Повесть о том, как "чернобыльских" детей лечить возили, да чуть не убили.

 

 

 

Галифакс. Канада.

2002год.

 

   Вместо предисловия.

  

   В том году всем было глубоко безразлично то, что русские убивают друг друга, воюя по обе стороны армяно-азербайджанской фронта.

   В том сезоне никого не взволновал взлёт "Текстильщика" из Камышина в чемпионате России по футболу.

   Никто не заметил сентябрьский визит Папы Римского в Латвию.

  А уж о том, что Организация Объединённых Наций приняла резолюцию номер 863, одобряющую установления мира в Мозамбике, не знали даже те, кому положено было о ней знать.

  Начало осени того года бушевало не сочными красками листвы подмосковных лесов. Отнюдь.

  Было в том сентябре кое-что, что приковало внимание миллионов людей живущих на всех континентах планеты.

  Весь мир следил за событиями, которые разворачивались в самом сердце Москвы.

 Получив карт-бланш от самого Билла Клинтона во время апрельской встречи на высшем уровне в Канаде, президент России Борис Ельцин силой разгонял Верховный Совет своей страны. Делал это он размашисто. Рубил головы всем кто был не согласен с его политическим курсом. Не щадил никого, даже своего вице-президента.

  Обстановка в столице России была накалена до предела. Исторический расстрел Белого дома шестью танками Таманской дивизии был уже не за горами.

   Однако, невзирая на то, что события, описанные ниже, произошли также в сентябре тысяча девятьсот девяносто третьего года, а их участники проживали в радиусе пятидесяти километров от Калининского моста, с которого герои-таманцы произвели двенадцать выстрелов по Руцкому, Хасбулатову и их товарищам, к моей истории ельцинские преступления не имеют никакого отношения.

    

  

  

  

   Скука.

  

   Экипаж "большой Тушки", а так в элитной авиационной части называли ребят, летающих на самолёте ТУ-154М, уже третий год изнывал от безделья. Заданий на полёты не было. Ранее могучая страна развалилась на удельные княжества, драматически сократив своё воздушное пространство. Для скоростного красавца, раскрашенного в цвета "Аэрофлота", и стоящего в дальнем капонире стоянки полка, это воздушное пространство было жизненно необходимо.

    Ещё недавно этот экипаж мог "сгонять по-быстрому" в Ташкент, за сочными и сладкими, как мёд, узбекскими дынями для авиационных генералов. Или привезти для флотских адмиралов ароматного вина из Тбилиси. А как приятно было членам экипажа доставлять удовольствие командующему Московского военного округа, привозя из Киева его любовницу.

   Ещё несколько месяцев назад пышнотелая молодая хохлушка служила под его командованием в штабе на улице Воздухофлотской. Когда же её "папочку" перевели на равнозначную должность, но поближе к раздающей корм руке, она отказалась покидать свой город на Днепре.

    Командир экипажа Ту-154 очень любил летать в Киев. У него была на это особая причина.

   Телесные формы украинской пассажирки могли соблазнить кого угодно. Большая грудь, среднего объёма талия, от которой почти перпендикулярно раздавались широкие бёдра, великолепно сочетаясь с длинными, холёными ногами. Круглое, всегда улыбающееся лицо, с озорными карими глазами, обрамлённое густыми чёрными волосами, манили в её объятия любого мужчину. Что говорить о пятидесятидвухлетнем генерал-полковнике сухопутных войск, когда тридцатилетние майоры ради того, что бы прильнуть к этому телу готовы были рискнуть своей карьерой.

    Однажды, возвращаясь из Москвы в Киев, Оксана в гордом одиночестве сидела в широком кресле салона люкс в передней части "Тушки". Она лениво рассматривала подарки, полученные за свое старание, и маленькими глотками пила коньяк. Вдруг ей стало невыносимо гадко на душе. Девушка швырнула коробку с супермодными итальянскими сапогами через весь салон, порывисто встала из кресла, оперлась руками на стол, стоящий перед ней, и с любопытством принялась разглядывать карту, покрывающую всю его поверхность. Её наманикюренные ногти нервно барабанили по плексигласу, предохраняющему карту от повреждений. Немного подумав, Оксана направилась в кабину к пилотам. Требовательно постучавшись в бронированную дверь, и не дождавшись приглашения, она повернула дверную ручку и, войдя внутрь, оказалась в прохладном полумраке кабины. На ее появление отреагировал только бортовой инженер. Он оторвал взгляд от приборов, контролирующих работу двигателей, сдвинул с одного уха наушники, повернулся к ней и, улыбаясь, спросил:

  -- Что, Оксана, скучно?

  -- А ты откуда знаешь, как меня зовут?

   - Я список пассажиров видел перед полётом. Не сложно было запомнить имя одной девушки, летящей среди ста пятидесяти пустых мест.

  -- Где мы находимся сейчас? - спросила Оксана.

  -- Спроси у штурмана, он тебе точное место на карте покажет.

  -- А кто у вас штурман?

   Василий Зимин легко хлопнул по плечу капитана Рябова, сидевшего между двумя лётчиками и, нажав ногой педаль переговорного устройства, сказал:

  -- Женя, покажи даме, где мы летим.

   Штурман экипажа повернулся в пол-оборота, взглянул на Оксану и ответил бортовому инженеру:

   - Я бы с удовольствием ей показал не только место на карте, но и кое-что ещё, но, к сожалению, мне некогда.

   Затем отодвинул микрофон и сказал девушке:

   - Попроси командира, ему всё равно делать сейчас нечего.

   Он кивнул головой, в сторону сидевшего слева от него Кузнецова и повернулся к Оксане спиной. Согнувшись пополам, штурман прилип лицом к резиновому тубусу бортового локатора, имевшего романтическое название - "Гроза-154М".

   Ещё пару дней назад Оксана обиделась бы на такое к себе отношение. Вне всякого сомнения она посторалась бы отплатить членам экипажа за такое невнимание к своей персоне, но в тот день девушке было так муторно на душе, что она решила не усугублять своё моральное состояние. Чувство гадливости, зародившееся в её душе после вчерашнего вечера не проходило. Она понимала, что стереть из памяти обиду на генерала она не сможет, а вот зашриховать её свежими впечатлениями - вполне. Оценив внешний вид Кузнецова, она с удовольствием отметила про себя, что не стоит откладывать сладкую месть в долгий ящик. "Поквитаемся сегодня же" - сказала она себе и встала за спиной командира корабля.

   Сан Саныч сильно удивился когда почувствовал мягкие женские ладони на своих плечах. Слегка отпрянув назад, он повернул в полоборота голову и его глаза расширились, а брови поползли вверх.

   "Ни хрена себе" - легко читалось на его изумлённом лице.

   Указательным пальчиком Оксана слегка прикоснулась к щеке майора и лёгким нажимом повернула его в сторону приборной доски пилотов. Сан Саныч успел прочитать по её губам фразу "Вперёд смотри", отвернулся от девушки и расслабился в своём пилотском кресле.

  Когда пассажирка с лёгким нажимом свела свои ладони ближе к позвоночнику и принялась массировать мышцы шеи лётчика через мягкую ткань комбинезона, по телу Кузнецова пробежала дрожь. Временами пальцы Оксаны устремлялись в коротко подстриженные волосы майора, густо растущие на затылке.

   "Давненько с мной никто не был так ласков", - подумал Сан Саныч, отложил иллюстрированный спортивный журнал на левую приборную панель, расстегнул широкий ремень безопасности и сказал правому лётчику:

   - Я выйду ненадолго, а ты через семь минут не забудь доложить пролёт Брянска. Понял?

   Старший лейтенант Афиногенов в ответ на указания командира кивнул головой и мечтательно улыбнулся.

   Кузнецов откатил своё кресло назад, взял Оксану за кисть руки и вышел из пилотской кабины.

   Штурман проводил его глазами, повернулся к правому лётчику и сказал:

   - Ты улыбочку-то с физиономии сотри. Рановато завидовать. Ещё неизвестно, чем это может для них закончиться.

   - Я думаю, что закончится это для них удовольствием. Причём обоюдным, - ответил Афиногенов, расстегнул свой ремень безопасности и, потянув рычаг стопора пилотского кресла, начал медленно отодвигать его назад.

   - Ты куда собрался? - удивлённо спросил его штурман. - Никак к майору присоединиться хочешь?

   - Совсем сдурел правак, - сказал бортовой инженер по внутренней связи. - На груповуху потянуло.

   - Я только в дверной глазок посмотрю, - виноватым голосом ответил старший лейтенант, снял с головы наушники и повесил их на рог штурвала.

   - Ну, точно, извращенец, - прокомментировал штурман его действия и снова склонился к экрану бортового локатора.

   Алексей Афиногенов был высоким худым парнем со следами выдавленных прыщей на лице. Он был холост, не имел мощной поддержки среди руководящего состава военно-воздушных сил страны, и многим было совсем не понятно, как он вообще попал в привилегированную воинскую часть, расположенную в сорока километрах на восток от кольцевой московской автострады.

   Лёша прильнул к двери кабины, зажмурил один глаз и с интересом стал наблюдать за тем, как развиваются события в салоне самолёта.

 - Так что ты хотела, Ксюша? - бархатным голосом спросил Кузнецов пассажирку, когда они оказались возле стола с полётной картой.

   - Я хотела узнать, где мы летим.

   - Подходим к Брянску, это приблизительно половина пути до Киева, - ответил Сан Саныч.

   - А почему меня никто не развлекает?

   - Ксюша, да ведь весь полёт занимает всего сорок минут. Мы пять минут назад эшелон набрали, - Кузнецов для наглядности показал рукой как самолёт переходит из набора высоты в горизонтальный полёт. - Через двадцать минут уже снижаться будем.

   - Значит, у нас есть целых двадцать минут? - мечтательно сказала Оксана, с нескрываемым любопытством посмотрела Кузнецову прямо в глаза, облизнула своим розовым влажным язычком пухлые губы и принялась медленно расстёгивать блузку.

 Майор оглянулся на дверь кабины, она была закрыта. О том, что за ней скрывается его правый лётчик, он не подозревал. Затем Кузнецов проверил, закрыта ли на замок дверь в пассажирский салон и повернулся к девушке. Оксана, закончив с блузкой, убрала обе руки за спину, свела лопатки вместе, отчего её большая грудь показалась Сан Санычу просто огромной, и расстегнула замок бюстгальтера. Лоб Кузнецова вспотел. Увидев обнаженную грудь Оксаны, он сдался. Желание обладания этим телом, боровшееся с осторожностью, окончательно победило, и последние сомнения позорно бежали с поля боя. Одним движением руки он расстегнул молнию куртки и лихорадочно принялся расстегивать брюки. Девушка развернула свою юбку задом наперёд и медленно потянула замочек змейки вниз. Она наслаждалась предвкушением близости, а Кузнецов торопился поскорее овладеть ею. Он всё ещё не верил в такую удачу и опасался, что Оксана передумает, и всё это окажется жестокой шуткой.

   Но девушка шутить и не думала, ей было вполне достаточно того, как поиграл с ней вчера генерал. Она никак не ожидала, что человек, которому она была почти верна последние четыре года, разделит её со своими генералами-сослуживцами в парной русской бани, пристроенной солдатами к трёхэтажной даче командующего. Ноги её не будет в этой Москве, решила она. И никакие подарки или утренние извинения старого хрыча не смоют из её души ту обиду, которую она вчера проглотила, вместе с чем-то там ещё. Пусть лучше молодые офицеры пользуются. Назло ему. Всем назло.

   Девушка не подозревала о том, что никому и ничего назло она сделать не может. Ей было невдомёк, что её "старый хрыч", получив повышение и переехав в Москву, стал пользоваться услугами целого десятка таких же Оксан, Марин, Кать и Свет. Командующего округом теперь уже не волновали взаимоотношения со своей бывшей любовницей.

 Стоящий за дверью пилотской кабины Афиногенов, затаил дыхание и опустил правую руку в карман. Бортинженер увидел это, легонько толкнул штурмана пальцами в плечо и кивком головы показал на правого лётчика. Женя оглянулся назад, сказал по внутренней связи бортинженеру то, что он об этом думает, а затем, связавшись с наземной службой управления воздушным движением, доложил пролёт Брянска.

 Оксана стояла на диване широко расставив согнутые в коленях ноги. Спина её была глубоко прогнута, а руки упирались ладонями в борт самолёта по обе стороны от иллюминатора. Голова её свесилась между локтей и вскидывалась при каждом движении Кузнецова. Растрёпанные волосы торчали в разные стороны, капля пота из подмышечной впадины скатилась по её левой груди и повисла на остром соске.

   "Эх, слизнуть бы", - мечтал Афиногенов, суетясь сам с собой за бронированной дверью.

 Самолёт, повинуясь командам, вводимым в автопилот штурманом, опустил нос и приступил к снижению. Бортинженер уменьшил обороты двигателей, окинул взглядом три десятка приборов, не нашёл в работе силовых установок ничего подозрительного и продолжил наблюдение за правым лётчиком. Обессиленный Афиногенов стоял у двери кабины в блаженстве закрыв глаза. Плечи старшего лейтенанта перодически судорожно вздрагивали, а доблестный майор, почувствовав, что приступивший к снижению самолёт уходит из-под его ног, ещё крепче сжал ладонями талию Оксаны и резко увеличил темп. Голова девушки больше не вздрагивала. Оксана упёрлась лбом в иллюминатор, и если бы её глаза в тот момент были открыты, то она обязательно бы увидела проплывающий под крылом крохотный украинский городок с чарующим названием Нежин.

   Афиногенов сел на своё рабочее место за минуту до того, как в кабину вернулся командир. Штурман посмотрел на уставшие лица обоих пилотов и с язвительной усмешкой сказал:

   - Молодцы лётчики, хорошо поработали.

   Командир не понял почему "хорошо поработавшими" считаются оба лётчика и в недоумении пожал плечами, а Лёшино лицо залилось краской. Хотя в полумраке кабины этого никто не заметил.

   После этого полёта, несмотря на слово, данное самой себе, Оксана ещё много раз летала в Москву, но теперь дорога в оба конца занимала её гораздо больше, чем само пребывание в первопрестольной.

   Да-а, были денёчки. Скучными их назвать было нельзя. Жаль, что прошли.

  В тот день, когда началась эта история, штурман экипажа лежал в самолёте на велюровом диване генеральского салона, в котором наш доблестный экипаж расслаблялся до, после, а иногда и во время полётов. Он лежал и думал о том, что он большой, рыжий и никому не нужный. Всю вчерашнюю ночь он выслушивал от жены, вполне им заслуженные, упрёки. Так сказал бы сам Рябов. Однако, на самом деле прошлой ночью в семье штурмана разразился грандиозный семейный скандал со всеми его обязательными атрибутами. С криками и со слезами, с истерикой и с битьём посуды. И его устрила женщина, с которой Женя Рябов прожил в законном браке больше десяти лет. В финальной части домашнего "разбора полётов" верная супруга пообещала забрать их восьмилетнюю дочку и на время переехать к матери.

   - На время, - заявила она и после паузы добавила. - А там посмотрим. Может быть и навсегда.

  Поводом для этого скандала послужил неожиданный визит в их квартиру двух незваных гостей. Когда вечером предыдущего дня зазвонил дверной звонок и Женя на пороге увидел заместителя командира по воспитательной работе и оперуполномоченного КГБ по его воинской части, сердце Рябова неприятно заныло.

   "Не к добру такие гости на ночь глядя", - подумал он. Однако, невзирая на испуг, он взял себя в руки и постарался отогнать от себя дурное предчувствие. Ведь контрразведчик был его однокурсником по Ворошиловоградскому высшему военному училищу штурманов и хоть друзьями они во время учебы не были, особых неприятностей от бывшего сокурсника Женя не ожидал.

   А зря. Ведь первый "звонок" для штурмана прозвенел ещё несколько месяцев назад.

   Случилось это в пустынном коридоре штаба полка. В тот день на своём пути из секретной библиотеки в класс подготовки к полётам Женя встретил недавно приехавшего из Новосибирска Геннадия Крюкова.

 Капитан Крюков имел незапоминающуюся внешность, лишь слегка бросались в глаза его длинные руки, но возможно такое впечатление создавалось только потому, что он имел узкие плечи. Короткие черные волосы всегда стояли торчком на его голове, это придавало его лицу некоторую задорность, но в глубоких глазных впадинах сидели два колючих буравчика, которые сразу сгоняли улыбку с лица любого встречного. Несколько лет назад, когда едва получив лейтенантские погоны выпускники училища имени Пролетариата Донбасса обнялись и на годы расстались, эти глаза можно было назвать "бегающими". Крюков не мог сконцентрировать взгляд на одном предмете и постоянно скользил зрачками. Вероятно, это происходило оттого, что в его кармане всегда лежала записная книжка, в которой, кроме дат рождения всех своих знакомых курсантов и офицеров, были занесены имена их любовниц и наиболее красочные интимные истории, неосторожно рассказанные самими участниками. За время прошедшее после выпуска из военного училища Крюков успел сменить три места своей военной службы. Он полетал штурманом тяжелого транспортного самолёта Ил-76 в Запорожской дивизии, и решил, что быть равным среди равных, не для него. Недолго думая, чем ему стоит заняться взамен лётной работы, он принял мудрое решение поступить на двухгодичные курсы по подготовке военных контрразведчиков. После успешного их окончания он получил распределение в Подмосковье.

   Так два бывших однокурсника встретились в одном полку.

  Внешне Крюков почти не изменился. Лишь глаза его перестали суетливо бегать из стороны в сторону. Взгляд Геннадия был твёрд и Рябов явственно почувствовал в нём уверенность и властность. "Во как должность людей меняет" - подумал Женя и тут же был остановлен вопросом.

   - Как живёшь? - с улыбкой спросил Крюков Рябова, когда тот, сухо поздоровавшись, посторонился, уступая дорогу сотруднику особого отдела в узком коридоре штаба полка.

   - Регулярно и с удовольствием, - дежурной шуткой ответил штурман.

   - То, что "живёшь" регулярно я не сомневаюсь. И даже знаю, где и с кем ты получаешь это "удовольствие", - продолжая улыбаться, ответил Крюков и пристально посмотрел Жене в глаза.

  Если бы Рябов не имел за собой грехов, он, вероятнее всего, послал бы подальше этого знатока, но адюльтер был частью жизни Рябова и от пронизывающего взгляда КГБешника противный холодок страха пробежал по его спине. С той встречи прошло несколько месяцев. Рябов постепенно успокоился и, потеряв бдительность, возобновил свои тайные встречи с медицинской сестрой окружного госпиталя имени Бурденко.

   И вот тебя - на. Два "лучших" друга любого военнослужащего посетили его.

 "Хорошо ещё хоть жена оказалась умнее посетителей" - думал Женя. У него были все основания так хорошо думать о супруге, ведь когда "гости" принялись вываливать на неё весь имеющийся у них компромат, она невозмутимо встала на защиту мужа. Ну, может быть, была немного бледнее, чем обычно.

   На заявление замполита о супружеских изменах Евгения, Вера Рябова заявила, что она в это не верит потому, что этого не может быть. Когда же контрразведчик Крюков достал свою записную книжку и стал зачитывать даты появления штурмана Рябова в ресторанах с рыжеволосой молодой женщиной, Вера заявила, что это была она и, что у неё есть рыжий парик.

   - Ну, и что? - спросила Вера в ответ на удивлённый взгляд Крюкова. - Я всегда надеваю его, когда не успеваю после работы сделать прическу.

  Не получив признательных показаний от штурмана и не раздув в своём присутствии пожар семейного скандала, гости не прощаясь ушли.

   - И чего мы добились своим походом? - разочарованно спросил политработник особиста, когда они вышли из подъезда дома, в котором жили Рябовы.

   - Кто же знал, что у этой стервы окажется такая выдержка. Нам на занятиях по психологии преподавали, что ни одна женщина не выдержит прямого обвинения мужа в супружеской измене. Если бы мы её сегодня раскололи, то завтра Рябова можно было бы снимать с лётной работы за аморальное поведение.

   - Эта тема устарела, - с сожалением сказал подполковник.

   - В авиационной части, посылающей свои экипажи в заграничные командировки, она не устареет никогда, - ответил ему капитан Крюков.

   Едва за ночными гостями закрылась дверь, Женю подвергли жестокой моральной экзекуции.

 Будучи верным, своему флегматичному характеру, он не стал сильно переживать из-за ссоры с женой. После утреннего построения полка штурман пришёл на самолёт, снял ботинки и лёг на диван. Не зубоскалить же ему было с правым лётчиком, играющим с механиком в нарды. Афиногенов, как обычно, рассказывал прапорщику пошлые анекдоты, но Рябову в тот день было не до шуток. Через несколько минут Женя уснул, а носки его источали тот непередаваемый аромат, присущий только военной обуви.

 Правый летчик Афиногенов был виртуозом настольных игр. Так бросать кубики, как это делал он, в воинской части не мог никто. Этой хитрой премудрости Лёша научился пять лет назад у таджика-каптёрщика в Балашовском авиационном училище лётчиков. Он провёл с ним три месяца вынужденного безделия, ожидая решения своей судьбы. Причиной этому послужила его грубая ошибка в пилотировании самолёта Ан-26. Во время выполнения упражнения по тренировочной остановке двигателя в полете, курсант Афиногенов зафлюгировал правый двигатель. Лопасти винта развернулись на восемьдесят три градуса. Сидящий на месте правого летчика инструктор подтвердил остановку двигателя. Дальнейшие Лешины действия были почти автоматическими. Последовательность их он знал наизусть. "Убрать РУД. Закрыть "стоп-кран". Закрыть "пожарный кран". Все это Леша сделал быстро. Одним движением он перевел Рукоятку Управления Двигателем в положение "Стоп" и тут же опустил вниз два переключателя на центральной приборной панели. Каково же было его удивление, когда он услышал звук останавливающегося левого двигателя. Леша посмотрел на него в боковую форточку и понял, что он зафлюгировал красной кнопкой правый движок, а действия по предотвращению пожара выполнил на левом. Получилось, что перекрыв "пожарным краном" подачу топлива к левому двигателю курсант его тоже остановил. Таким образом, экипаж остался без обоих двигателей на высоте шесть тысяч метров в сорока километрах от Балашова. К такой ошибке курсанта, инструктор был готов. Он сумел запустить оба двигателя. Потеря высоты самолётом составила всего пару тысяч метров, но важнее было то, что руководство училища потеряло доверие к Афиногенову. Сначала Лёше высказал всё, что о нём думает инструктор, а потом вся цепочка командования вплоть до начальника училища. После этого случая в Лешином личном деле появилась запись:

   "Использовать только вторым пилотом".

   А это означало, что о продвижении по службе молодой человек мог даже не задумываться.

  Бортинженер, положив ноги на стол с картой, удобно развалился в широком кресле, сделанном под заказ для толстозадого генералитета. Он читал книгу и иногда поглядывал в иллюминатор, чтобы не пропустить неожиданное приближение к самолёту инженера полка. Ведь тот всегда мог найти занятие для технического персонала. Находил даже тогда, когда, кажется, всё уже было сделано. Чтение не доставляло особого удовольствия Василию. Из его головы не выходил последний разговор с главным инженером Внуковского авиационного отряда. Одному Богу было известно, сколько водки и спирта отвез Василий в аэропорт Внуково. Уже казалось, что он напоил всех, кого было надо и не надо, а всё равно ему отказали в приеме на работу. На равнозначную должность, бортового инженера Ту-154, в "Аэрофлот" его не брали.

   - Наземным техником пойдёшь? - спросил главный инженер. - Возьму хоть завтра, а летать бортовым инженером без высшего образования не возьму. У нас в гражданской авиации требования к специалистам выше, чем у вас военных.

   - Это почему? - повысив голос, спросил Василий, поняв, что этот разговор окончательный, что изменить мнение главного инженера авиаотряда не удастся и, что последнее время его водили за нос, вытягивая из него взятки.

   - Потому, что мы людей возим, а вы баранов, - довольный своей шуткой расхохотался "аэрофлотовский" инженер.

   "Ну что же, значит, буду просиживать штаны в армии. Раз поленился поступать в инженерное училище, то буду возить "баранов", - подумал Зимин и перевернул очередную страницу книги.

   Как ни всматривался в пустынную даль стоянки Василий, а всё же прозевал появление на самолётной стремянке радиста. Тот исчез из поля видимости членов экипажа сразу же после утреннего построения и перед обедом вернулся на самолёт.

  Крепче этого парня не было во всём полку. Лет десять назад он работал каменщиком на стройках Нечерноземья. Хватку он имел железную. Своими манерами был похож на удава. Иногда поздоровавшись с Афиногеновым, он с улыбкой смотрел в Лёшины глаза, когда тот безуспешно пытался высвободить свою кисть из тисков кисти Погодина.

   Среди женщин Подмосковья Николай имел очень хорошую репутацию.

  Правый лётчик Лёша очень завидовал амурным победам Погодина и однажды решился попросить радиста поделиться жизненным опытом.

   - Как тебе удаётся так быстро их уговаривать, - спросил как-то Николая Афиногенов.

   - Очень просто, - ответил с улыбкой радист. - Я левой рукой сжимаю руки женщины, правой держу обе её лодыжки, а большим пальцем ноги снимаю с неё трусы. После такой процедуры все мои красавицы испытывали ко мне чувство глубокого уважения.

   Леша тогда так и не понял - пошутил Погодин или говорил всерьёз.

   - Ну, и где ты был? - спросил его Афиногенов, когда прапорщик переступил порог уютного генеральского салона.

  -- Гулять ходил, - в рифму Лёшиному вопросу ответил Погодин.

  -- Удачно? - не отрываясь от книги, спросил Зимин.

  -- Чуть не сгорел, - ответил радист.

   - Да ну-у? - протянул Афиногенов. - Давай колись на свою детективную историю.

   - Никакой истории не было. Просто когда выходил из подъезда столкнулся носом к носу с мужем моей новой подружки, Если бы остался у неё ещё на пять минут, то точно бы влип.

   - Это всё от безделья, - сказал проснувшийся штурман. - Раньше мы всегда находили приключения подальше от дома, а теперь вот радист чуть не сгорел. Считай в соседнем подъезде. Пора куда нибудь лететь, а то мы так друг с другом спать начнём.

  -- Командир идёт, - сказал Зимин, глядя в иллюминатор.

  В самолёт поднимался майор Кузнецов. Высокий, тридцатидвухлетний офицер, имел жену, двух дочерей, машину "Жигули" первой модели и любовницу, которая была на шесть лет старше Кузнецова и на двадцать лет старше его машины. Майор был не очень притязателен, поэтому эксплуатационные качества двух последних спутников жизни его вполне устраивали. Гораздо хуже обстояло дело со стареньким диваном в гараже у Кузнецова. Под майором и его боевой подругой диван издавал шум, более громкий, чем чихающая при запуске "копейка". Хотя, если честно признаться, иногда и верная любовница детонировала довольно громко, и чаще всего "в конце пробега".

  Особая пикантность жизненной ситуации заключалась в том, что жена и любовница работали в одной бухгалтерии и считались подружками. Майор отличался именно тем, что любил острые ощущения. Иногда риск был оправдан, и приключения удавались, а порой случалось и наоборот.

  Примером неудачных авантюр Кузнецова могла служить пощёчина, полученная им от жены несколько дней назад.

  Прогуливаясь в воскресенье в парке имени автора "Песни о Буревестнике" и выпив несколько бокалов пива, предлагаемых тут и там бойкими продавщицами, супружеская чета Кузнецовых остановились в очереди у уличного туалета. Мужская половина населения справляла естественную нужду намного быстрее, чем слабый пол, и поэтому очередь в "М" текла как быстрый ручеёк. Освободившись от переработанного почками "Жигулёвского" и выйдя на свежий воздух, Сан Саныч не увидел в колонне москвичек свою жену.

   "Ясно, - подумал он. - Уже внутри".

   Он медленно побрёл вдоль колонны женщин в самый хвост очереди. Дойдя до конца и убедившись, что Марины на улице действительно нет, Кузнецов остановился возле двух молоденьких девушек, и сказал:

   - Девчушки, идите, пописайте в мужскую половину туалета, я подежурю у двери, что бы вас там никто не побеспокоил.

  Девушки прыснули от смеха, а Кузнецов в ожидании появления Марины медленно повернулся к входу общественного заведения лицом и незамедлительно получил звонкую пощёчину. Супруга вышла из туалета на минуту позже его, и шла за ним вдоль всей очереди, желая посмотреть, как Сан Саныч поведёт себя при отсутствии жёсткого контроля с её стороны. Этот лёгкий тест Кузнецов с треском провалил.

    "Да-а, дела, - подумал Сан Саныч. - Когда регулярно летал по всему Союзу, то законная супруга чуть ли не с цветами встречала из командировок, а теперь вот из-за глупой шутки по морде бьёт. Эх, прав был Зимин когда говорил, что если у вас возникли проблемы с женой - надо кончать с подругами." - Улыбнулся пошлости услышанной им недавно от бортинжинера и перестал переживать по поводу размолвки с женой. "Пора куда-нибудь лететь".

  

   Подготовка.

  

   - Так, мужики, прекратили балбесничать, есть интересное задание, - сказал командир, усевшись на место вставшего с кресла механика.

   Зимин убрал ноги со стола, а Афиногенов сложил нарды. Женя Рябов медленно сел на диване, потянулся, надел форменные ботинки и спросил:

  -- Куда на этот раз нас посылает Родина-мать?

   - На этот раз нас посылает не мама, а Папа, и не простой, а Римский, - интригуя своих подчинённых, ответил командир.

  -- Значит, за границу, - сделал умозаключение штурман.

  -- Не томи, Сан Саныч. Рассказывай куда, когда и насколько? - спросил Афиногенов.

  -- Эх, молодо-зелено, - протянул Зимин. - Главный вопрос не на сколько? А за сколько?

   Он потёр при этом большим пальцем правой руки об указательный палец.

   - Все вопросы главные, - примирил их Кузнецов. - Летим через неделю. В столице сопредельного, независимого государства забираем сто сорок детей и пятнадцать взрослых и отвозим их в итальянский город Болонья. И так четыре раза туда и обратно, а через месяц забираем их назад. За всё это каждый член экипажа получит по сто долларов за каждый рейс.

   - Что это за дети такие специфические? - спросил радист.

   - Это дети, родившиеся после чернобыльской катастрофы в районе выпадения радиоактивных осадков или жившие недалеко от станции в конце апреля 1986 года,- сказал Сан Саныч.

   - Короче говоря, больные детишки. Могут быть даже уроды или мутанты, если я правильно понял, - сказал штурман.

   - Думаю, до этого не дойдёт, - ответил командир. - А теперь, если задача ясна, то приступайте к подготовке.

   - Погоди, командир, у меня есть пара вопросов, - сказал бортинженер. - Почему именно нас посылают в Италию? За что нам такое счастье подвалило?

   - Гражданская авиация от этой благородной миссии отказалась потому, что пассажирская загрузка обеспечивается только в одну сторону. Обратно будем лететь пустыми. Соответственно и оплата за использование самолёта будет половинная. И хоть топливо Ватиканом будет оплачено в оба конца, "Аэрофлоту" этого мало, они на полном хозяйственном расчете, поэтому им прибыль подавай. Наши начальники, услышав об условиях оплаты членам экипажа, тут же согласились изображать из себя благородных дядей и дали согласие нунцию на обеспечение этих перевозок. Вот увидите, штабистов на нашем борту в этих полётах будет не меньше, чем больных детей.

   - Сан Саныч, - подал голос, обычно помалкивающий механик, - кто такой нунций?

   - Нунций, Коля, - сказал командир, - это дипломатический представитель Ватикана, или проще сказать посол Папы Римского в какой-либо стране. В данном случае в России.

  Бортинженер Василий Зимин так и не удовлетворился ответом командира о причинах такого везения и, дождавшись, когда Сан Саныч растолкует прапорщику, кто такой нунций, задал уточняющий вопрос:

   - Командир, я так и не понял, почему летит именно ТУ-154, да ещё российский, если обслуживать придется теперь уже чужих нам детей? Что-то тут не так.

   - Ни одно из сопредельных нам государств не имеет в своём распоряжении пассажирских самолётов такого класса, которые принадлежат военным. Поэтому выбор пал на Россию. А если тебя интересует вопрос о типе самолёта, то мне в штабе разъяснили так: топливо в России в несколько раз дешевле, чем в Италии. Заправляться будем дома, так, чтобы хватило в оба конца, а дальше всё просто, у Ту-134-го на полёт туда и обратно топлива не хватает, а Ил-62 слишком тяжел для короткой полосы аэропорта Болонья.

  -- Сколько там метров? - спросил штурман Рябов.

  -- Две тысячи двести длина и сорок ширина, - ответил Кузнецов.

   - Согласно инструкции по эксплуатации самолёта нашего самолета, нам необходимо как минимум на триста метров больше, - сказал Рябов.

   - Я знаю, но это на случай аварийной обстановки, а так нам для торможения и полутора километров с головой хватит, - ответил командир и, желая подвести итог этой встречи вопросов и ответов, сказал:

  -- Ещё вопросы есть?

  -- Есть, - сказал правый летчик, обрадовавшись возможности вставить слово.

  -- Давай уж и ты, горе моё, - с улыбкой сказал Сан Саныч.

  -- Кто полетит бортовым переводчиком? - спросил Афиногенов.

  -- Твой друг Николаенко, - ответил майор.

   Кузнецов, Зимин и Афиногенов отправились в штаб эскадрильи и растворились там в лабиринте коридоров и кабинетов.

  Лёша первым делом нашёл в классе бортовых переводчиков своего приятеля лейтенанта Николаенко и поделился с ним радостной новостью о предстоящем им совместном полёте. Молодой лейтенант, услышав это, оживился и предложил Алексею подготовиться к полёту "как следует".

  - Ясное дело, нужно готовиться. Полёт-то нешуточный. Над пятью государствами пройдём, шесть границ пересекать будем.

   - Ну, ты и дурень, Лёха. "Пять государств, шесть границ", - передразнил его молодой лейтенант. - Думать надо, что повезём с собой для продажи итальянцам.

   - Контрабанду, что ли? - полушепотом спросил Афиногенов переводчика. Тот был на два года моложе Алексея, но гораздо опытнее в делах пересечения государственных границ.

   - Нет, ты явно больной на голову. Ну, разве можно говорить о каком-нибудь десятке наручных часов Московского часового завода "Слава", как о контрабанде? Так, мелкий пустяк.

   - А какая же прибыль с мелкого пустяка? Есть ли смысл возиться? - спросил Лёха своего приятеля.

   - Суди сам. Купил их в Москве по пятнадцать рублей за штуку, а продал "макаронникам" по двадцать долларов. Потратил сто пятьдесят рублей, получил двести баксов. Обменял их у валютчика перед "Берёзкой" на Сиреневом бульваре в Москве по восемь рублей за доллар и получил тысячу шестьсот рябчиков. Полторы штуки деревянных одной только прибыли.

   - А если попадёмся на границе? - засомневался правый лётчик.

   - Я десять часов в карманы рассую. Таможенники по карманам шарить не будут, - попытался развеять сомнения лётчика знаток английского языка.

   - Нет, - сказал Алексей, - я придумаю что-нибудь другое.

   Пять дней подготовки к международному полёту правый лётчик провёл в глубоких раздумьях над вопросом: "Чего бы такого итальянцам продать?" Его отупение доходило даже до того, что однажды на вопрос командира корабля о посадочном курсе в аэропорту Болонья, Алексей ответил датой своего рождения. Кузнецов в ответ на это сказал штурману:

   - По-моему ему пора жениться. А то он всё время думает чёрт знает о чём.

  Но на этот раз Лёха думал не о женщинах. Бизнес, вот что занимало, пустую голову старлея. И когда до вылета остался один день, он придумал: "Водка, вот чего не хватает итальянцам. Я загружу целый портфель водки и продам её в Италии. А если "сгорю" на границе, то скажу, что мы всем экипажем собирались праздновать этот заграничный полёт. Ведь от Парижа до Находки с водкой лучше, чем без водки."

   Вздохнув с облегчением, Алексей доложил командиру, что он к полёту готов.

  

   Киев. Военная стоянка аэропорта Борисполь.

  

   В восемь часов утра самолёт военно-воздушных сил России Ту-154М зарулил на военную стоянку международного аэропорта столицы бывшей союзной республики. Братья по крови немедленно выставили вооруженного часового у трапа и настоятельно порекомендовали всем присутствующим на борту "Тушки" без особой необходимости на улицу не выходить. Члены экипажа и группа офицеров вышестоящего штаба остались в самолёте. Только Вася Зимин, спустился по трапу. Пограничник вышел из-под крыла и остановил Василия.

   - Вернитесь в самолёт. Граница для вас ещё не открыта, - скорее попросил, чем потребовал рядовой.

   - Я бортовой инженер, - сказал Зимин, предъявил своё аэрофлотовское служебное удостоверение и объяснил часовому, что бортинженер обязан осматривать самолёт после приземления.

   Съежившийся от холода солдат безразлично пожал плечами и опять спрятался от моросящего дождя под крылом.

    Через час после посадки самолёта на борт авиалайнера поднялись украинские пограничники. Во главе их был старший лейтенант с Золотой Звездой героя Советского Союза на груди. Он попросил всех офицеров и прапорщиков предъявить документы. Собрав заграничные паспорта россиян, старший лейтенант сел за стол и положил документы на плексиглас. Если бы он знал о том, что ещё совсем недавно на нём восседал прекрасный голый зад Оксаны, он наверняка бросил бы свои пограничные войска и перевёлся в транспортную авиацию. Но об Оксане и её прелестях он не знал и потому строго выполнял свои служебные обязаности, методично сверяя документы удостоверяющие личность каждого члена экипажа с листом полётного задания. Когда он дошёл до паспорта генерал-майора авиации Артёмова, глаза его медленно поползли вверх.

    - Товарищ генерал-майор, извините, но я не могу Вас пропустить через границу.

   - Как это не можешь? - возмутился Артёмов, - Меня наша пограничная служба выпустила без возражений, а ты не можешь? Да на каком основании ты, украинский пограничник, делаешь такое заявление? - начал закипать генерал.

   - На основании того, что Вас нет в списке лётного экипажа, как нет здесь и полковников Максимова и Прокофьева, а также подполковника Терёхина, - взяв себя в руки, спокойным голосом объяснил пограничник. - Все вы не занесены в полётный лист и не являетесь членами экипажа, а это значит, что вам нужна отдельная виза в Италию. А так, как её у вас нет, то вы останетесь в нашем городе до возвращения экипажа из заграничного полёта. И ещё, довожу до Вашего сведения, что в связи с организационным переустройством пограничной службы всего постсоветского пространства, до последующих указаний, на нас, пограничников Украины, возложена ответственность за окончательное решение о пропуске через границу бывшего СССР.

   Генерал взял в руки полётный лист, посмотрел на майора Кузнецова и спросил:

   - Александр, почему меня нет в списке лётного экипажа?

   - А кем я Вас мог туда записать, товарищ генерал? - начал оправдываться Сан Саныч. - Посмотрите сами. Здесь, напротив каждой должности стоит фамилия члена экипажа. Всё расписано: командир, второй пилот, бортинженер, штурман, радист, переводчик, механик. Плюс для каждой лётной должности по одному проверяющему офицеру из штаба авиации, в звании не ниже полковника. Все проверяющие старшие офицеры записаны стюардами. О том, что с нами полетит ещё и Ваша группа, я узнал буквально за полчаса до вылета из Москвы.

   - Хорошо. Это твой почерк? - спросил Кузнецова заместитель командующего ВВС по политико-воспитательной работе.

   - Так точно, товарищ генерал. Мой.

   - Тогда садись и записывай нас четверых тоже как стюардесс, - сказал Артёмов и повернувшись к герою-пограничнику спросил: - Тебя это устроит?

   Старший лейтенант погранвойск ещё раз взглянул на полётный лист и сказал:

   - Если все фамилии поместятся до гербовой печати, то записывайтесь стюардами.

  Пока Кузнецов переписывал данные офицеров политотдела из их паспортов в полётный лист, подобревший генерал, решил поговорить по душам со старшим пограничного наряда:

   - Ты где Золотую Звезду героя получил, сынок? - спросил он его почти нежным голосом. - Неужели здесь, в международном аэропорту?

   - Ну, зачем же так, товарищ генерал? - с обидой в голосе ответил пограничник. - Я в Афганистане два года в десантных войсках служил.

   - Ладно, не обижайся, - примирительно сказал Артёмов. - Расскажи лучше нам, как ты там отличился.

   - Да, всё, в общем-то, просто было, - с усталостью в голосе начал старлей.

   Присутсвующим было очевидно, что эту историю он рассказывал тысячу раз, а может быть и больше.

   - Сидели мы одним отделением на высотке в феврале восемьдесят девятого, прикрывали дорогу. По ней через пару дней наша техника должна была пройти на вывод из страны. Ну, часа в четыре утра наш часовой заметил духов и разбудил нас. Их было человек двести. Мы сначала думали, что они мимо хотят пройти, не хотели их даже трогать. Куда нам было дёргаться - восемь против двухсот. Но оказалось, что им именно наша высотка и была нужна. Они и полезли. Через два часа все мои сослуживцы были убиты, и я остался один. Патронов и гранат было достаточно, я разложил автоматы по кругу и носился от одного к другому, но больше работал пулемётом. Ещё два часа продержался, пока не рассвело, и не прилетели вертушки. Командиры потом подсчитали, что на дальних подступах мы уложили около сорока человек, а на ближних около восьмидесяти. Всех погибших ребят представили к орденам Красной Звезды "посмертно", а мне дали героя и право поступления без вступительных экзаменов в любое военное училище Советского Союза. Я выбрал училище КГБ. Думал, когда закончу его, то попаду служить в разведку, или хотя бы в контрразведку. Но не вышло. К сожалению, учился я слабо и, имея тройки почти по всем предметам Поэтому меня не взяли туда, куда хотел я стремился. После окончания училища я опять воспользовался золотой звездочкой и при распределении попал служить на пограничный пункт Киевского международного аэропорта. Чем это вам не граница?

   - Ты орёл, - с нескрываемым восхищением сказал генерал. - Восемьдесят человек перебить в одиночку, это тебе не не в карманный билиард сыграть.

   Только он закончил своё воистину генеральское сравнение, как в кабину вошли три таможенника. У Афиногенова замерло сердце. Его портфель, туго набитый бутылками водки, стоял среди сумок других членов экипажа вдоль правого борта самолёта между диваном и дверью пилотской кабины. Пограничники поднялись с кресел и освободили стол от своих бумаг. За дело взялась таможня. Пока члены экипажа по очереди заполнили декларации, таможенники проверяли самолёт. Они открыли все лючки, простучали стенки перегородок и внутреннюю обшивку, заглянули в туалет и под кресла лётчиков, в багажное отделение и в технический отсек. Удостоверившись, что наркотики не валяется прямо под ногами, а оружие, предназначенное для продажи террористам, не лежит на видном месте, таможенники забрали с собой заполненные лётчиками декларации и удалились восвояси. Вместе с ними в здание аэропорта ушла пить пиво и группа старших офицеров штаба во главе с генералом Артёмовым.

   Через полчаса после того, как самолёт покинули проверяющие службы, под его крылом остановилась легковая машина правительственного класса "Зим". Майор Кузнецов не стал выходить на трап для встречи высокопоставленного чиновника. Он решил подождать его у входа в пассажирский салон.

   Из передней правой двери автомобиля вышел коротко стриженый мужчина в чёрном костюме и белой рубашке с галстуком, он раскрыл большой зонтик и открыл заднюю дверь. Вместо ожидаемого появления толстой ленивой туши представителя власти, из машины вышел маленький мальчик лет восьми, он вытащил за собой ранец, закинул его за спину, потянулся поцеловать кого-то сидящего на заднем сидении и после прощального поцелуя быстрым шагом направился к трапу самолёта. Охранник закрыл дверь и засеменил за мальчиком, держа зонт над его головой. Маленький пассажир предъявил свои документы пограничнику и поднялся на борт самолёта. Как только он исчез в фюзеляже, охранник вернулся к машине и "Зим" умчался по бетону рулёжной дорожки в сторону контрольно-пропускного пункта.

   Кузнецов встретил юного пассажира у входной двери салона, представился командиром корабля по имени Сан Саныч и спросил:

   - Дружище, ты откуда такой самостоятельный к нам приехал?

   - Из Киева, - ответил мальчик, польщённый тем, что лётчик назвал его другом.

   - Ты и родился в Киеве? - вновь поинтересовался командир корабля.

   - Нет, родился я в Свердловске, потом мы жили в Москве, а год назад переехали в Киев.

   - Молодец, - похвалил его Кузнецов, - Иди, выбирай себе место у окна. Раз ты первый приехал, то имеешь право выбора.

   Когда малыш ушёл в салон, командир повернулся к штурману и сказал:

   - Вот видишь, Женя, нормальные дети с нами летят. Я думаю, что ни мутантов, ни уродов, мы не увидим ни сегодня, ни впоследствии. В наших полётах в Италию вообще чернобыльскими детьми пахнуть не будет. Все детки приедут на персональных машинах их родителей, и больными будут числиться только на бумаге. Кто же, из власть имущих, откажется послать своё чадо на заграничный курорт, да ещё за счёт Папы Римского?

  Вскоре за первым "Зимом" стали подъезжать другие машины. Были все они приблизительного такого же представительского класса и отличались друг от друга лишь государственными номерными знаками. Нет, не в том смысле, что цифры и буквы на них были разными. Это, само собой разумеется. Отличались они и государственной принадлежностью. После выгрузки очередного упитанного отпрыска благородных кровей, Рябов тяжело вздохнул:

   - Развал страны ударил только по низшему классу, создав массу трудностей с пересечением границ. Сильным мира сего всё нипочём. Свозят своих потомков со всего бывшего Союза.

   - Не рви сердце, Женя, - сказал Вася Зимин. - Раз ты не в состоянии что-либо изменить, то плюнь на всё и наслаждайся возможностью увидеть загнивающий капиталистический мир.

 В это время у трапа самолёта разыгрывалась маленькая трагедия. Офицер прикордонной службы Украины проверял документы очередной пассажирки. Кутаясь в плащ, худенькая девочка неуверенно отвечала на вопросы старшего лейтенанта и часто оглядывалась на маму. Мама, как могла, подбадривала её улыбкой, стоя рядом с тёмно-синимБМВ. Пограничнику в этой девочке что-то не нравилось, но он не мог понять что. Взяв её за подбородок, он повернул щупленькое личико влево, сверил его с фотографией на проездном документе ребёнка, затем посмотрел в фас, опять повернул голову девочки, но уже вправо.

   "Что-то не так, - говорил его внутренний голос, - Вроде бы похожа на фотокарточку, но есть едва уловимое отличие, и ведёт она себя как-то странно."

   Он отпустил её лицо и протянул ей детский паспорт. Когда она пальчиками дотронулась до маленькой книжечки, Герой Советского Союза, не выпуская документ из рук, улыбнулся ей и неожиданно спросил:

  -- Леонтьева, а как тебя зовут?

   Девочка улыбнулась молодому офицеру в ответ и быстро ответила:

   - Лена

   Затем спохватилась, оглянулась на маму и сказала:

  -- Нет Света.

   Пограничник мысленно ухмыльнулся: "Попалась", а вслух спросил:

  -- А Лена кто?

   Ребёнок заплакал и сквозь слёзы сказал:

  -- Я-я-я.

  -- А Света?

  -- Моя сестра-а-а.

  -- Близняшка? - уточнил старший лейтенант.

  -- Да-а-а-а, - протянула Лена.

   Офицер пальцем поманил маму.

   - Вы что же, гражданочка, шутки с пограничной службой шутить вздумали? Почему в документах один ребёнок указан, а Вы другого за границу отправить пытаетесь?

   - Товарищ офицер, понимаете, у нас две девочки, - оправдывалась мама. - Обе нуждаются в долгосрочном лечении, а путёвку нам дали только одну. Сестрёнки тянули жребий - кто из них полетит. Повезло Свете, но позавчера она заболела. Не могли же мы её с гриппом на месяц за рубеж отправить. Девочки наши очень похожи, вот мы и решили отправить вторую сестру. Не пропадать же путёвке.

   - Нехорошо обманывать государственную службу. Забирайте отсюда Вашу Лено-Свету и езжайте домой.

   - А может, всё-таки пропустите? - взмолилась мама.

   Офицер отрицательно покачал головой.

   Затем женщина перешла на шёпот:

   - Я заплачу, сколько скажете.

   - Напрасно Вы думаете, что всё на свете продаётся, - тихо сказал Герой Советского Союза. - Не оскорбляйте меня, пожалуйста, Вашим предложением. Я Вам не таможенник.

  

   Полёт.

  

   К половине одиннадцатого утра дети и сопровождающие их взрослые сидели на своих местах, пристёгнутые ремнями безопасности. Генерал Артёмов и три его спутника, честно выполняя обязанности бортпроводников, ходили между рядами, проверяя как устроились юные путешественники. Ходили они ещё и потому, что сидеть им было не на чем. Все до единого кресла были заняты пассажирами. В кабине пилотов, дыша лётчикам в затылок пивным перегаром, за спиной каждого члена экипажа стоял проверяющий штаба. Для политработников генерала Артёмова мест среди них уже не было.

   Вася Зимин запустил вспомогательную силовую установку, подключил все бортовые потребители и Афиногенов запросил разрешение на запуск двигателей. Ожидая ответ авиадиспетчера, Лёха думал о том, что наконец-то начинается настоящая работа. Новая, с иголочки, форма лётчика гражданской авиации давала старшему лейтенанту чувство чего-то нереального, как будто его посылают на сверхсекретное задание в логово врага. "Ведь не зря же нас в срочном порядке переодели. Да ещё и пилотские свидетельства лётчиков гражданской авиации выдали", - рассуждал он. Штурман толкнул его в бок своим острым локтем:

   - Не спи, Лёха, диспетчер уже дважды дал нам "добро" на запуск двигателей.

   - Правак, тебя точно с лётной работы снимут, - сказал Кузнецов, повернув голову влево так, чтобы проверяющим было не видно, что он что-то говорит. - Хорошо хоть у этих дармоедов наушников нет и они из-за шума работающего оборудования ничего не слышат, а то бы твоё мозговое торможение было бы внесено во все их блокноты.

   После прочтения карты контрольных проверок командир порулил самолёт на исполнительный старт. Во время разбега самолёта по взлётно-посадочной полосе штурман докладывал скорость, периодически вставляя положенные инструкцией реплики:

  -- Двести десять, двести тридцать, двести пятьдесят, решение?

   Командир коротко ответил:

  -- Продолжаем взлёт.

   Штурман отсчитывал скорость:

  -- Двести семьдесят, двести девяносто, подъём переднего колеса.

  -- Подъём, - ответил командир и потянул штурвал на себя.

   Нос плавно пошёл вверх, а штурман сказал:

  -- Триста десять, отрыв.

   Самолёт, продолжал поднимать нос, а стоявшие за спинами лётчиков полковники, то ли от страха, то ли от перегрузки присели на корточки.

  -- Триста тридцать, - бубнил Рябов.

  -- Шасси убрать, - сказал командир.

   Афиногенов оторвал левую руку от штурвала и переставил у себя над головой кран шасси на уборку.

  -- Убраны, красные горят, - доложил он.

   - Триста пятьдесят, высота сто пятьдесят, - почти сразу за правым лётчиком доложил штурман.

  -- Закрылки убрать, - сказал командир.

   Афиногенов зажал двумя пальцами замок на кране уборки закрылков и перевёл кран из положения тридцать градусов в положение двадцать, затем на десять, а затем на ноль.

   - Убраны, - доложил правый лётчик и с облегчением вздохнул. Его миссия на два с половиной часа полёта была выполнена. Теперь до самого захода на посадку делать ему будет совершенно нечего.

   А командир ещё больше увеличил угол набора высоты. Внутри кабины полковникам казалось, что они летят на ракете. Стрелка прибора показывающего вертикальную скорость застыла на отметке двадцать метров в секунду. Стабилизировав самолёт в таком положении, командир включил автопилот и снял наушники.

   - Ну, как вам взлёт на Ту-154? - спросил он, повернувшись к проверяющим. Полковники медленно приходили в себя после пережитого испуга.

   - Не идёт ни в какие сравнения со взлётом Ан-12-го, на котором я летал раньше. Сан Саныч, это обычная техника пилотирования на этом типе самолёта или ты решил нас сегодня удивить? - спросил начальник боевой подготовки военно-транспортной авиации полковник Саморуков.

   - Обычный взлет в прохладную погоду, товарищ полковник. Когда жарко, то угол набора чуть меньше, а когда холодно, то этот самолёт идёт вверх как истребитель, - ответил Кузнецов.

   Старший штурман дивизии, держащийся за спинку кресла капитана Рябова, поддакнул своему коллеге:

   - Я на Ил-76 в стеклянном носу полжизни провёл. Но никогда не приседал от страха. Я думал, что вы, ребята, потеряли над самолётом контроль.

   - А вы знаете, Николай Михайлович, это ведь вполне возможно, - ответил Женя Рябов. Ему очень хотелось поговорить со своим "высоким" начальником. Он развернулся в кресле и, увидев недоумение на лице полковника, пустился в разъяснения:

   - Дело в том, что на этом самолёте, в отличие от подавляющего большинства других, не тросо-рычажная система управления рулями и элеронами, позволяющая лётчику напрямую чувствовать нагрузку на штурвале от сопротивления воздушного потоку, а электрическая. То есть летчик, отклоняя штурвал, подает электрический сигнал на рулевую машину, например расположенную в хвосте самолёта и она переставит руль высоты на угол, заданный лётчиком. А усилия на штурвале, для обмана рефлексорных датчиков в голове у пилота, создают обычные пружины.

   - Но ведь в этом случае мы полностью зависим от электрооборудования и в случае отказа двигателей или генераторов мы останемся без рулей, - подал голос заместитель начальника инженерно-авиационной службы, сидящий на узком рабочем столике бортинженера.

   - Так точно, но у нас будет ровно восемь минут, пока не разрядятся гидроаккумуляторы, а потом свободное падение, - сказал командир экипажа и добавил: - Именно сочетание отличных лётных качеств с новаторскими идеями инженеров сделали этот самолёт самым лучшим в пилотировании и самым аварийным с точки зрения статистики катастроф.

   За время, проведённое в обсуждении достоинств и недостатков самолёта, они миновали пять границ, и приступили к снижению в районе Венеции.

   Афиногенов в разговор старших товарищей с проверяющими офицерами не встревал. Можно было легко брякнуть что-нибудь невпопад и показать свою серость в знании авиатехники. Этого бы ему уже не простили. Он смотрел в боковую форточку на проплывающие внизу Альпы, прислушивался к голосу своего друга-переводчика, периодически докладывающего на английском языке поворотные пункты маршрута, и с нетерпением ждал, когда самолёт окажется над Венецией. Он много слышал об этом городе, не раз видел его в телевизионных передачах "Клуб кинопутешественников" и "Камера смотрит в мир", но до его сознания никогда не доходило то, что он открыл для себя в этом первом полёте за границу своего государства. Лёха, родившийся в небольшом российском городке Каменец-Уральский, смотрел на город-остров, и не верил своим глазам. Раньше он представлял себе, что Адриатическое море слегка врезалось в сушу, превратив улицы города в каналы, а сейчас он отчетливо видел под собой вынесенный в залив город. Почти двухкилометровая дорога соединяла Венецию с Италией, на материке у самого начала автострады располагался уютный международный аэропорт. Повернув над ним на юго-запад и взяв курс на город Феррара, экипаж приступил к снижению до высоты две тысячи метров. Не успел Афиногенов хорошенько прийти в себя от "великого" географического открытия как оказался над Феррарой. Алексей старался разглядеть в городе заводы по производству автомобилей "Феррари", ему казалось, что они должны быть по площади ну ничуть не меньше, чем тольяттинский "Автоваз" или московский "АЗЛК", но как он ни всматривался в прозрачный итальянский воздух так ничего похожего на завод и не обнаружил. К своему разочарованию Леша сделал вывод, что сам город по площади вполне сравним с производственными площадями "Автоваза". Прошли траверзом Кастел Маггиори и впереди показалась Болонья. Лёша смотрел на красные черепичные крыши домов этого города и вспомнил, что этот город дал название водонепроницаемым плащам, бывшим модным лет двадцать назад. Пора было готовиться к посадке, он всё чаще стал прислушиваться к радиообмену, и хотя его знания английского языка были весьма скудными, он старался уловить смысл подаваемых наземной службой команд и затем выслушать перевод Андрея Николаенко.

   Авиадиспетчер аэропорта посадки дал команду на снижение самолёта до тысячи пятисот метров. Николаенко перевел её командиру. Пока он это делал, диспетчер подал экипажу следующую команду:

   - Заход на полосу с курсом сто градусов разрешен.

   Но Андрей, переводя предыдущую команду, не успел сосредоточить свое внимание на следующей и разобрал только последнюю часть сказанной итальянцем фразы. Он так и перевёл:

   - Курс сто градусов.

   - Командир, - сказал Афиногенов, - если я правильно понял диспетчера, то нам разрешили заход на полосу с курсом сто градусов, а не занимать сто градусов сейчас. Нам следует брать курс обратный посадочному - двести восемьдесят, и затем, дважды повернув под девяносто градусов оказаться на посадочном курсе, а иначе мы зайдем на посадку с обратным курсом.

   Кузнецов укоризненно посмотрел на правого лётчика и развернул самолёт на сто градусов, так как ему перевёл команду переводчик. Женя Рябов сунул в руки правому лётчику сборник зарубежных аэродромов фирмы "Джеппесон" с закладкой на странице Болонья и сказал:

   - На, учи схему захода на посадку сейчас, раз тебе дома некогда было это сделать.

   Лёша взял сборник и, не открывая его, аккуратно положил на правую приборную панель.

  Диспетчер запросил у экипажа место самолёта, переводчик перевёл рапорт штурмана о том, что самолёт находится параллельно полосе на удалении восемь километров и снижается до пятисот метров.

  -- Вас понял, - ответил итальянец.

   Через три минуты, сквозь невообразимый шум в эфире переводчик выловил свой позывной с вопросом о местонахождении. Доложил на землю о том, что самолёт на пятистах метрах высоты подходит к последнему развороту перед посадочной прямой.

   - Вас понял, - ответил итальянец, и в эфире опять послышались десятки голосов говоривших почти одновременно на английском языке с немецким, французским, испанским и другими акцентами, в которых даже бортовой языковед не мог разобраться.

   - Чего они все галдят? - спросил командир в процессе разворота самолёта.

   - Не знаю, - ответил Николаенко, - почему-то диспетчер разгоняет все самолёты по разным высотам над аэродромом. Может у них случилось что-то или у кого-то аварийная обстановка на борту.

  -- 85 775, ваше место? - донеслось с земли.

  -- На посадочном курсе, - ответил Андрей.

  -- Вы полосу видите? - уточнил диспетчер.

  -- Хорошо видим, она перед нами на удалении восемь.

   - Посадку разрешаю, - ответил диспетчер, и гвалт голосов возобновился опять.

   - Интересно, почему все сразу затыкаются, когда диспетчер говорит с нами? - удивился Афиногенов.

  -- Шасси выпустить, - вместо ответа подал команду Кузнецов.

  -- Выпущены, зелёные горят, - доложил Афиногенов после паузы.

  -- Закрылки тридцать, - сказал командир.

  -- Закрылки тридцать, - отрапортовал Лёша.

  -- Сорок пять, - сказал командир.

   - Закрылки сорок пять, кран застопорен, - доложил правый лётчик и положил левую руку на рычаги управления двигателями.

    Рычаги двигались под его рукой сами, ими руководил бортовой инженер со своего места по командам командира корабля, а Лёха лишь должен был включить реверс первого и третьего двигателя после приземления. Полоса стремительно приближалась. По мере её приближения у Афиногенова появилось чувство, что она бежит к ним быстрее, чем обычно. "Да ну, ерунда какая-то" - подумал он, после того как убедился, что указатель скорости аккуратно показывает обычную скорость захода на посадку. Но после того как самолёт пролетел над торцом полосы, и бортинженер уменьшил обороты двигателя до малого газа всё пошло не так, как обычно.

    Самолёт отказывался садиться.

   Когда он просвистел над бетоном пару сотен метров от места предполагаемого касания, всё ещё оставаясь на высоте около метра, командир подал команду на включение реверса двигателей в полёте. Огромные лопатки первого и третьего двигателей перекрыли путь реактивным струям и развернули их в противоположную сторону. Самолёт как будто уперся в невидимую стену. Он просел, и командир едва успел, резко потянув штурвал на себя, придать ему посадочное положение. Как только носовое колесо коснулось бетонных плит, оба лётчика полностью нажали на педали торможения основных колёс. И без того короткая полоса стремительно приближалась к концу. Невзирая на то, что педали торможения были полностью выжаты лётчиками, автоматическая система торможения щадила резину и периодически растормаживала колёса. Когда командир понял, что на основной полосе остановить самолёт не удастся, он схватил рычаг аварийного торможения и перевёл его вниз. Колёса прекратили проворачиваться и замерли, оставляя жирный след на бетоне и чёрный дым горящей резины за самолётом. Теперь автоматическая система торможения была бессильна их защитить. Бетон посадочной полосы закончился, начался асфальт полосы безопасности. Эти триста метров были последней надеждой Кузнецова. Они были почти на исходе, и за ними уже маячил металлический сетчатый забор. Ажурная, почти невидимая преграда отделяла аэродром от первых жилых домов города Болонья.

  Восемьдесят пять тысяч килограмм железа, со ста сорока детьми и тридцатью взрослыми на борту, имея в топливных баках двадцать тысяч литров высококачественного авиационного керосина, неслись на проволочное заграждение со скоростью сто пятьдесят километров в час. Афиногенов закрыл глаза. Полковники вцепились в спинки кресел экипажа пальцами так, что у них побелела кожа под ногтями. Рябов уперся ногами в расположенную между лётчиками тумбу, на которой находилось всё его навигационное оборудование. Бортинженер затянул потуже ремень безопасности, согнулся пополам, и закрыл голову руками. Только майор Кузнецов, изо всей силы упершись руками в штурвал, смотрел вперёд, и его пересохшие губы тихо прошептали:

   - Стой, сука.

  

   Болонья.

  

   Очевидно, для того чтобы "Тушке" остановиться как раз этой команды и не хватало. Самолёт замер упершись в проволочную сеть, оглушая окрестных жителей рёвом двигателей. Добавив немного оборотов и используя реверс как обратную тягу, Кузнецов отрулил хвостом вперёд, затем развернул самолёт и порулил на перрон. Постепенно все пришли в себя.

   Командир по внутренней связи объявил членам экипажа:

   - Посадку ни с кем не обсуждать. Пока сами не разберёмся, в чем было дело, никаких разговоров с посторонними.

  На стоянке перед аэровокзалом самолёт ожидали представители Римской католической церкви, врачи, организаторы отдыха детей, трап и автобус. Первым на борт поднялся карабинер в чёрном мундире с белым кожаным ремнём пересекающим его грудь с левого плеча до правого бедра, в фуражке с кокардой, изображающей горящуюшарообразную гранату времён перехода Суворова через Альпы и красными лампаса на брюках. Не вникая ни в какие подробности, и не проверяя ни каких документов, он лишь спросил, на ломаном английском:

  -- Вы с детьми из России?

   Андрюша ответил:

  -- Да.

   Карабинер расплылся в улыбке и сказал:

  -- Добро пожаловать в Италию.

   Повернулся на каблуках своих чёрных лакированных сапог и ушёл.

  - Однако, прост у них погранично-таможенный досмотр, - прокомментировал появление и исчезновение карабинера генерал Артёмов.

   - Не сравнить с нашим, - поддакнул ему его заместитель полковник Прокофьев.

   Как только итальянский офицер сошёл с трапа, в самолёт поднялись организаторы этого перелёта. Первым делом они поинтересовались, кормили ли в полёте детей? Когда Афиногенов услышал перевод вопроса, он громко сказал:

   - У нас самих жрать нечего. С пяти утра на ногах, хоть бы кто побеспокоился.

   Андрюша был паренёк воспитанный и перевёл слова правого лётчика не только на иностранный язык, но ещё и на культурный. Толстенький итальянец в светлом мятом костюме с засученными рукавами пиджака затараторил на своём языке. Он дал понять, что все будут обслужены, но только после того, как организаторы накормят детей. За перевод с итальянского языка, отвечала миловидная загорелая девушка, говорящая по-русски со слегка заметным акцентом. Затем врачи пошли по проходу между креслами и бегло осмотрели ребят. Убедившись в том, что никто из них в экстренной помощи не нуждается, предложили детям сойти по трапу в автобус. Когда ребята начали собираться, врачи с изумлением уставились на детские сумки, рюкзаки и портфели. Показывая представителям церкви на вещи детей, медицинские работники, отчаянно жестикулируя,быстро заговорили по-итальянски, Со слов переводчицы стало ясно, что дети не должны были ничего брать с собой, что всё вплоть до зубных щеток и трусиков им будет предоставлено абсолютно бесплатно. Не забыла она сказать и о том, что этот пункт был в договоре о приеме детей.

  - Нам не нужно их радиоактивное имущество, - переводила девушка слова врачей, - Нам проще их всех переодеть и выдать им всё необходимое, чем всё это дезактивировать.

 Афиногенов и Николаенко объяснили ситуацию сопровождающим детей работникам украинского здравоохранения. Педиатры в свою очередь попытались объяснить ситуацию детям. Те из ребят, кто был постарше, послушно положили свои рюкзаки обратно на полки для ручной клади. Младшая же половина "чернобыльцев" расставаться со своими вещами отказалась наотрез.

   Отбирать сумки и чемоданы силой у семи и восьмилеток итальянцы не собирались. И надо отдать им должное, они быстро нашли решение, которое могло удовлетворить самого капризного ребёнка. Багаж было решено обменять на новые вещи, игрушки и предметы личной гигиены сразу же после приезда в санаторий. После этого дети были пригашены спуститься по трапу в автобус.

  Трап был оборудован полукруглой крышей из матового коричневого стекла. Оно чудесно предохраняло пассажиров от прямых лучей жаркого итальянского солнца. Члены российского экипажа и сопровождающие их полковники смотрели на этот трап с такой же завистью, как советские лётчики смотрели в июне тысяча девятьсот сорок четвёртого года на солнцезащитные очки американских союзников, приземливших свои "летающие крепости" на аэродроме города Полтава. Но не только трап поразил россиян, вышедших проводить юных сограждан. Незабываемое впечатление произвел на них автобус. Это транспортное средство, остановившись у самолёта, легло на "живот". То есть, дно автобуса опустилось до земли, и не одному маленькому человечку не пришлось хоть чуть-чуть приподнять ногу, чтобы очутиться в салоне автобуса.

   - До чего же всё продумали, "загнивающие", - проворчал Рябов.

   Пока ребятишки занимали места в этом чуде техники, Лёша разговаривал с итальянской переводчицей.

   - Девушка, как Вас зовут?

   - Вероника.

   - Вы русская?

   - Да.

   - А как Вы оказались в Италии?

   - Много лет назад я приехала сюда из Ярославля по туристической путёвке и решила назад не возвращаться.

   - Много лет назад. Как это может быть? Вы же такая молодая.

   - Милый мальчик, - ответила переводчица, - мне уже за сорок. Я тебе в мамы гожусь.

   Она рассмеялась и спустилась по трапу в автобус.

   Стоящий рядом Рябов в голос расхохотался.

   - Вот ты, Лёха, клоун. Старушку склеить хотел.

   - Так она выглядит на двадцать два, не больше, - попытался оправдать свой конфуз Афиногенов.

   - Это лицо её выглядит на двадцать два, а ты её подмышки видел? Запомни, юноша, возраст женщины выдают руки, подмышки и шея.

   На трап вышел радист.

   - Пошли в салон, командир приглашает нас на порку, - сказал он Афиногенову и Рябову.

 Майор Кузнецов попросил генерала и полковников перейти в общий пассажирский салон, и когда бездельники покинули генеральскую каюту, он сел за стол, положил руки на полётную карту, прикрыв ими пол-Европы, и сказал:

   - Разбор полёта начнем с захода на посадку. Лёша, ты что, хорошо английский язык знаешь?

   - Нет, - честно признался Афиногенов.

   - А чего же тогда трындишь под руку? Я слушаю переводчика, а тут ещё ты со своими умозаключениями. Не готовился к полёту, так хоть не мешай. Выпускай себе шасси и закрылки, и всё остальное время помалкивай, пока не спросят.

   - Чего это я не готовился? Я все, что положено, прочитал перед полётом, - обиженно оправдывался Алексей.

   - Но ничего не запомнил, - продолжил за него штурман. - Потому, как в справочнике "Джеппесен" написано, что аэропорт Юолонья имеет только одну схему захода на посадку. С курсом двести восемьдесят градусов. И если бы ты это прочитал, то тебе бы не показалось, что диспетчер мог нам предложить заход на посадку над городскими кварталами с посадочным курсом сто. Ты же сам видел - мы почти уперлись носом в дома в конце пробега.

   После того как разобрались с правым лётчиком, экипаж коротко обсудил странное поведение самолёта на посадке и пробеге. Не придя к общему мнению, о причинах выкатывания на концевую полосу безопасности сошлись на том, что "кто-то, где-то, что-то недосмотрел". На этом разбор полёта закончился. Обидевшийся на командира и штурмана, правый лётчик вышел на трап осмотреть окрестности. Обведя взглядом перрон, на котором стояло полтора десятка "Боингов" из разных стран Европы, затем двухэтажное здание аэровокзала, он повернул голову в сторону города, прилегающего к аэропорту и, ахнул.

   Над городскими кварталами, над красными черепичными крышами, с двухкилометровым интервалом заходили на посадку шесть самолётов. Издалека казалось, что они висят друг над другом. Едва один из них успевал приземлиться, пробежать два километра посадочной полосы и оказаться на рулёжной дорожке, как тут же земли касался другой "Боинг", а далеко, в двенадцати километрах от полосы, в развороте заходил на посадочную прямую очередной "Аэробус". Афиногенов нашёл глазами мачту с тряпичным полосатым конусом указывающей направление ветра на аэродроме, и всё сразу понял. И то, что он был абсолютно прав, когда пытался подсказать командиру курс посадки. И причину необычного поведения самолёта при приземлении, едва не приведшую к тяжелой катастрофе. И то, почему в эфире был несмолкаемый гвалт голосов иностранных лётчиков. И то, почему наземная диспетчерская служба так часто задавала вопросы о местонахождения самолёта. Всё сразу встало на свои места. Его экипаж, строго выполнил неправильно понятую бортовым переводчиком команду. Они сели с сильным попутным ветром и с курсом, обратным посадочному.

  Во время этого захода на посадку итальянский виадиспетчер, потеряв на экране радара секторального обзора русский экипаж, незамедлительно принялся поднимать находящиеся над аэродромом самолёты на разные эшелоны. Запросив у экипажа "Тушки" их местоположение и убедившись, что русские почему-то вздумали приземлить свой самолёт навстречу всем остальным, он решил, что лучше заставить ждать в зонах ожидания два десятка европейцев, чем разворачивать над аэродромом экипаж, плохо понимающий английский язык.

  - Хорошо хоть полосу видят, - сказал он своему напарнику, когда почти весь персонал контрольно-диспетчерского пункта собрался вокруг него.

   Старший смены, услышав от экипажа подтверждение визуального контакта с полосой, взял бинокль, нашел взглядом Ту-154М и с удовлетворением сказал:

   - Нет, эти русские не полные идиоты. Шасси и закрылки они выпустили.

   - Посмотрим, как они справятся с попутным ветром пятнадцать метров в секунду, - сказал метеоролог, закуривая сигарету.

   Когда самолёт, на высоте один метр пролетел половину длины полосы, весь персонал "вышки" вскочил со своих мест, и прильнул к широкому окну. В момент пересечения самолётом границы бетона и асфальта дымящаяся сигарета выпала изо рта метеоролога и упала на линолеум у его ног. Все застыли в ожидании. В тот момент, когда на носу Ту-154М натянулась металлическая сетка, и он всё-таки остановился, итальянцы зааплодировали. Ответственный за посадку диспетчер, спросил у старшего смены:

  -- Что будем с ними делать?

   - Ничего. Даже не докладывай об этом в Рим. Они сюда прилетели по приглашению Папы. Я думаю, что их защищает сам Бог или пресвятая дева Мария, - ответил он и перекрестился.

   Афиногенов с гордо поднятой головой вошёл в салон. Его сослуживцы, в ожидании обеда развлекали себя, кто как мог. Он сказал:

  -- Мужики, пошли на улицу, покажу что-то интересное.

  -- Что ты там увидел? - спросил его Зимин.

   - Наверно голую итальянку, - не собираясь вставать с места, сказал командир.

   - Нет, итальянца, он у нас извращенец, - продолжил издевательским тоном штурман Рябов.

   - Всё шутите, да? Выйдите лучше на трап. Там вам сразу будет не до шуток, - сказал Алексей и, не дожидаясь членов экипажа, вышел из салона на улицу.

   За ним вышли командир, штурман и бортинженер.

   - Ну, что тут у тебя, Лёша? - спросил командир, чувствуя, что они со штурманом слегка "перегнули палку" своими плоскими армейскими шутками.

   Афиногенов показал рукой в сторону города и победоносно сказал:

   - Взгляните-ка ребята, что творится на посадочном курсе сто градусов, который лежит аккуратно над жилыми домами Болоньи. Сколько вы видите там самолётов?

   - Пять, - мрачно сказал командир и после непродолжительной паузы добавил: - Всем в салон.

   Вернувшись в своё любимое генеральское кресло, майор Кузнецов первым делом подозвал к себе лежащего на диване переводчика Николаенко.

   - Андрюша, - мягко сказал он, - принеси-ка ты мне записи команд авиадиспетчера, которые ты делал во время захода на посадку.

   В обычной обстановке лейтенант, закончивший Харьковский институт иностранных языков и оставшийся в душе глубоко гражданским человеком, возможно спросил бы, даже не поднимаясь с дивана: "Сан Саныч, а зачем они тебе?", но, услышав вкрадчивый голос Кузнецова, он заподозрил что-то недоброе и немедленно отправился в кабину за своей рабочей тетрадью. Когда он скрылся за дверью, командир сказал бортинженеру:

   - Вася, подготовь магнитофон и сними последнюю плёнку с записью радиообмена, когда Андрей прочитает свои заметки, будем её слушать вместе. Нужно всё-таки выяснить, что фактически говорил диспетчер.

  Дальнейший разбор полёта показал полную правоту старшего лейтенанта Афиногенова. В справочнике "Джеппсен", в самом конце страницы с описанием аэродрома Болонья, переводчиком была найдена маленькая приписочка предупреждающая лётчиков, что если скорость попутного ветра с посадочным курсом двести восемьдесят превысит пять метров в секунду, то будет разрешен заход на посадку с курсом сто градусов. Дома эту приписку никто не прочитал.

   Правый лётчик не услышал извинений за напрасную порку ни от командира, ни от штурмана. Они посчитали достаточным и того, что пропесочили его друга Андрея Николаенко.

    В отличие от Афиногенова бортовой переводчик не воспринял близко к сердцу свою грубую ошибку. Он вообще не видел, как аварийно тормозил самолёт и относился к происшедшему с лёгкостью, присущей людям далёким от авиации. Сейчас его больше занимали два вопроса: когда итальянцы привезут давно обещанный обед и как, хотя бы на час, незаметно отлучиться из-под всевидящего ока командира. Одетые на обе руки, от запястья до локтя, десять пар часов не давали ему расслабиться и спокойно отдыхать. Невзирая на тридцатиградусную жару, он был вынужден ходить в форменной аэрофлотовской тёмно-синей тужурке. Остальной лётный народ давно уже разделся до рубашек с коротким рукавом и играл в карты. Семь полковников и один генерал стояли на улице в тени самолётного крыла и обсуждали насущный вопрос, когда организаторы перевозки детей думают заплатить членам экипажа по сто обещанных долларов? Произойдёт это здесь в Италии или по возвращению в Россию? Не успели они прийти к общему мнению, как у трапа остановился микроавтобус и из него вышли двое мужчин в светлых костюмах. За ними четверо официантов выгрузили из минивэна контейнеры с упакованными в целлофан подносами с едой. Старшие офицеры штаба поднялись в самолёт сразу же за приехавшими кормильцами. Официанты, оставив контейнеры на самолётной кухне, незамедлительно спустились вниз и уехали на микроавтобусе, а представитель Ватикана попросил предоставить ему список экипажа и, пересчитав всех включенных в него офицеров, отсчитал деньги и вручил их майору Кузнецову. После этого он сообщил, что обратный вылет будет не раньше чем через шесть часов. На резонный вопрос командира экипажа о причине такой долгой задержки представитель католической церкви дал исчерпывающее объяснение, которое свелось к следующему:

   "Выводящий из Италии воздушный коридор проходит над Доломитовыми Альпами. Там в районе деревушки Прадоцио, на высоте три с половиной тысячи метров, установлена приводная радиостанция, над которой сходятся около десятка воздушных трасс. Это место узловое - оно соединяет всю юго-восточную Европу с северо-западной. Италия имеет право на выпуск в этом направлении одного самолёта в час. Заявка на обратный вылет Ту-154М была подана сразу же после посадки вашего самолёта. Вы были поставлены в очередь на пролёт через Прадоцио. Десять минут назад из Рима пришло подтверждение - ваш вылет запланирован на восемнадцать ноль-ноль".

   Выслушав перевод Николаенко, командир поблагодарил организаторов перевозки детей за заботу об экипаже. После того как они удалились, он раздал полковникам и лётчикам деньги, и предложил каждому из них подыскать себе занятие на ближайшие пять часов.

   Разобрав на самолётной кухне пластмассовые подносы с итальянской едой, российские офицеры разошлись по всему фюзеляжу.

  Наспех покончив с равиолли, Андрей Николаенко незаметно выскользнул из салона, и скорым шагом отправился к зданию диспетчерской вышки. Там он пробыл не более десяти минут и вскоре вернулся в самолёт вполне довольный своим походом. Не успел он снять с себя аэрофлотовскую тужурку, как у трапа остановился миниатюрный "Фиат", своими обводами очень напоминающий первую модель "Жигулей". Из автомашины вышли два итальянца. Экипаж с любопытством смотрел на загорелых парней через иллюминаторы. Служащие аэропорта призывно замахали руками, вызывая на улицу русских пилотов. Командир поднял только что улегшегося на диван переводчика, и вышел с ним на трап. Предполагая, что случилось что-то неординарное, за ними вышел генерал Артёмов. Увидев русских, итальянцы, отчаянно жестикулируя, принялись показывать на свои наручные часы и доставать из карманов деньги. Сан Саныч спросил Николаенко:

  -- Андрей, они что, хотят нам свои часы продать?

   Николаенко побледнел от испуга, предчувствуя, что его контрабандная операция сейчас всплывёт наружу. Присутствие главного замполита авиации, стоящего за спиной майора Кузнецова, резко ухудшали шансы переводчика сохранить свою лётную должность. "Если генерал догадается, что я продал им десяток часов, то он наверняка отдаст меня под суд", - размышлял Андрей. Генерал легко хлопнул его по плечу и спросил:

   - Чего молчишь, лейтенант? Или ты не можешь понять, что они хотят?

   - Они хотят купить у нас наручные часы, товарищ генерал, и предлагают по двадцать долларов за штуку.

   Командир корабля повернулся к генералу и спросил:

   - Послать их подальше, товарищ генерал?

    Но генерал Артёмов уже расстегивал кожаный ремешок своих часов.

   Увидев, что русские вполне нормально относятся к бизнесу, итальянцы осмелели, и стали уговаривать русских продолжить бизнес. Особенно им понравились "Командирские" часы Сан Саныча, но тот, то ли стеснялся генерала, то ли принципиально не желал втягиваться в куплю-продажу, наотрез отказался от сделки. Итальянцы торговались как на азиатском базаре, и вскоре цена на кузнецовские часы подскочила вдвое. Майор был твёрд, как защитники Сталинграда. Когда же макаронники произнесли вслух цифру "шестьдесят", у генерала сдали нервы. Он сказал:

   - Сан Саныч, отдай часы мне, на следующий день после возвращения домой я тебе с центрального склада пришлю совершенно новые "Командирские" часы, и, причем последней модели.

   Кузнецов пожал плечами, расстегнул металлический браслет и протянул часы Артёмову. Военное имущество, выданное командиру корабля со склада вместе с комбинезонами, куртками, штурманским портфелем и ещё с двумя или тремя десятками других предметов лётной экипировки под роспись, пройдя через руки начальника политотдела, оказалось в кармане итальянца. Аппетит капиталистических акул после этого стал просто неутолим. Генерал Артёмов с энтузиазмом вбежал по трапу в самолёт и принялся опрашивать остальных членов экипажа дать ему взаймы их часы. При этом он заверил каждого, что вернёт их сразу же после возвращения на родную базу

   Кузнецов, оставив у трапа переводчика, поднялся в самолёт, прошел в кабину и закрылся там.

 Лёша Афиногенов, расставшись со своими часами в пользу генерала, подхватил свой портфель с водкой и скорым шагом направился в здание аэровокзала. За автоматически открывшимися дверями аэропорта сидели два карабинера и играли в шахматы. Они посмотрели на Лёшу и продолжили заниматься своим важным делом. Рамка металлоискателя противно запищала, когда Афиногенов прошёл сквозь неё. Замигала красная лампочка, призывая карабинеров обратить внимание на этого странного русского. Лёша в нерешительности остановился на резиновом коврике у коробки с рентгеновским аппаратом, но карабинеры лишь махнули ему рукой. "Иди парень" прочитал их жесты Лёша и устремился в свободный мир капиталистического рая. Ни документы правого летчика, ни его туго набитый портфель не заинтересовали пограничную службу Италии. Обойдя всё здание аэровокзала, Лёша не смог придумать как, и главное, кому можно продать водку. Глубоко разочаровавшись в бизнесе, он решил вернуться на самолёт. Но пройти тем же путём, каким он попал в здание аэровокзала, ему не удалось. Приветливые карабинеры с улыбкой жестами показали ему, что они охраняют вход в здание со стороны перрона, а выход к самолётам находится совсем в другом месте. Алексей пересек огромный зал и подошёл к служебному выходу. Здесь его ожидал ещё один неприятный сюрприз. Вооруженные короткоствольными автоматами карабинеры не только потребовали у него документы, но и настоятельно предложили показать им содержимое его портфеля. Этого Лёша допустить никак не мог. Попасться с русской водкой в итальянском аэропорту никак не входило в его планы. Что он мог сказать в своё оправдание, и на каком языке? Чтобы объясниться с сотрудниками итальянской спецслужбы пришлось бы посылать за переводчиком, а с ним бы обязательно пришёл командир корабля и ещё кто-нибудь из представителей вышестоящего штаба. После этого Лёхина песенка была бы спета.

  "Нет, лучше я её выброшу где-нибудь под забором, чем из-за пятидесяти рублей так опозориться", - решил неудавшийся контрабандист. Приняв решение выбросить десять бутылок "Русской", он оглянулся в поисках удобного для этого места. Оставлять в здании весь портфель было нельзя. Полиция, заподозрив наличие в нём бомбы, обязательно вызовет саперов, те, соблюдая все меры предосторожности, его вскроют. Обнаружив содержимое, проведут расследование и в конце то концов найдут хозяина, оставившего портфель. Нужно идти на улицу через неохраняемый выход в город.

   На автомобильной стоянке аэропорта дюжина такси ожидала клиентов. То, что все они были выкрашены в ярко-желтый свет, Алексея не удивило. "Видимо во всём мире такси красят одинаково", - подумал он. А вот то, что все до единой машины оказались одного типа "Мерседес190" было сюрпризом. "У нас такая машина является несбыточной мечтой бизнесмена среднего класса. А здесь последний таксист на "Мерсе" разъезжает", - подумал он и, опустив в раздумье голову, не торопясь побрёл в сторону города вдоль проволочного забора, ограждающего аэродромное поле.

   "Ну почему я такой невезучий? - терзал себя мыслями правый лётчик.- Девушки у меня нет, перспектив стать командиром корабля нет, я даже денег не могу по-человечески заработать, как это сделал сегодня Андрюха. За что мне такое невезение?"

   Незаметно для себя Алексей дошел до окраины города. Автоматически остановившись на красный свет светофора у пешеходного перехода через улицу, он осознал, где находится, и не на шутку испугался.

   "Да я никак в изменники Родины подался, - пронеслось у него в голове, - И всё из-за водки? Ну, нет, здесь среди макаронников я не останусь". Он развернулся и побежал обратно в аэропорт. Не успел он пробежать и ста метров, как услышал звук автомобильного сигнала и шелест шин за своей спиной. Он остановился, глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз и оглянулся назад. Кудрявый водитель такси, открыв правую форточку своей машины, тараторил ему что-то на своем языке.

   Из скороговорки таксиста Алексей разобрал только одну фразу Ragazzo, hai problemi? Он не знал значения слова Ragazzo, и оно даже показалось ему слегка оскорбительным, но слово problemi он разобрал отчётливо. Лёша радостно закивал головой и повторил это слово несколько раз, показывая на свой тяжелый портфель. Таксист махнул ему рукой, предлагая сесть в машину. Афиногенов воспользовался его предложением и, усевшись на правое переднее сиденье, показал таксисту свой контрабандный товар. Водитель, осторожно взяв в руки одну бутылку, вопросительно посмотрел на Лёшу и произнёс интернациональное слово: "Водка".

   - Водка, водка, - сказал Афиногенов и добавил, почему-то решив, что если он будет говорить с итальянцем по-русски, но немецким акцентом, то тот поймет его лучше. - Много хороший, рюсский водка.

   Таксист аккуратно уложил на заднее сиденье все десять бутылок и отсчитал Алексею сто тысяч итальянских лир. И хотя Лёша точно не знал, каков курс лиры по отношению к доллару, торговаться он не стал. Спрятав деньги в нагрудный карман рубашки, он собрался выйти из машины, но таксист завел мотор и не торопясь покатил свой "Мерседес" в сторону аэропорта.

   "Оказывается, нужно немного пожаловаться на судьбу, - размышлял в дороге Афиногенов, - и она тебе тут же начинает улыбаться".

   Попрощавшись с водителем, Алексей почти бегом пересёк зал ожидания аэровокзала, и с внутренним торжеством открыл пустой портфель перед карабинером. Офицер, не удосужившись заглянуть внутрь портфеля, сказал Афиногенову:

   - Metti il tuo portafoglio su un nastro.

   Осознав, что лётчик его не понимает, он жестом приказал Лёше поставить портфель на транспортёрную ленту рентгеновского аппарата. Пройдя под рамкой металлоискателя, Афиногенов схватил свой ридикюль за кожаную ручку и заспешил на стоянку к "Тушке".

  Под крылом самолёта стояло уже три "Фиата". Кудрявые парни в спецодежде сотрудников аэродромных служб наседали на переводчика, уговаривая его продать им ещё хоть что-нибудь. Андрей лениво объяснял им, что они уже продали все личные вещи экипажа, включая электробритвы.

   - Лёша, где твоя водка? - спросил Николаенко приближающегося правого лётчика.

   - Выпил, - зло ответил ему Алексей.

   - Всю? - с недоверием уточнил переводчик. - Давай я помогу тебе её продать.

   - Раньше надо было помощь предлагать, - ответил Афиногенов и поднялся в самолёт.

   Разомлевшие от сумасшедшей жары и обильной пищи офицеры спали, улегшись поперёк пассажирских кресел. До обратного вылета оставалось ещё три часа. Послышался шум реактивных двигателей приближающегося самолета, и через несколько минут "Боинг-737", принадлежащий португальской авиакомпании замер, на соседней с "Тушкой" стоянке. Резкий запах сгоревшего керосина проник в салон, несколько человек высказали своё мнение о нарушителях спокойствия, и жизнь на российском авиалайнере пробудилась вновь.

   Начальник боевой подготовки полковник Саморуков, проснувшись, сладко потянулся на велюровом диване, желая уточнить время, взглянул на запястье левой руки и, не обнаружив на них своих часов, нахмурил брови. Через секунду он вспомнил, что это предприимчивый генерал продал их макаронникам. Полковник беззлобно, но грязно выругался и встал на ноги.

   - Какой козёл так испортил воздух? - спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

   - Португальцы пять минут назад зарулили на соседнюю стоянку, - ответил Вася Зимин, оторвавшись от своей книги.

  -- Что читаешь? - спросил полковник.

  -- "Воспоминания мертвого пилота" - ответил бортинженер.

  -- Кто написал? - безразлично поинтересовался Саморуков.

   - А черт его знает, - ответил Зимин. - Мне её дали уже без обложки.

   - Кто пойдёт со мной в гости на португальский самолёт? - спросил Саморуков.

   - Я пойду, - сказал штурман Рябов и добавил. - А кто переводить будет? Переводчика взять?

   - Не надо. Я в "Гагаринке" и в академии генштаба английский учил. В пределах авиационной тематики слова подберу.

   - Я сейчас значков на сувениры соберу и через две минуты буду готов, - засуетился обычно спокойный Рябов.

   На трапе "Боинга" незваных гостей встретила приветливо улыбающаяся стюардесса. Она сразу заговорила с российскими офицерами на хорошем английском языке, и Саморуков понял, что он явно переоценил свои знания. Из всей ее приветственной речи он смог перевести лишь две фразы: "Hi! How do you do?" и "Welcome on our board". Это было конечно не много, но фразы это были ключевые и неприятностями они не грозили. Поэтому Саморуков с улыбкой ответил: "Good. Thank you very much" и в сопровождении штурмана вошёл в самолёт.

   На переднем пассажирском сидении сидел коренастый мужчина с широкими плечами и волосатыми мускулистыми руками. На его коротко стриженой голове уже появились залысины, хотя на вид ему было не больше тридцати. Лётчик рассматривал полётную карту, разложенную на выдвижном столике. Увидев гостей, он поднялся им на встречу и представился как "First Officer".

  -- Такой молодой, а уже первый офицер, - сказал вслух Рябов. - Это круто.

  -- Первый офицер переводится как второй пилот, - пояснил ему полковник.

   - Where is a Pilot-in-command? - вспомнив урок допроса военнопленного, пройденный лет пять назад в академии, спросил полковник, желая узнать, куда ушел командир корабля.

   Португалец принялся долго объяснять русскому штурману причину отсутствия своего командира. Из его речи полковник уловил лишь то, что командир находится у диспетчера, а затем пойдет на метеорологический пункт за бюллетенем погоды.

   Кратко переведя пояснения лётчика, полковник спросил Рябова:

   - Женя, как ты думаешь, почему вопросы португальцу задаю я, а отвечает он тебе?

   - Я думаю, что его ввели в заблуждение знаки отличия на наших погонах. У меня три золотые полоски и, значит, я приравниваюсь к правому лётчику или к штурману любого большого самолёта, а у Вас одна такая полоска, и хоть Вы выглядите на пятнадцать лет старше, он принимает Вас за стюарда.

   - Думаю, что ты прав. Ишь, бестия, улыбается, - и, обращаясь к лётчику, он спросил о его среднемесячном налёте и заработной плате.

   Португалец рассказал о том, что он налётывает в среднем около ста часов в месяц и получает шестьдесят тысяч долларов в год.

   - Получается около пятидесяти долларов за час налёта, - прокомментировал полковничий перевод Рябов, и когда лётчик спросил о его заработке, российский штурман с гордостью достал из кармана час назад полученную новенькую сто долларовую купюру, похрустел ей и с гордостью сказал португальцу:

   - Kiev-Bologna one hundred dollars.

   - In cash? - выпучив удивлённо глаза, спросил португалец.

   - Что? - не понял его Рябов.

   - Он спрашивает "в наличке?", - помог поддержать интернациональную беседу Саморуков.

   - Yes, of course. In cash, - ответил утвердительно штурман.

   - This is wonderful, - восхитился португалец.

   - Why? - cпросил его полковник.

   - Because, if you have payment in cash, you never pay tax, - улыбнулся второй пилот "Боинга".

   Полковник задумался над этой фразой, а Рябов, раздираемый любопытством, спросил его:

   - Что он сказал?

   - Я не уверен, но по-моему, он говорит, что это великолепно получать зарплату в наличных деньгах потому, что так ты не будешь платить налоги.

   - Скажите ему, что я и так их не плачу, - сказал штурман.

   - Не стоит. Я не смогу перевести причину, по которой ты не платишь налоги, - ответил полковник.

   Из метеорологического пункта вернулся командир корабля. Он был полной противоположностью своему второму пилоту. Высокого роста, с узкими опущенными плечами и широкой тазобедренной костью командир "Боинга", выглядел как настоящий английский джентльмен, просидевший всю жизнь в элитном клубе у камина, читая свежие газеты. Хотя он был португалец, а не англичанин, в остальном его внешность отвечала образу его жизни. Об этом он рассказал сам после того, как познакомил Рябова и Саморукова с кабиной пилотов. О правом лётчике он сказал лишь то, что тот, дослужившись до капитана португальских ВВС, демобилизовался из армии, переучился на "Боинг" в Америке и уже полгода летает с ним. И будет летать праваком как минимум до сорока пяти лет. Это именно тот возраст, когда вторые пилоты в европейских авиакомпаниях становятся командирами кораблей. На вопрос Саморукова, как он стал командиром корабля, женоподобный лётчик ответил, что он из богатой семьи и его родители тридцать лет назад отправили его учиться в США, откуда он вскоре вернулся и был незамедлительно трудоустроен в "Аир Португал".

   Вручив гостеприимным хозяевам в качестве сувениров кокарды Советских офицерских фуражек, полковник российских ВВС пригласил португальского аристократа, его первого офицера и всех стюардесс посетить с ответным визитом их Ту-154.

   Перед тем как временно попрощаться, португальский командир спросил Саморукова:

   - How many members of crew do you have on board?

  -- Thirteen, - ответил полковник.

  -- Что он спросил? - поинтересовался Женя.

  -- Сколько человек у нас в экипаже? - перевёл ему Саморуков.

   По пути на свой самолёт Рябов с восхищением напомнил полковнику о зарплате правого лётчика:

  -- Пять тысяч долларов в месяц, с ума можно сойти от таких денег.

   Саморуков в ответ лишь сказал:

   - Я знаю одно место, где за каждый полёт можно получать по тысячи долларов. Когда-нибудь я буду там работать.

   - Я тоже знаю это место, - ответил штурман. - Но штурманов туда работать не берут.

   - О каком месте идет речь, Женя? - с сомнением спросил штурмана начальник боевой подготовки российской транспортной авиации.

   - О колумбийском городе Медельин, - ответил Рябов и посмотрел Саморукову в глаза.

   Полковник лишь криво усмехнулся в ответ.

   Через десять минут после того, как "разведчики" вернулись с "вражеской территории", к ним на борт пожаловали представители страны, входящей в НАТО. Так неделей позже этот визит описал в своем отчете о заграничной командировке генерал Артёмов.

   А в Италии всё выглядело совершенно по-другому.

  За спинами, остановившихся на пороге салона двух португальских лётчиков, стояло одиннадцать прекрасных, стройных, длинноногих стюардесс. В руках девушки держали большие целлофановые пакеты с подарками каждому члену экипажа. На каждом пакете был напечатан рисунок, изображающий "Аэробус А-310", летящий почему-то на фоне Сатурна. Возможно, красота колец далёкой планеты вдохновила художника на такой полёт мысли. Этот вопрос во время исторической встречи в Болоньи не обсуждался. Майор Кузнецов предложил лётчикам осмотреть кабину пилотов и вместе с ними закрылся там. Артёмов и его политические помощники, получив от девушек подарки, вышли из самолёта и встали под крылом, копаясь руками в целлофановых мешках. Остальные же члены экипажа и проверяющие их офицеры штаба, выбрав себе по стюардессе, разбрелись на экскурсию по самолёту.

   Рябов остался сидеть на диване в генеральском салоне. Рядом с ним уселась тёмнокожая девушка. Он не мог назвать её негритянкой потому, что она имела европейские черты лица. Девушка была очень красива. Рябов никогда не видел такого сочетания смуглой кожи, великолепной фигуры и утонченной манеры поведения.

   - What is your name? - спросила стюардесса.

   - Же-еня, - как годовалый телёнок протянул Рябов.

   - Nice to meet you Genie, - сказала она.

   - Чего? - не понял штурман.

   Она посмотрела на его брюки принявшие форму палатки, расхохоталась и, беря его за руку, сказала:

   - Let's go with me.

   Он опять ничего не понял, но сопротивляться не стал. Они бегом спустились по трапу самолёта и так же стремительно вбежали на португальский "Боинг".

    Прячась от жары в тени крыла "Тушки" Артёмов сказал своим подчиненным:

   - Этот эпизод в свои доклады на мое имя не включайте. Я не думаю, что он туда продавать Родину побежал.

   Как только Рябов и его смуглянка очутились на самолёте, девушка нажала рычаг подъема трапа, и через минуту они оказались в закрытом от постороннего вторжения самолёте среди двухсот пятнадцати кресел. Теперь уже Женя не боялся быть неправильно понятым. Он сгрёб талию стюардессы своими ладонями, приподнял от пола и поставил её на пассажирское сиденье. Его руки коснулись её лодыжек и медленно заскользили по ногам вверх. Когда они достигли обреза её короткой юбки, он большими пальцами приподнял её края, приблизил свою голову к бедрам девушки и опустил юбку у себя за затылком. Стюардесса слегка раздвинула ноги, согнула их в коленях, прислонилась спиной к креслу, откинув голову назад, и впилась ногтями в погоны штурмана. Через несколько секунд она издала звук скорее похожий на рев львицы в знойной африканской саванне, чем на человеческий крик в салоне самолёта в центре Европы, после чего ослабла и сползла вдоль спинки кресла вниз. Настал черёд штурмана. Женя попал в очень умелые руки. Он никогда ещё так долго не балансировал на грани блаженства и его предвкушения. Казалось, вот ещё чуть-чуть и он улетит на Сатурн вместо "Аэробуса А-310", но красавица откладывала его отлёт и вновь начинала всю приятную процедуру подготовки взлёта. Когда ноги Жени стали подкашиваться от истомы, и ему показалось, что очередную процедуру он уже не перенесёт, он прижал голову португалки в том месте, где она в тот момент находилась, и через мгновение оказался на Сатурне, а может быть и гораздо дальше. Одно Женя знал точно - так далеко он ещё никогда не бывал.

   Оставив девушку отдыхать в кресле "Боинга", Рябов нетвёрдой походкой вернулся к своему любимому дивану. К его сожалению лечь на него ему не удалось. Афиногенов сидел на самой его середине, одной рукой он обнимал очаровательную брюнетку, а другой размахивал в воздухе.

   - Упражняешься в своем паршивом английском? - спросил его Рябов, усаживаясь на краю дивана. - Лучше бы нашёл своему языку более подходящее применение, глядишь, и прыщей бы на роже поубавилось.

   Обычно Лёха молчаливо сносил нападки штурмана, но не сегодня. После приземления в Болоньи ему наконец-то стало везти и он, осмелев, нахамил Рябову в ответ:

   - По твоему измученному виду я вижу, что ты своему языку уже нашёл отличное применение.

   "Как точно ударил своим словом в ответ правак, так, что и возразить нечего", - ухмыльнулся штурман.

   Пока лётный народ тискал по самолётным закуткам отборных девушек Португалии, командир корабля отбивался от каверзных вопросов иностранных лётчиков в пилотской кабине.

-One, two, three, four, five. Оh, my god! - пересчитав рабочие места членов экипажа, обратился к своему португальскому богу узкоплечий аристократ и, опустив глаза с небесна землю, спросил Кузнецова, - What are all these five members of the crew doing in the cockpit during the flight?

   - Раз, два, три, четыре, пять. О, мой Бог! Что все эти пять членов экипажа делают в кабине во время полёта? - скороговоркой, полушёпотом перевел Николаенко.

   Сан Саныч задумался на пару секунд и ответил:

   - Наша авиакомпания не выполняет регулярных рейсов в Бролонью и не имеет договора на наземное обслуживание с итальянцами. Поэтому мы вынуждены возить с собой технический персонал для всех видов работ. Один инженер отвечает за двигатели и самолётные системы, другой за радиоэлектронику, третий за электрооборудование, плюс два лётчика. Вот тебе и пять человек.

   - What can you say about other eight guys?

   Саркастическая улыбка играла на лице командира "Боинга".

   - А что Вы скажите об остальных восьми ребятах? - переведя вопрос, Николаенко беспомощно посмотрел на Кузнецова.

   - А-а, хороший вопрос, - командир сделал паузу, подыскивая не худший ответ, и вдруг вспомнил, кем штабные нахлебники записаны в полётном листе.

   - Остальные восемь - это стюарды.

   - So old? - выслушав Николаенко, с недоверием спросил португалец,

   - Такие старые? - перевёл Андрей. Этот допрос нравился ему всё меньше и меньше.

   - Старые лучше работают. У них в голове меньше глупостей, - Кузнецов постарался обратить весь разговор в шутку.

   Португальцы натянуто улыбнулись, но ответом не удовлетворились. Въедливые попались гости.

   - Why all of yours flight attendants are males? - спросил португалец.

   - Кто такие аттенденты и майлы? - спросил Кузнецов стоящего рядом Николаенко.

   - Флайт аттендантами они зовут стюардесс, а майл это мужской род. То есть, он хочет спросить, почему у нас одни мужики на борту.

   - Скажи ему, что это для борьбы с воздушными террористами.

   Выслушав перевод, лётчики понимающе закивали головами, но улыбки на их лицах показывали, что они не верят ни одному кузнецовскому слову.

  Когда гости ушли, российский экипаж приступил к подготовке в обратный полёт. Командир, штурман и переводчик направились в здание, где располагалась диспетчерская служба, бортинженер пошел осматривать самолётные системы, а правый лётчик взял с багажной полки нарды и уселся за стол играть против полковника Саморукова.

   Через двадцать минут от диспетчера вернулся командир со своими сопровождающими. Положив на стол метеорологический бюллетень и графический прогноз погоды, он сказал:

   - Наконец-то я понял, почему эти ленивые итальянцы так хорошо живут. У них оказывается шесть месяцев в году лето, и плюс к этому, каждый жаркий день заканчивается проливным дождем. Им свои поля даже поливать не надо, всё равно с шести до восьми вечера гроза будет.

   - Я не понял, к чему это ты, Сан Саныч, нам лекцию по итальянской экономике читать вздумал? - спросил Кузнецова Саморуков.

   - Это я к тому, товарищ полковник, что наш вылет назначен на восемнадцать ноль-ноль, а в это время вся северная Италия будет накрыта мощной грозой. И нам после взлёта придется её пробивать.

   - Перенеси вылет на два часа позже, - сказал генерал Артёмов.

   - Нельзя, товарищ генерал, мы не успеем вернуться домой до конца нашего стартового времени.

   - Стартовое время? Что ты ерунду городишь? Кто тебя дома спросит об этом?

   - Петр Семёныч, - тихо сказал генералу Саморуков, - не встревай в это дело, если не понимаешь.

   - Тут и понимать нечего, - возмутился генерал и, игнорируя слова полковника, сказал Кузнецову. - У тебя ведь есть разрешение на вылет по твоему усмотрению. Ты командир. Поэтому, принимай решение на вылет после грозы и вперёд.

   - Для взлёта мне мало иметь разрешение на вылет от итальянцев, мне нужно подтверждение разрешения, полученное по каналу дальней связи из Москвы. Я точно знаю, что штаб авиации мне его не даст, ни при каких обстоятельствах, - ответил Кузнецов.

   - Откуда ты знаешь, что ответит штаб? Они в курсе, что я у тебя на борту, поэтому перенесут они тебе твоё стартовое время, - продолжал настаивать Артёмов, явно не понимая, о чём идёт речь.

   За командира опять вступился полковник Саморуков:

   - Генерал, стартовым временем называется время работы лётного экипажа от момента первого взлёта до момента последней посадки. Равно оно двенадцати часам. Если мы перенесём вылет на два часа, то мы не уложимся в этот лимит. Это будет очень грубое нарушение правил полётов. Это подсудное дело. На это никто не пойдёт. Поэтому у нас есть только два выхода: оставаться ночевать здесь или прорываться на север через грозу.

  -- Давайте останемся, - предложил полковник Прокофьев.

   Артёмов взглянул на своего заместителя и шепотом ему сказал:

   - Ты что, сдурел на старости лет? Нам ночёвка тут по сто долларов обойдётся.

  -- А если спать в самолёте? - также тихо спросил Прокофьев.

   - Да, действительно, - громко сказал генерал. - А если мы переночуем в самолёте?

   - Ночью здесь будет холодно, а у нас нет ни одного одеяла, - сказал бортовой инженер. - И к тому же, детишки почти полностью заполнили туалеты. Очистка резервуаров не входит в контракт, подписанный организаторами с аэродромными службами.

  -- Будем бегать по нужде в аэровокзал, - предложил полковник Максимов.

   - Не выйдет. Если карабинеры узнают, что мы остались на ночь в самолёте, то незамедлительно предложат нам ночевать на нарах в местной тюрьме, - сказал командир.

   - Тогда летим, - сказал Саморуков.

  Во время руления российской "Тушки" к исполнительному старту авиадиспетчер уточнил по радио у Николаенко, имеет ли экипаж на борту самолёта метеорологический бюллетень фактической погоды. Итальянец, переживший немало неприятных минут во время приёма Ту-154М на своём аэродроме, хотел сказать ребятам о том, что все нормальные люди уже несколько часов пьют "Мартини" и "Чинзано" в уютных барах Болоньи. Он пытался донести до русских информацию и о том, что вся авиационная жизнь над Италией замерла в ожидании проливного дождя. "Может быть, и вам стоит одуматься и остаться в крохотном курортном городке", - посылал он мысленный совет отчаянным парням.

   Но, к сожалению, никто из лётчиков не умел читать чужие мысли. А четыре доблестных знатока человеческих душ из отдела политико-воспитательной работы штаба авиации во главе с генералом Артёмовым, хоть и умели делать это, но не знали итальянского языка.

   Самолёт пошёл на взлёт, а генерал Артёмов спокойно уснул на диване.

   - Святой Франциск! - сказал авиадиспетчер после того, как "Тушка" вышла из зоны видимости его локатора. - Они всё же улетели.

   - Да помогут им все святые добраться домой и завтра прилететь снова, - сказал старший смены диспетчеров.

   - Завтра у меня выходной и я собираюсь поехать в Рим посмотреть футбольный матч местной команды против миланского "Интера". Так что возитесь с ними сами, - с довольным видом сказал диспетчер, вращаясь в своём кожаном кресле.

   - Рано радуешься, - сказал метеоролог. - У них на восемь рейсов контракт подписан. Нам всем ещё не раз придется с ними увидеться.

  

  

   Гроза.

  

   Сразу после взлёта командир воздушного корабля установил вертикальную скорость набора высоты двадцать пять метров в секунду.

   - Ты не круто вверх взял? - спросил его стоящий за спиной Саморуков.

   - По прогнозу граница облачности лежит на линии Феррара-Парма. Это в шестидесяти километрах к северу отсюда. При скорости полёта четыреста двадцать километров в час мы будем в том районе через семь минут, семь минут это четыреста двадцать секунд, умножаем на двадцать пять метров в секунду вертикальной скорости, и получаем высоту десять с половиной километров. Если нам повезёт, то мы перепрыгнем грозу сверху и останемся на линии заданного пути, а если нет, то придется обходить над Адриатическим морем.

   Но гроза внесла свои коррективы в математические расчёты майора Кузнецова.

   На половине пути между аэродромом взлёта и прогнозируемой синоптиками линией грозовой активности началась интенсивная болтанка. Несколько раз стрелка критических углов атаки самолёта скакнула в красный сектор, в наушниках членов экипажа пропищала звуковая сигнализация, предупреждающая лётчиков о смертельной опасности срыва в штопор. Затем речевой информатор спокойным женским голосом проговорил: "Критический угол атаки".

   - Без тебя знаю, дура, - сказал Кузнецов и почти вдвое уменьшил угол набора высоты.

   Штурман, включив автоматическую бортовую систему управления и упёрся лбом в резиновый тубус экрана локатора. Он поднимал и опускал тарелку излучателя радара маленьким рычажком дистанционного управления, поворачивал её влево и вправо, но найти просвет в сплошной линии электромагнитных полей не мог. Черные дыры на фоне яркого свечения на зеленоватом экране радара не предвещали экипажу ничего хорошего. Когда самолёт влетел в облака, Рябов принял решение на обход грозового фронта в восточном направлении.

   - Командир, - сказал он, - на север пробиться нам не удастся. Берём курс на восток, постараемся обойти грозу над морем.

   - Николаенко, доложи наземным службам о выходе из воздушной трассы, - сказал Кузнецов.

  Переводчик связался с диспетчером воздушного движения и наполучил разрешение на обход грозы по усмотрению экипажа. Теперь вся ответственность за безопасность в полёте легла на плечи командира корабля и экипаж остался один на один со стихией. Развернув самолёт в сторону Адриатического моря, майор Кузнецов повернулся к Саморукову и сказал:

   - Товарищ полковник, идите в салон и пристегнитесь в кресле.

   Саморуков спорить с Кузнецовым не стал. Он вышел из пилотской кабины, уселся в кресло и тщательно затянул у себя на поясе ремень безопасности. Увидев это, офицеры штаба повторили за ним его действия. Спящего на диване генерала Артёмова будить не стали.

   Рябов сказал Кузнецову, не отрываясь от наблюдения за грозовыми засветками:

   - Саша, отключи АБСУ и перейди на ручное управление самолётом.

   - Что, там так плохо? - спросил Кузнецов, выполняя просьбу штурмана.

   - "Плохо" это не то слово, - ответил ему Евгений и без паузы дал команду. - Вправо десять.

   Через пять секунд он заговорил скороговоркой:

   - Так, ещё вправо десять. Увеличь скорость. Разгон в горизонте. Ещё вправо двадцать, а-а-а блядь!!!!

   Самолёт, попав в мощный нисходящий поток, завалился на левое крыло и стал стремительно падать вниз.

  

   Оператор радиолокационной станции американского атомного авианосца "Карл Винсон" матрос Майкл Коркам доложил дежурному офицеру:

   - Сэр, русский пассажирский самолёт вышел из воздушной трассы и приближается к нам на скорости шестьсот узлов и высоте двадцать четыре тысячи футов.

   Лейтенант Гилмор доложил об этом командиру авианосца.

   На корабле немедленно была объявлена боевая тревога.

   Два лётчика-истребителя из дежурного звена побросали биллиардные кии на стол с разноцветными костяными шарами, на бегу схватили пластиковые шлемы и выскочили из комнаты отдыха. На палубе их ожидали два "Хорнета". Технический персонал вынимал пластмассовые заглушки из воздухозаборников двигателей, снимал кожаные чехлы с шестиствольной пушки "Вулкан" и ракет "Спэрроу" класса воздух-воздух.

   Когда дежурный оператор Коркам доложил, что русские быстро теряют высоту, командир авианосца Грегори Витман вопросительно посмотрел на стоящего рядом с ним командира ударной группы кораблей шестого флота США, контр-адмирала Джона Пауэра. Не дождавшись ответа на свой немой вопрос, он взял в руки микрофон громкоговорящей связи и дал команду:

   - Отбой боевой тревоги. Объявляется готовность номер один для аварийно-спасательной команды.

   Лётчики-истребители с облегчением расстёгивали парашютные ремни в своих кабинах, а грузовые лифты медленно поднимали на верхнюю палубу два вертолёта "Си Кинг". На серых бортах обоих винтокрылых машин красовалась синяя надпись "NAVY". Лопасти несущих винтов вертолётов были сложены вдоль длинного хвоста и напоминали уши зайца гигантского размера.

  

   Экипаж Ту-154-го ничего этого не знал. Он катастрофически быстро приближался к поверхности моря.

   Сан Саныч выкрутил штурвал до упора вправо и, потянув его на себя, застыл в ожидании ответной реакции самолёта на его команду.

   Афиногенов сложил руки на коленях и тихо сказал:

   - Вот мне и пиздец пришёл. И всё за какие-то вонючие сто баксов.

   Бортовой инженер вывел рычаги управления всех трёх двигателей на взлётный режим и схватился обеими руками за подлокотники своего кресла.

   Николаенко переключил радиостанцию на международную аварийную частоту 121.5 мегагерц и заорал:

   - Mayday, Mayday.

   - Заткнись, идиот. Тебе кто давал команду выходить в эфир и просить помощь? - спросил его Кузнецов.

   - Так ведь падаем, командир. Убьёмся ведь.

   - Если убьёмся, то нам никто не поможет. Это, во-первых. А во-вторых, в Адриатическом море дыр нет, и нисходящий поток воздуха по мере приближения к земной поверхности будет уменьшать свою силу, вот смотри, мы уже вышли из крена, - он выровнял штурвал, - и почти не падаем, а слегка снижаемся. Стрелка вертикальной скорости самолёта давно уже показывает набор высоты. Правда высотомер пока ещё показывает снижение. Но это не беда, у нас есть пять километров высоты в запасе.

   - А было восемь, - жалобно сказал переводчик.

   В кабину вошёл Саморуков. Взглянув на высотомер, он сказал:

   - Наши штабные работнички так перепугались, что больше они с тобой в Италию не полетят. Бледные сидят все, как будто смерти в глаза заглянули. А генерала никто не разбудил, так пока мы падали, он висел под потолком и беспомощно махал руками, а когда ты крен устранил, он грохнулся на пол между столом и диваном. К сожалению, на диван он обратно не попал.

  -- К его сожалению, - добавил он вполголоса после небольшой паузы.

   Самолёт, наконец-то вырвавшись из объятий нисходящего воздушного потока, лавируя между отдельными очагами грозы, стремительно набирал высоту и на своем практическом потолке, тринадцать с половиной километров, окончательно выскочил из облаков.

   Кузнецов перевёл "Тушку" в горизонтальный полёт и с восхищением посмотрел на дневное, но очень синее небо. Так высоко Сан Саныч забрался впервые.

  -- Женя, где мы летим? - спросил он штурмана.

  -- Не имею ни малейшего понятия, - ответил тот.

   - Понимаю, - сказал командир. - Ты знаешь, я думаю, что если мы возьмём курс девяносто градусов, то мимо Украины не пролетим. Где бы мы сейчас не находились.

   - Грамотное решение, - прокомментировал Саморуков.

   Едва Кузнецов ввел самолёт в крен, как в наушниках послышалась хорошо поставленная английская речь.

  -- 85775, are you over the top of the clouds?

  -- Yes, we are over the top, - ответил Николаенко.

  -- Переводчик, о чём нас спросили? - в голосе командира легко улавливались металлические нотки.

  -- Нас спросили мы над облаками или нет, я ответил - Да.

  -- 85775, turn to the left on heading three, four, five.

   - Roger, - ответил переводчик, и передал команду наземной службы управления полётами командиру корабля. - "Земля" требует, чтобы мы развернулись на курс триста сорок пять градусов.

   - Я то, развернусь на 345. А вот ты меня опять удивляешь. Ну, скажи мне, пожалуйста, кто такая "Земля"? Это что, диспетчерская служба теперь так называется. Или ты ещё от испуга не отошёл? Запроси у своей "Земли" - под чьим руководством мы находимся?

   Николаенко переговорил с руководителем полётов и выдал командиру корабля исчерпывающую информацию.

   - Значит так, командир, - Андрей взял со стола лист бумаги и принялся читать. - Сейчас мы находимся над территорией Хорватии. Под нами полным ходом идут бои. Поэтому руководитель полётов американского авианосца "Карл Винсон", настоятельно рекомендует нам покинуть воздушное пространство Югославии и вписаться в международную трассу в районе итальянского города Удине.

   - А почему он раньше нам не помог с выбором правильного курса? - спросил переводчика штурман.

   - Американец сказал, что следил за нами с того момента, как мы оказались над морем. И что, когда мы стали терять высоту, и он увидел это на своём высотомерном радаре, он объявил аварийную тревогу для вертолётчиков-спасателей.

   - Понятно, а вмешиваться в наши действия не захотел потому, что боялся усугубить своими командами и без того сложную ситуацию, - сказал Кузнецов скорее самому себе, чем своим товарищам.

   - Не идеализируйте врага, - посоветовал Саморуков. - Может быть, он просто ждал, когда мы упадём, чтобы порадоваться чужому горю.

   Афиногенов, внимательно слушавший обсуждение аварийной ситуации старшими товарищами подумал, что полковник явно судит о людях по себе.

  Оказавшись в пределах воздушной трассы, экипаж восстановил в пилотской кабине рабочую обстановку и благополучно вернулся в бывшую братскую республику за следующей группой детей.

   После посадки, выпроводив офицеров вышестоящего штаба в гостиницу, лётчики закрылись в генеральском салоне своего самолёта, и каждый выпил по бутылке португальского портвейна, подаренного милыми стюардессами.

   Стресс сняли. Всё вроде бы вернулось на круги своя.

   Только вот в голову правого лётчика настойчиво лезли мысли о несправедливом отношении природы, а может и самого господа Бога к народу, представителем которого ему не повезло быть.

   "Ну почему, - думал старший лейтенант Алексей Афиногенов, - в Италии тридцатого сентября тридцать градусов жары, в Вене и Братиславе, над которыми я дважды пролетел за этот долгий день, плюс двадцать пять, даже в богом забытой Кошице двадцать три, а с восточной стороны Карпатских гор там, где лежит моя Родина, всего лишь плюс восемь и, почти над всей территорией бывшего Советского Союза, идут дожди?"