Воспоминания мёртвого пилота

 

Галифакс. Канада.

2001 год.

 

                                                                                                Герой Нашего Времени, милостивые государи мои,

                                                                                               точно портрет, но не одного человека: это портрет,

                                                                                               составленный из пороков всего нашего поколения, 

                                                                                               в полном  их  развитии.

М. Ю. Лермонтов

 

Бывали хуже времена, но не было подлей.

Гамлет, Принц Датский

 

Действующие лица, а также все другие не перечисленные выше адмиралы и офицеры, их жёны и любовницы, сослуживцы и собутыльники не имеют реальных прототипов, и придуманы мной лишь для чернения светлого прошлого. А если вам вдруг покажется, что что-то похожее было или могло быть, не верьте себе.

Не было этого.

Пролог.                                                                                                                          

Всё болит. Ничего не вижу. Открываю глаза. Начинаю различать предметы вокруг себя. Вижу причину нестерпимой боли. Самолётный штурвал, ударив в грудь, вбил меня в пуленепробиваемую спинку моего командирского кресла. В животе горячо. Очевидно сломаны ребра и началось внутреннее кровоизлияние. Посмотрим, как себя чувствуют остальные члены моего экипажа.

Медленно поворачиваю голову вправо.

От штурманской кабины в носу самолёта не осталось ничего. Прямой удар в бетонный водосборник превратил рабочее место капитана Васильева в смесь алюминия, стекла, искорёженного навигационного оборудования и окровавленных частей  его тела.

Бортовой техник, сидевший во время последнего захода на посадку между мной и правым лётчиком, согнулся пополам. Ремень безопасности уберёг Гену Рыбникова от вылета через лобовое стекло, но от резкой остановки самолёта он ударился лбом о приборную доску и погиб. Его руки безжизненно повисли, а с головы, на спину лежащего под ним радиста, капает кровь.

За минуту до столкновения самолёта с колодцем, сидевший за спиной правого лётчика бортовой радист прапорщик Оноприенко, отстучал азбукой Морзе донесение о нашей посадке в штаб Пятнадцатой флотилии Тихоокеанского флота, поднялся со своего рабочего места и пополз под креслом бортового техника в стеклянный нос самолёта к штурману. Он очень хотел посмотреть как я посажу самолёт на одну основную стойку шасси. Быть в неведении о происходящем казалось прапорщику гораздо страшнее, чем видеть опасность в глаза. Во время удара Оноприенко влетел к Васильеву в кабину и был раздавлен панелями с навигационным оборудованием рухнувшими на него.

Второй пилот Сергей Коваленко сидит без головы. Её, вместе с наголовником кресла, срезало рваной обшивкой фюзеляжа. Голова лежит с открытыми глазами на столе у радиста.  Наушники съехали набок. Ветер шевелит его русые волосы. Красивый был парень. Высокий, плечистый, белокожий. Даже тропическое солнце Вьетнама не смогло оставить загар на его теле. Сергей так и не успел мне сказать, сколько денег сдали вьетнамцы за перелёт на нашем самолёте из Ханоя в Хошимин

Перед вылетом старший лейтенант Рыбников разместил в десятиместной герметичной кабине тридцать человек местного населения. Разрешения на их перевозку у нас не было. Я не переживал о том, что меня поймают с ними в Ханое. Был уверен, что не успеют. Борттехник привёл «левых» пассажиров непосредственно перед запуском двигателей. Не волновался я и за Хошимин, потому что собирался открыть грузовой люк и высадить их на рулёжной дорожке, не довозя до здания аэропорта. Но по пути в бывшую столицу Южного Вьетнама нам предписывалось залететь в портовый город Хайфон, где нас ожидал груз, пришедший морем из Союза. За Хайфон я слегка волновался. Там мы могли быть подвержены проверке законности нахождения иностранных граждан на самолёте Министерства обороны СССР. Стараясь избежать связанных с этим неизбежных неприятностей, я отправил своего второго пилота подписывать наспех состряпанный список пассажиров к старшему авиационному начальнику военного сектора ханойского международного аэропорта.

Грозный на вид майор Смирнов за хорошую цену был готов подписать любой документ, и я был уверен, что мой помощник без труда найдёт с ним общий язык. Через пятнадцать минут Сергей вернулся назад. Выглядел он очень расстроенным.

- Что случилось? - спросил я.

Он коротко доложил:

- За свою подпись Смирнов потребовал отдать ему двадцать процентов от собранных с вьетнамцев денег.

А сколько они заплатили всего, сказать он так и не успел. Времени до взлёта оставалось совсем мало, и я решил разобраться с финансовым вопросом после возвращения из командировки. Но теперь Коваленко уже ничего и никому не расскажет. Ни мне, ни следователям из военной прокуратуры.

Вот удивятся спасатели, бегущие к нам со всех сторон, обнаружив в самолёте мелких жителей джунглей. Интересно, почему вьетнамцы молчат?

Готовясь к посадке, я выжег керосин из крыльевых и фюзеляжных топливных баков почти до нуля, поэтому мы не взорвались и даже не загорелись после аварийного приземления. Удар, разрушивший кабину пилотов, не нанёс пассажирскому отсеку видимых повреждений. Однако, они не кричат от боли или страха, и не зовут на помощь.

Ну, и черт с ними.

В конце-то концов, именно они, да ещё наша патологическая жадность, стали причиной гибели моего экипажа на бывшей американской, а ныне советской,  военно-воздушной базе Камрань.

Пока спасатели добегут до места  катастрофы и, через искорёженный металл доберутся до меня,  вспомню, как я докатился, в прямом и переносном смысле, до сточной канавы с бетонными водосборниками.

Воспоминания - нехороший признак.

Очевидно, мозг уже осознал, что организм не выживет, и решил просмотреть самые значительные эпизоды моей беспутно прожитой жизни.

Глава 1

Двадцать второго октября я прилетел на Камчатку для дальнейшего прохождения военной службы после окончания Высшего Военного авиационного училища лётчиков. Аэропорт Елизово встретил меня тёплым ветром и моросящим дождём. В конце октября в средней полосе России уже заморозки, а на полуострове на деревьях ещё были листья: жёлтые, красные, бордовые... Не улетевшие на юг птицы низко кружились стаями, отрабатывая навыки групповых полётов. "К длинному перелёту готовятся. От Камчатки до Японии вдоль Курильских островов путь не близкий", - подумал я, пока шёл по пешеходной дорожке от аэровокзала до штаба своей будущей эскадрильи.

Дежурный по воинской части, здоровенный рыжий детина, встретил меня в холле одноэтажного здания, построенного в середине пятидесятых годов, и проводил в кабинет командира отдельной ракетоносной эскадрильи.

В приёмной, за дубовым столом, сидела молоденькая и очень красивая девушка в кремовой рубашке с погонами младшего сержанта на плечах, чёрном форменном галстуке и короткой чёрной юбке. В проёме между двумя массивными тумбами служебного стола были видны её стройные ножки. Офицер, сопровождавший меня, перебросился с ней парой фраз. Я не особенно вслушивался в их разговор, потому что сосредоточил своё внимание на линии обреза мини-юбки. Секретарша перехватила мой голодный взгляд, презрительно хмыкнула и подняла трубку телефона для доклада командиру о прибытии в часть молодого лейтенанта. Капитан толкнул меня локтем и прошептал:

- Не пялься. Это не твоего поля ягода.

Девушка выслушав ответ командира, положила трубку на телефонный аппарат, молча кивнула нам на дверь, и принялась барабанить своими тоненькими пальчиками по клавишам пишущей машинки.

Через десять минут я  вышел из командирского кабинета помощником командира корабля экипажа майора Грибова. Машинистка даже не взглянула на меня, а зря. В свои двадцать один я был достоин много. Видела бы она рельеф мышц, скрытых сейчас военной формой. Знала бы она о том, невидимом постороннему глазу потенциале, которым я обладал, возможно и уделила бы мне чуточку больше внимания. Но, ни мои густые чёрные волосы, ни прямой нос, ни правильной формы губы не произвели на неё впечатления.

Второй пилот старенького ракетоносца Ту-16, не бог весть какое назначение, но лучшего мне никто не предложил. Долгих четыре года я пролетал в этой должности, скрашивая свою  холостяцкую жизнь беспробудными пьянками с друзьями-лётчиками и любовными приключениями с местными красавицами.

А их вокруг гарнизона было всегда в избытке.

Не знаю как так получилось, но именно крохотный районный центр Елизово, буквально за год до моего прибытия туда получивший статус города, был на Камчатке уникальным населённым пунктом. Ни одно другое село или посёлок городского типа, ни даже столица края не могли похвастаться тем, что количество населявших его женщин, существенно превышало количество мужчин. И это было удивительно. Я так и не смог понять этого феномена. Чего, казалось бы, мужикам не хватало в Елизово? Рыбалка на местной речке Авача просто замечательная. Что может быть вкуснее камчатской форели? И что может быть интересней, чем схватка с никогда не сдающимся авачинским гольцом?

До горячих Паратунских, Начикинских, Малкинских источников рукой подать. В городе чисто, компактно, ухожено, спокойно. Лето теплее, чем в Петропавловске, и климат гораздо суше. Красота! Весной цветёт черёмуха, летом - сирень, много цветов на клумбах. А за вид на заснеженную вершину вулкана Корякский и Авачинскую сопку с местных жителей можно было брать деньги. Да, что там вулкан с сопкой, в Елизово даже зоопарк был.

И ещё я так и не смог понять, почему среди моих многочисленных любовниц так и не оказалось командирской секретарши. Сослуживцы поговаривали, что девушка не только могла быстро печатать на пишущей машинке, но была талантлива ещё и во многом другом.

Я мог бы пролетать правым лётчиком ещё года три или четыре, но мой командир прослужил в этом гарнизоне слишком долго, так долго, что успел облысеть и располнеть. Он стал похож на старого доброго борова, которого я видел много лет назад у своего деда в деревне, и уже не считал нужным подбирать слова для выражения своих мыслей и чувств. Пологая, что его возраст позволяет ему говорить всё что угодно, он своей бравадой спровоцировал скандал, который дал мне шанс вырваться из порочного треугольника, вместившего в себя карточный стол, чужие постели и весёлые застолья.

Однажды, во время очередной попойки майор Грибов рассказал в кругу друзей политический анекдот. Суть его сводилась к телефонному разговору секретаря партийной организации предприятия и священника близлежащей церкви.

-  Батюшка, - сказал парторг. - Дай стулья для коммунистов. У меня завтра собрание по плану.

-  Не дам, - ответил поп. - Они в прошлый раз на моих стульях слова матерные ножичками нацарапали.

-  Ах, так. А я тебе пионеров в церковный хор больше не пришлю, - ответил парторг.

-  А я тебе монахов на субботник, - парировал служитель культа.

-  А я тебе комсомольцев на крестный ход не дам, - как истинный коммунист не сдавался секретарь партийной ячейки.

Но батюшка имел в запасе козырного туза.

-  А я тебе монашек в сауну.

Парторг, помолчав минуту, выпалил в трубку телефона:

- А за такие слова, батюшка, ты свой партийный билет на мой стол положишь.

Мы тогда посмеялись над анекдотом от души, а вскоре мой командир стал объектом серьёзного разбирательства нашей первичной партийной организации. Открытое партийное собрание большинством голосов коммунистов исключило из партии незадачливого шутника и, через короткий промежуток времени, его сняли с должности командира корабля. Кто, из присутствующих в тот вечер за столом, написал на него донос, выяснить не удалось. Я был тогда беспартийным, и подозрения сослуживцев меня миновали.

На следующий день после объявления приказа о снятии с должности майора Грибова меня вызвал на беседу командир эскадрильи. То, что в его служебном кабинете присутствовало всё руководство нашей воинской части, оказалось для меня полной неожиданностью.

- Товарищ подполковник, старший лейтенант Григорьев, по Вашему приказанию, прибыл.

Я стоял напротив командирского стола посреди изрядно вытоптанного ковра и упрямо наклонив голову исподлобья смотрел на президиум. Так когда-то стоял военный губернатор Камчатки Завойко на скалистой оконечности мыса Сигнальный, рассматривая в подзорную трубу корабли англо-французской флотилии. 

"По какому поводу мне приготовлена такая помпезная встреча? - ломал я себе в размышлениях голову. - Разнесёт ли меня сейчас в клочья эта тяжёлая артиллерия, или я выйду отсюда с почётом, так же как Василий Степанович, сто с лишним лет назад защитивший Петропавловск?»

Начальник штаба открыл картонную папку с моей фамилией на титульном листе и задал мне несколько биографических вопросов. Каждый мой ответ он сверил с данными в личном деле. Майор словно желал убедиться, тот ли я человек за которого себя выдаю? А если я вовсе не тот, то не забыл ли я "легенду", с которой был заслан из-за бугра? Очевидно мои ответы совпали с тем, что было написано обо мне в красной папке, потому что закрыв её, он с удовлетворением на лице положил этот секретный документ на стол перед командиром.

Командир эскадрильи опустил на папку обе руки, его ладони накрыли тиснёный на ней герб Советского Союза, обвёл взглядом всех своих заместителей и помощников, сидящих вдоль стен, глубоко вздохнул и сказал:

- Ну что, Григорьев, пришло твоё время. Родина в моём лице и партия, в лице замполита и парторга, решили доверить тебе должность командира реактивного ракетоносца.

От высокопарного слога командирской речи ком подкатился к моему горлу, а он продолжил, делая вид, что не замечает охвативших меня чувств:

- Но есть у нас с тобой несколько нерешенных проблем.

Радость, преждевременно охватившая меня, сменилась чувством тревоги. Я стоял молча, а он сделал паузу для повышения важности своих слов:

- Ты должен мне пообещать выполнить следующие условия: первое, вступить в коммунистическую партию. Командир воздушного ракетоносца должен быть партийным. Это требование ЦК КПСС. Второе, пообещай мне, что ты в ближайшее время женишься. Это тоже требование партии. Пока ты летаешь вдоль вражеских берегов тебя дома должна ждать семья. И наконец третье, но не последнее по важности, я хочу услышать от тебя, что ты собираешься прекратить пить спиртное в неимоверном количестве.

Я перевёл дух. Невыполнимых для себя задач я не увидел, поэтому  клятвенно пообещал выполнить первые два условия в ближайшие полгода, а бросить пить с завтрашнего дня.

-  Почему не с сегодняшнего? – спросил замполит.

-  Повышение обмыть надо, товарищ майор, -  ответил я под дружный смех присутствующих.

Глава 2

Должность командира корабля вместе с уважением окружающих и незначительным повышением заработной платы принесла с собой большое количество новых обязанностей. Теперь я не мог как раньше на два выходных дня пропасть в кровати у Людки Сальниковой или с опухшим от водки лицом явиться к врачу на предполётный медицинский осмотр. Раньше доктор иногда говорил мне, измеряя давление:

-  Григорьев, ты хоть дыши в сторону. От твоего перегара у меня глаза слезятся.

Всё в раз изменилось. Кончилась моя беспутная молодость.

За день до страшной трагедии, в корне изменившей мою судьбу, я сидел, как и все другие командиры кораблей, на постановке задачи на полёты, назначенные на следующий день. Начальники служб поочерёдно докладывали о том, что нам следует завтра ожидать от погоды, вероятного противника, собственных служб тыла и связи. Всё это меня мало касалось. Из этой информации я почерпнул для себя главное: завтра утром, в восемь ноль-ноль я взлетаю первым и через четыре часа вернусь на базу, а ещё через четыре часа буду пить в офицерском общежитии с друзьями пиво, отмечая своё первое боевое задание. Поэтому, я в сотый раз разглядывал, висевшие на стенах класса подготовки к полётам, плакаты и схемы, и в сотый раз удивлялся чужой безалаберности.

На двух десятках плакатов, размером полтора метра на два, были описаны обстоятельства катастроф самолётов Ту-16 за последние десть лет. Почти все они были связаны с ошибками в техники пилотирования или с не верно принятыми решениями. То есть говоря научным языком - с человеческим фактором. Я усмехнулся: "Меня так просто в сопку не заведёшь. Я себя убить никому не позволю. Недаром мне в двадцать пять лет доверено лететь на боевое дежурство к Алеутским островам".

Я летал туда много раз, будучи правым лётчиком, но тогда в мои обязанности входило лишь одно - ни во что не вмешиваться. Сейчас обстановка изменилась. На мне лежала ответственность за подготовку экипажа к выполнению полётного задания. Но я измениться не смог. В душе я так и остался разгильдяем. Всего лишь один час уделили мы реальной подготовке к полёту вдоль американской границы. Мне следовало поработать над документами регламентирующими лётную работу подольше, и ещё я должен был проверить готовность каждого из членов моего экипажа. Но к нам  подошли более опытные пилоты из других экипажей, и мы отправились в гарнизонный спортзал играть в волейбол. Последние два часа того рабочего дня мой экипаж провёл за карточным столом, закрывшись в кабинете врача. Доктор повесил на обитую технической ватой, а сверху чёрным дерматином, дверь своего кабинета табличку: "Не входить. Идёт осмотр больного" и наши ликующие, а порой негодующие возгласы не были слышны никому. 

Утром следующего дня я сидел в лётной столовой и ждал, когда закреплённая за нашей эскадрильей официантка Люда принесёт мне завтрак. Мой  лёгкий роман с ней закончился ещё полгода назад, но женщина прониклась ко мне чувством и это оказалось для меня сюрпризом. Я и не думал, что она строила свои жизненные планы в расчёте на меня. Мало ли с кем я спал за последние четыре года. Не на всех же из них я должен был жениться. И уж конечно не на Сальниковой….

Она имела фигуру гитары. Широкая грудная клетка, узкая талия и очень широкая тазобедренная кость. В постели с ней было очень здорово, но приглашать её в дом офицеров на танцы или в ресторан я стеснялся. А уж о женитьбе на ней я никогда и не думал. Боже меня упаси. Я постепенно свёл наши встречи к нулю и постарался остаться с ней в дружеских отношениях. Людмила не зная истинной причины моего охлаждения оставалась со мной приветливой и доброй.  Когда же по гарнизону прокатился слух о моей женитьбе, её отношение ко мне резко изменилось.

Мало кто знал почему убеждённый холостяк отважился на такой шаг, как женитьба. Вернувшись из отпуска, я доложил командиру эскадрильи о выполнении одного из условий нашего договора. К моему сожалению он не стал делать из этого тайны. Как следствие его невыдержанности обслуживание моего экипажа в лётной столовой резко ухудшилось. Эскадрильские юмористы не упускали случая пошутить по этому поводу:

-  С тобой, Валера, за один стол лучше теперь не садиться, - говорили они.

Или:

-  Всё, Григорьев, твоё время прошло. Раз ты женился, то есть будешь последним.

В любой другой день я, может быть, и просидел бы до самого конца завтрака, пропуская мимо ушей насмешки товарищей. А дождавшись, когда все лётчики уйдут, постарался бы поговорить с Людой по душам. Но тот день был для меня особенным. Я торопился на предполётные указания и мне некогда было утирать слёзы своей бывшей любовницы.

Стараясь привлечь внимание официантки, я, как прилежный ученик, сначала поднял одну руку. Затем другую. Лётчики стали поворачиваться и смотреть в мою сторону. Многие перестали работать вилками в ожидании, что же будет дальше. И когда Люда, проходя в очередной раз мимо моего стола, презрительно сказала:

-  Григорьев, ты можешь хоть ноги над столом поднять, а есть все равно будешь последним.

Я ответил достаточно громко, отделяя слово от слова, стараясь вложить в свои слова весь сарказм,  на какой только был способен:

-  Люда, ноги над столом поднимать, а особенно раздвинутые, это по твоей части.

Эскадрилья содрогнулась от хохота. Попавшаяся на злую шутку девушка бросила на пол поднос  с тарелками и, разрыдавшись, убежала в комнату для персонала.

Через несколько минут дежурный по столовой прислал в наш зал другую официантку. Вера сразу подошла к нашему столу, и пока мы выбирали себе завтрак, она успела мне сказать:

-  Я ей всегда говорила, что кроме гадостей она от тебя  нечего не дождётся.   

Глава 3

Повинуясь рукоятке поворота переднего колеса мой Ту-16-й вырулил из капонира «Поста номер 4» и, оставив за хвостом здание аэровокзала с неоновой надписью «Петропавловск-камчатский», медленно покатил между стоянками отдельной транспортной эскадрильи и бетонными укрытиями полка противовоздушной обороны. Несколько ПВОшников, на пути к своим Су-15ТМ, приветливо помахали мне рукой. Я воспринял их дружественные жесты как пожелание счастливого полёта и козырнул им левой рукой. Это было не по уставу, но сидя в командирском кресле я был повёрнут к ним левым боком и мою правую руку увидеть они бы не смогли.

В тот день мы взлетели первыми. После набора высоты маршрутного полёта я развернул самолёт и взял курс на Командорские острова. Оставив далеко внизу последний участок суши, принадлежащий Советскому Союзу, мы направились к американской границе. В моё полётное задание входила проверка противовоздушной обороны вероятного противника авиабазы Эриксон. Это был сложный комплекс упражнений, который я должен был отработать. По прямой до острова Шемаи было всего лишь тысяча километров. Но мы должны были выполнить  упражнение в условиях максимально приближенных к боевым. Поэтому, вместо полёта на восток я взял курс на север и планировал подойти к американцам незамеченным по большой дуге, со стороны Аляски. На финальном отрезке полёта мне предписывалось войти в зону досягаемости крылатой ракеты К-10. Произвести её учебный пуск по американской станции радиоэлектронной разведки и раннего предупреждения о воздушной угрозе, затем дождаться когда наш самолёт будет перехвачен истребителями противника, пролететь с ними вдоль островов и вернуться на родной аэродром. На удалении триста километров от цели, я перевёл самолёт на пикирование. Снизившись до пятидесяти метров и разогнав свой ракетоносец до девятисот километров в час, мы устремились на вражеский остров. Через три минуты после снижения второй пилот запустил ракету по авиабазе. Трёхтонный миниатюрный самолёт, сорвался с подкрыльевого пилона моего самолёта, взлетел на высоту двадцать километров и оттуда, почти вертикально обрушился на американцев, уничтожив мощный радар и разбросав плиты их взлётно-посадочной полосы на сотню метров вокруг …

Конечно же у нас не было с собой никакой ракеты. Ни учебной, ни боевой. Все они лежали на нашей базе в бетонном укрытии глубоко под землёй, и были очень похожи на уменьшенную копию истребителя МиГ-15, успешно воевавшего в  Корее двадцать с лишним лет назад.

Пролетев полсотни километров над водой я увидел пару истребителей-перехватчиков, стремительно приближавшихся к нам. Маленькая военная игра закончилась. Наш самолёт был обнаружен и, теоретически, сбит. Штурман отметил на полётной карте место где мы увидели американцев, а я вывел обороты двигателей на максимальный режим, перевёл самолёт в набор высоты и включил автопилот.

Самолёты-истребители пронеслись мимо нас, круто развернулись, и  зависли над левым и правым крылом нашего ракетоносца.

- Штурман, записывай, - сказал я по внутренней связи навигатору. - Через четыре минуты после учебного пуска ракеты мы были перехвачены парой Углов Пятьсот двадцать пятой истребительной эскадрильи. Бортовые номера самолётов: Ноль-ноль- восемь и...

Я вопросительно посмотрел на правого лётчика.

- Ноль-ноль-девять, - добавил мой помощник разглядывая истребитель зависший над правым крылом.

- Принадлежность эскадрильи определена по эмблеме нанесённой на переднюю часть фюзеляжа под кабиной пилота.

- Что там нарисовано? – услышал я голос второго штурмана.

Бедняга сидел в своей кабине как в железном мешке и не мог видеть ничего вокруг, за исключением своих приборов.

- Морда грустного бульдога с зелёными глазами и пластырем, крестом наклеенным на лоб. Два клыка торчат изо рта. Левый золотой. На шее ошейник с металлическими шипами.

- Командир, неужели ты помнишь наизусть номера эскадрилий и определяешь принадлежность самолётов по их эмблемам? – в голосе второго штурмана легко были уловимы нотки недоверия и восхищения одновременно.

- Я бы хотел обладать такой памятью, - честно ответил я. – Но всё гораздо проще. Под мордой бульдога синей краской жирно написано: 525 ти эйч ФАЙТЕР СКю. Что в переводе и означает то, что я перед этим сказал.

Сопровождаемые американскими перехватчиками мы набрали высоту маршрутного полёта. Пилот ведущего истребителя поприветствовал меня отданием воинской чести и знаком попросил открыть наш бомболюк. Я уменьшил скорость полёта и передал по внутренней связи его просьбу штурману. Когда загорелась зелёная лампочка "Бомболюк открыт", я показал американцу поднятый вверх большой палец левой ладони сжатой в кулак. Этот международный жест он понял правильно. Соскользнул под фюзеляж нашего самолёта и, убедившись, что в бомболюке у нас как всегда пусто, занял свое место над левым крылом.

Примерно полчаса мы пролетели вместе. На рубеже сто километров на запад от острова Атту я помахал американцам рукой и взял курс в сторону Камчатки. Пара Ф-15-х  ускорилась, обогнала нас и с разворотом ушла вниз.

"Всё, - с облегчением подумал я. - Первое боевое задание выполнил успешно".

Летим домой. Нервное напряжение спало. Я окунулся в воспоминания о только что проведённом отпуске.

Два месяца назад, получив отпускные билеты из рук начальника штаба, мы всем экипажем в тот же день вылетели во Владивосток. Дальше наши дороги разошлись. Ребята разъехались по родственникам, а я поселился в самом центре города на улице Ленинской, в гостинице с героическим названием "Челюскин". Объектом моего пристального внимания стала дискотека местного медицинского института. После двух недель пьянок со студентками, переспав почти со всем женским полом лечебного факультета, я неожиданно натолкнулся на абсолютно твёрдый отказ одной будущей врачихи провести очаровательную ночь любви где-нибудь в удобном месте. Это настолько обескуражило меня, что я больше не мог думать ни о ком другом, кроме как об отказчице.

"Как это так, - рассуждал я бредя ночью по Партизанскому проспекту в направлении центра города. - Мне, боевому морскому лётчику, говорят: "Нет." Я этого слова от женщин ещё не слышал и, самое главное, слышать не хочу."

Но красавица оказалась упрямее и умнее меня, в результате чего к середине моего отпуска мы официально поженились. Было ещё одно обстоятельство, повлиявшее на моё поспешное решение. Ее отец был начальником береговой обороны Тихоокеанского флота и, хоть к авиации он не имел никакого отношения, носил гордое звание контр-адмирала, а их на флоте было не так уж и много.

До сознания дошёл голос штурмана:

-  Командир, рубеж снижения.

Коротко ответил ему:

-  Понял. Приступаем к снижению.

Отклонил штурвал от себя. Опуская нос самолёта, одновременно уменьшил обороты двигателей до положения "Малый газ". В кабине сразу стало намного тише. Взглянул на второго пилота. Тот как смотрел на океанские льдины в боковую форточку, так и остался безучастным к полёту.  

 "Тоже о чем-то вспоминает или уснул упёршись лбом в стекло", -  подумал я и мысленно вернулся во Владивосток.

Вторая половина отпуска совпала с нашим медовым месяцем. Ехать в свадебное путешествие мы не собирались. Приближающаяся зимняя сессия не давала моей молодой жене даже недели свободного времени. Тесть и тёща переехали в свой загородный дом, предоставив нам полную свободу. Почти всё время мы проводили в постели, чередуя чтение Олиных лекций с практическими занятиями по более глубокому и всестороннему изучению человеческого организма. Особое внимание мы уделили разнице строения тел мужчины и женщины. И хоть великих открытий сделать нам не удалось, удовольствие от процесса учёбы было получено обеими сторонами.

От приятных воспоминаний я невольно заулыбался. 

- Командир, у меня экран бортового локатора погас.

Услышал я голос штурмана.

"Удивительно, но звук проник через кожу шлемофона, а не через наушники самолётного переговорного  устройства".

Я посмотрел на приборную доску. На ней было около тридцать приборов, но сейчас меня интересовали только два из них, расположенные на центральной её части. Это приборы показывающие частоту вращения роторов левой и правой силовых установок. Стрелки обоих подрагивали на отметке оборотов авторотации.

"Значит оба двигателя не работают", - сделал я вывод.

Проверил показания мгновенного расхода топлива. Так и есть, движки стоят.

- Отключить все потребители  электроэнергии! - закричал я двум штурманам и второму пилоту.

Затем посмотрел на рычаги управления двигателями и сразу всё понял.

Восемь минут назад, перед снижением с десяти тысяч метров, переводя двигатели из положения "Крейсерский режим" на  "Малый газ", я затянул их немного дальше, в положение "Стоп". Не проконтролировав показания приборов, снизился до трёх тысяч метров. За это время, работающее авиационное оборудование, и прежде всего мощный излучатель бортового локатора, полностью разрядили аккумуляторные батареи.

Попробовал запустить двигатели от кнопки "Запуск двигателей в воздухе".  Никакого эффекта.

На старых моделях Ту-16-х не был установлен "Замок полётного малого газа", предотвращающий беспрепятственный перевод рычагов управления двигателями во всем их диапазоне и я, погружённый в свои приятные воспоминания, по ошибке сам выключил оба двигателя.

Проектируя этот тип самолёта в начале пятидесятых годов, сталинские авиаконструкторы не предполагали, что через сорок лет лётчики в полёте будут думать не об оборотах ротора двигателя в секунду, а об оборотах женского таза в минуту.

Меня убить было мало. Вода приближалась всё быстрее и быстрее, а я даже сигнал бедствия подать не мог. Радиостанция не работала. Прыгать с парашютами уже поздно. Да и бесполезно. Потому что, выбравшись из ледяной воды в индивидуальную резиновую лодку, при температуре воздуха минус четыре градуса, прожить удалось бы не больше двух часов. Внутри меня все похолодело.

"Чёрт, это же конец. Я ведь на воду никогда не садился. Что будет, если перед приземлением я неправильно оценю расстояние от самолёта до поверхности моря? Глупый вопрос. Что будет? Что будет? Любой лётчик тебе скажет, что будет. Мы взмоем без тяги двигателей на восемь-десять метров над водой, а затем,  потеряв скорость, рухнем на воду. При всей своей кажущейся мягкости и текучести она окажется для нас жёстче бетона. Фюзеляж треснет вдоль заклёпочных швов, плоскости и хвостовое оперение сразу отлетят в стороны, позвоночники членов экипажа, не выдержав вертикальной перегрузки, противно хрустнут, разрывая спинной мозг в нескольких местах. И мы быстренько пойдём ко дну, в ясном сознании и с парализованными конечностями".

Картина вырисовывалась не завидная. Сердце сдавил страх. Плечи самопроизвольно передёрнулись и к горлу подкатила тошнота. Я посмотрел на правого лётчика. Лейтенант вцепился в штурвал так, что пальцы под ногтями стали белые как мел. Его бледное лицо покрывали крупные капли пота.

"Во, парадокс. Ни кровиночки на лице, а он мокрый как из парной вышел. Интересно, я также выгляжу или ещё хуже?"

Это мысль вытеснила из моей головы собственные переживания.

Я взялся за штурвал, слегка качнул его влево-вправо и в полной тишине спокойным голосом сказал своему помощнику:

Отпусти.        

Он убрал руки на колени и закрыл глаза.

"С жизнью прощается", - успел подумать я, стараясь выбрать место для посадки более-менее чистое от льдин.

Перед самой водой потянул штурвал на себя. Самолёт уменьшил скорость снижения, фюзеляжем коснулся воды и, топя отдельно плавающие льдины стеклянным носом штурманской кабины, заскользил по поверхности Тихого океана.

Приводнение прошло удачно. Теперь главное было как можно быстрее покинуть самолёт.

Пока я занимался посадкой, два штурмана, покинув свои рабочие места, встали между мной и правым лётчиком в ожидании открытия аварийных люков. Люки находились за нашими спинами на потолке кабины. Как только самолёт остановился, мы со вторым пилотом отъехали в своих креслах назад и почти одновременно сбросили люки. Я выбрался из кабины первый и не дожидаясь пока правый лётчик поможет штурманам взобраться на фюзеляж побежал к хвосту самолёта.

Автоматическая система выброса надувного плота сработала исправно. От баллона сжатого воздуха, входившего в комплект коллективного спасательного средства, оранжевый домик надулся и плавал рядом с самолётом. Я достал из комбинезона нож, отрезал шёлковую верёвку, удерживающую его от свободного плавания, намотал её себе на руку и, подтягивая плот за собой, пошёл к носу самолёта.

Три члена экипажа стояли у кабины и готовились спускаться с фюзеляжа на крыло. Лёгкие волны изредка перекатывались через его поверхность. На переохлаждённом металле образовалась тонкая ледяная корка. Только я подумал о том, какую серьёзную опасность представляет гладкий и скользкий алюминий, как на крыло спрыгнул правый лётчик. На покатой плоскости его ноги выскользнули из-под тела. Он упал на спину. Покатился по крылу вниз. Взмахнул несколько раз руками, пытаясь хоть за что-то зацепиться и с криком отчаяния ушёл под воду. Зимняя меховая куртка, тёплый комбинезон и высокие кожаные сапоги на собачьем меху не оставили ему ни одного шанса хотя бы на несколько секунд удержаться на поверхности.

Поражённые увиденным, мы неподвижно стояли у открытого верхнего люка кабины до тех пор, пока стук металла по стеклу не вывел нас из оцепенения. Это стрелок и радист рукоятками своих пистолетов пытались разбить боковое стекло задней гермокабины. Входной люк хвостового отсека, где находились два прапорщика, открывался вниз. Сейчас он был как минимум на метр под водой. Открыть его не было никакой возможности ни нам снаружи, ни им изнутри. В аварийной обстановке они должны были выпрыгнуть с парашютами, но без моей команды делать этого было нельзя, а после отказа внутренней радиосвязи я такой приказ отдать уже не мог.

Перепуганные гибелью правого лётчика два оставшихся в живых штурмана  и я, помогая друг другу, осторожно спустились на крыло. Затем мы подтянули плот как можно ближе  к самолёту и я приказал штурману-оператору первым прыгать в него. Лейтенант, прибывший всего лишь месяц назад служить в мой экипаж, обречено посмотрел на меня и без разбега прыгнул.

Хорошо оттолкнуться от скользкого крыла было невозможно. Штурман-оператор не долетел до намеченной точки приземления всего несколько сантиметров, ударился ногой об упругий резиновый борт и упал в воду. Погружаясь в волну, ему всё же удалось поймать руками тонкий трос, опоясывающий плот. Через пару секунд, когда он снова появился на поверхности, штурман-навигатор упал на колени и схватил своего молодого коллегу за воротник лётной куртки. Он не дал лейтенанту опять уйти под воду. Я подтянул за верёвку наше спасательное средство вплотную к задней кромке крыла и мы помогли бедняге  сначала сесть на закрылок, а затем перевалиться в плот.

Пока мы боролись за жизнь оператора бортового оружия, самолёт медленно погружался в океан. Волны больше не перекатывались через крыло, ледяная вода омывала наши сапоги чуть ниже колен. Забравшись вслед за мокрым штурманом в надувной домик, мы с навигатором принялись интенсивно грести короткими алюминиевыми вёслами, стараясь уплыть от самолёта как можно дальше.

Когда плот проплывал мимо хвостовой кабины, я увидел, как стрелок и радист, надеясь разбить стекло, стреляют в него из пистолетов. Оглушённые грохотом выстрелов, звучавшими в крохотной кабине как артиллерийская канонада,  оба прапорщика имели совершенно озверевший вид и казалось, что они стреляют в нас. Мне стало страшно. Я отвёл взгляд от их лиц и, продолжая грести, сказал штурманам:

- Они же знают, что остекление их кабины не пробиваемо для двадцатимиллиметровой  автоматической пушки. Оставили бы лучше патроны, чтоб застрелиться. А то ведь умрут мучительной смертью от удушья.

-  Их смерть, как и смерть правого лётчика, будет на твоей совести, командир, - ответил мне навигатор.

- Ты греби сильнее. Самолёт с минуты на минуту уйдёт под воду, и наш плот может быть легко увлечён за ним в воронку. Мы должны отплыть от этого места как можно дальше. А о совести говорить будем потом, - сказал я и, подумав  добавил. - Если выживем.

Второй штурман в наш разговор не вмешивался, он лежал, обхватив ноги руками, и мелко дрожал. Мы были уже метрах в тридцати от места приводнения, когда покинутый нами воздушный корабль стал поднимать нос всё выше и выше и, встав почти вертикально, резко ушёл под воду. Огромные пузыри воздуха, лопаясь, породили высокую волну. Я вовремя застегнул резиновую дверь плота. Нас подняло вверх, затем опрокинуло вниз, и море, приняв в жертву трёх членов экипажа из шести, опять успокоилось.

Теперь мы должны были экономить силы и ждать.

Наша судьба была в руках оператора радиолокационной станции дальнего обнаружения. Я был уверен, что он следил за нами и незамедлительно доложил об  исчезновении отметки нашего самолёта с экрана радара. Я представил себе, как после его доклада все силы флота будут искать нас и обязательно найдут. Я сказал об этом штурманам. Мокрый штурман-оператор мрачно ответил на это:

- Хрен они нас найдут.

А его старший коллега, с горечью в голосе, мягко возразил ему:

Найти-то нас найдут, но когда?

Глава 4

Мы не знали тогда, что оператор радиолокационной станции младший сержант Константин Елизаров был занят совсем другими делами.  Двадцатилетний деревенский парень плевать хотел на самолёты, корабли и воинскую службу в целом.  Он отправил своего напарника на обед в матросскую столовую.

-  Обед для меня принесёшь сюда. Смотри чтобы он не остыл, а то опять на камбуз пойдёшь. Понял салага? – строго спросил он матроса первогодку.

-  Понял, - нехотя ответил тот.

-  Не "понял", а "так точно, товарища младший сержант". Повтори.

-  Так точно, товарищ младший сержант, - нехотя промямлил матрос.

-  И ещё вот что, - смягчив тон сказал Костя своему подчинённому, - Ты назад не сильно торопись.

Оставшись в одиночестве на своем боевом посту он тут же позвонил в гарнизонную телефонную станцию своей знакомой телефонистке.

Света, - сказал Елизаров, - быстро беги ко мне, я минут сорок буду один.

Три года назад Светлана Мухина служила во Владивостоке. Её отец был командиром батальона связи, который обслуживал штаб Тихоокеанского флота на Корабельной набережной. После окончания средней школы девушка категорически отказалась продолжать учиться, и как родители не уговаривали её попробовать поступить в один из Владивостокских институтов, она осталась верна своему решению. Отцу Светланы не составило большого труда устроить бойкую дочь на телефонный узел связи служить под своим присмотром.

Примерно через год после этого на очередном утреннем построении батальона на крохотном плацу между высоткой штаба и Домом офицеров Флота командир представил всему личному составу двадцатидвухлетнего лейтенанта Виктора Фёдорова, прибывшего в воинскую часть 35768 для дальнейшего прохождения воинской службы.

Виктор вырос в семье строителя. В юношеские годы отец часто брал его с собой по воскресеньям строить дачи в пригороде Иркутска и молодой человек очень быстро оброс мужской мускулатурой. Особенно сильными у него были кисти рук. Здоровавшимся с ним людям иногда казалось, что Федоров может раздавить кирпич своей ладонью. Эта сила придавала ему внутреннюю уверенность зачастую граничащую с наглостью. Холостой офицер был назначен командиром узла связи.

В дополнение к своим внешним данным, новенький  лейтенант обладал живостью ума, был хорошим рассказчиком и знал неимоверное количество анекдотов. Очень скоро почти все девушки-телефонистки, служившие под его командованием, были влюблены в него. Не была исключением и Светлана. Не прошло и месяца, как Виктор стал постоянным гостем семьи подполковника Мухина. Взаимоотношения молодых возлюбленных развивались стремительно. Самолюбию лейтенанта льстило, что командирская дочь каждый обеденный перерыв проводит в его служебном кабинете, лёжа с ним на кожаном диване или сидя на его коленях. Света уже мечтала о свадьбе и дальнейшей счастливой семейной жизни. Ничего, казалось, не могло помешать их счастью. Но её планы  рухнули всего за одну минуту.

На очередном семейном ужине за столом сидели Света, её младшая сестра Оксана, их родители и Виктор. Красавец лейтенант, подняв бокал вина, предложил выйти за него замуж.

Но не Свете, как она этого ожидала, а её младшей  сестре. Оксана радостно захлопала в ладоши, обняла жениха за шею и, поцеловав его в щёку, ответила согласием.

Слёзы заблестели в глазах Светланы.

-  Ты чего? -  спросил, улыбаясь, отец.

-  Это от радости за сестру, - смахивая пальцами солёные капли, ответила она.

Опешившие родители молча посмотрели друг на друга. Они не знали, что связь Виктора и Светланы зашла далеко, но предполагали, что лейтенант приходит к ним в гости для встреч с их старшей дочерью.

Лейтенант был не только умён, но и расчехлив. Когда начальник штаба батальона связи впервые представил Федорову его подчинённых, он ничем особенным не выделил Светлану среди других девушек. Однако, когда он узнал, что полненькая, весёлая телефонистка - дочь его непосредственного начальника, его отношение к ней резко изменилось. Вскоре Виктор стал жалеть о своей поспешности. Как выяснилось Светлана имела неуравновешенный характер и почти не поддавалась управлению. Её желания были всегда выше, чем необходимость. Иногда доходило даже до того, что лейтенант опаздывал на построения личного состава части  только потому, что по мнению Мухиной, он мало её сегодня целовал. Вскоре такое поведение девушки надоело лейтенанту. Но разорвать свою связь со Светланой он не мог. Ведь в случае прекращения свиданий с командирской дочкой о продвижении по службе можно было забыть. Ему стало казаться, что он попал в тупик. Он лихорадочно искал выход из затруднительного положения и нашёл его тогда, когда  впервые пришёл в гости к Мухиным домой. В тот день, в узком семейном кругу, отмечалось восемнадцатилетние Оксаны. Виктор танцевал с именинницей весь вечер, но родители сидящие за празднично накрытым столом не придали этому значения. 

С того дня, младшая сестра каждый вечер под предлогом походов в кино и на танцы с подругами, встречалась с ним. Федоров просил её сохранить их встречи в секрете, объясняя это нежеланием быть объектом сплетен своих сослуживцев. На самом деле он боялся, что Света узнает о его встречах раньше, чем Оксана будет готова выйти за него замуж.

Тайно встречаться с Оксаной становилось для Виктора всё опасней и опасней. Сослуживцы могли случайно увидеть их в городском парке или одном из уютных кафе города, а ещё хуже этого - его юная возлюбленная в любой день могла похвастаться своей сестре о том, какой у неё замечательный любовник. И тогда скандала избежать вряд ли бы удалось. Виктор считал дни. Он знал, что со дня на день девушка прибежит к нему на свидание перепуганная новостью, услышанной от доктора. Её беременность будет его козырной картой.

И вот вчера бледная от переживаний Оксана, опасающаяся негативной реакции своего кавалера, сообщила давно ожидаемую им новость. Виктору даже не пришлось разыгрывать радость. Он сделал ей предложение заключить с ним  законный брак и сказал, что повторит его завтра при её родителях.

И вот помолвка состоялась.

Утром следующего дня в кабинете начальника узла связи разразилась буря.

-  Как ты мог? – кричала на Федорова Светлана. – Ты предатель. Ты уверял меня в любви. Днём ты говорил слова нежности лёжа со мной на этом  диване, а по вечерам таскался с Оксаной.

Рыдания прервали её речь. Она трясущимися руками закрыла лицо и не скрывая эмоций расплакалась. Рыхлое тело молодой женщины вздрагивало, а пухлые губы шептали проклятия в адрес Виктора в вперемежку со словами жалости к самой себе. Всхлипнув несколько раз Света неожиданно подняла голову и сквозь слёзы огляделась вокруг. Между диваном, на котором она сидела, и сейфом с документацией приютилась простенькая армейская тумбочка. На ней лежала полная окурков металлическая пепельница и стояла настольная лампа с грибообразным сиреневым абажуром. Ловко схватив пепельницу правой рукой брошенная любовница бросила её в голову Виктора. Сидевший за своим рабочим столом лейтенант увернулся, пепельница пролетела мимо его виска и ударилась в стеклянную дверцу книжного шкафа. Тёмно-синий китель офицера покрылся серым сигаретным пеплом, а осколки разбитого стекла запорошили давно никем не читаные тома вождя мирового пролетариата, стоявшие на всех полках шкафа.

-  Подлец, - прорычала женщина, разочарованная тем, что промахнулась.

 Она хотела бросить в Виктора настольную лампу и рванула её двумя руками на себя, но электрический шнур оказался слишком коротким и прочным. Штыри штепсельной вилки погнулись, но гнездо розетки не покинули. Не справившись со старенькой лампой Света в сердцах бросила её на пол.

Виктор понял, что отмолчаться ему не удастся и пассивная оборона вряд ли приведёт его к миру со свояченицей. Он стряхнул с кителя пепел и несколько окурков, поднялся со своего кресла и подошёл к девушке. Не дожидаясь, когда  Виктор приблизится к ней вплотную, Светлана сделала несколько шагов ему навстречу и забарабанила по его груди своими кулаками. Федоров поймал одной ладонью кисти её рук, она дёрнулась два или три раза, пытаясь освободиться от железных тисков, но только сделала себе больно. 

-  Дурёха, не горячись так,  - тихо произнёс Виктор. - Мой брак с Оксаной никак не повлияет на наши с тобой отношения. И даже наоборот. Мы будем продолжать встречаться на службе и ловить каждый удобный момент у тебя дома.

Пока Светлана обдумывала слова Федорова, хлюпая носом при каждом вздохе, лейтенант отпустил ее руки, обнял девушку за талию, нежно поцеловал в губы и повалил на стоящий за её спиной кожаный диван.

 Стоящие за дверью кабинета подруги-телефонистки старались не упустить ни одного слова в подслушиваемом ими разговоре. Услышав скрип старого служебного дивана, они, неодобрительно покачав головами, разошлись по рабочим местам. Общее мнение всех девушек выразила Светланина лучшая подруга Вика:

- Совсем Светка гордость потеряла.

Лейтенант не соврал. Он действительно не стал менять своих привычек. Ночью спал со спокойной и стройной женой, а днём принимал у себя в кабинете её старшую сестру. Неизвестно как долго это могло продолжаться и чем закончилось, если бы не вмешался начальник контрразведки флота полковник Медведев.  

Он вызвал к себе в кабинет подполковника Мухина.

- Доброе утро, Николай Сергеевич, - сказал контрразведчик, протягивая руку Мухину.

- Не такое уж оно и доброе, если начинается со встречи в Вашем кабинете.

- Не важно где оно начинается, важно что бы не закончилось в следственном изоляторе тюрьмы КГБ, - улыбаясь ответил Медведев..  

- Что мои дела настолько плохи?  - лицо Мухина изобразило наигранную тревогу.

- Не катастрофически, но всё же, - многозначительно ответил Медведев.

Николай Мухин знал Медведева более десяти лет и прекрасно понимал, что если бы случилось чрезвычайное происшествие, то разговор был бы совсем другим. Поймали бы, скажем, вражеского лазутчика в расположении батальона связи. Или произошла “случайная “ встреча одной из его связисток с иностранным туристом. Или кто-то из его подчинённых вышел на несанкционированный сеанс связи с зарубежным радиоцентром, в этом случае начальник контрразведки “доброе утро” ему бы не пожелал. Орал бы так, что китайцы за границей услышали бы. А раз руку жмёт, значит, ничего особенного не случилось. Но и утренний вызов "на ковёр" ничего хорошего Мухину не сулил. Это он понимал чётко и ждал. Ждал когда же наконец, человек, упрятавший за решётку не меньше дюжины офицеров и мичманов Тихоокеанского флота, заговорит о деле.

Что нового в батальоне?  - спросил Медведев.

Ничего.

А в семье?

"Вот откуда ветер дует." - подумал Николай Сергеевич. Притворяться дураком было бесполезно. Не стал бы Медведев просто так спрашивать о семье.

В семье гораздо хуже, чем в батальоне.

Правда? -  наигранно удивился контрразведчик.

- К сожалению, да. Кроет мой зять обеих моих дочерей и не стесняется. Младшая, дурочка, ничего не замечает, а старшая и раньше была неуправляемая, а теперь и подавно. Только шипит как змея в ответ на мои замечания.

- Ну и сколько ты будешь терпеть сожительство лейтенанта Федорова с обеими твоими дочерьми? – смакуя каждое слово спросил Медведев без тени улыбки на лице. – До каких пор вверенном тебе батальоне будет продолжаться этот разврат?  

"Как изменился его тон, - подумал Мухин. - Из дружеского он превратился в ледяной. И глаза. Вот поразительно. Они были тёплыми всего две минуты назад, а сейчас их взгляд выворачивал душу наизнанку. Где их учат так перевоплощаться? Или они приобретают эти способности в процессе службы?" 

Отогнав постороннюю мысль Николай Петрович едва слышно произнёс:  

Что за комиссия, создатель,

Быть взрослых дочерей отцом!

Эта фраза не ускользнула от внимания контрразведчика и видя потупленный взгляд Мухина полковник слегка уменьшил количество металла в голосе, и сказал:

- Грибоедов писал об одной дочери, а не о двух. Так что я, как отец сына, тебе сочувствую. Ты вот что, наведи-ка порядок среди своих родственников без моего вмешательства.

Мухин промолчал. Контрразведчик был тысячу раз прав. Но ведь Николай Сергеевич был не только командир батальона, он был ещё и отец своих одинаково любимых девочек. Прекратить эти, не в меру странные, отношения можно было уже давно, но это означало бы причинить боль одной из них.

Пауза не понравилась полковнику и он, превратно истолковав её, завершил встречу угрозой:

- Если ты за две недели не решишь этот вопрос, то его решу я. А ты в этом случае будешь огурцы выращивать у себя на даче. На пенсии. Или сторожить вон тот кукольный театр, за Адмиральским сквером, - кивнув головой через плечо в сторону окна закончил беседу полковник Медведев.

Выйдя из кабинета начальника контрразведки, Николай Сергеевич сразу отправился к своему непосредственному командиру.

Начальник связи Тихоокеанского флота капитан первого ранга Разумов играл в шахматы с заместителем начальника штаба. Не стесняясь присутствия замначштаба, Николай Сергеевич попросил своего командира организовать перевод Светланы в какой-нибудь отдалённый гарнизон, а на её место принять  на службу его младшую дочь.

- Грамотная идея, - прокомментировал просьбу Разумов.

Он взял с шахматной доски слона, задумчиво посмотрел на него и сказал:

- Если офицер не может спокойно жить в окружении двух пешек, двинем одну из них на две клетки вперёд. Камчатка её устроит? - спросил он.

- Даже очень, - ответил Мухин.

- Скажи Светлане, чтобы она завтра же написала официальный рапорт с просьбой о переводе её в гарнизон Елизово. Я его с удовольствием подпишу.

Штабист одобрительно покачал головой и увёл коня из под атаки пешки. Мухин не понял, одобряет ли замначштаба решение Разумова или он нашёл удачное продолжение шахматной партии.

Главному связисту флота давно было известно о наглом поведении лейтенанта Федорова, но Алексей Степанович Разумов и сам частенько пользовался услугами молодых девушек-телефонисток. Виктория Торопова, вслух осуждавшая поведение своей подруги Светланы, была любимым "котёночком" капраза. Именно эта внебрачная связь давно обрушила надежды Разумова на получение им контрадмиральского звания. Поэтому Алексей Степанович, сам погрязший по уши в «смертном грехе», рубить своим подчинённым головы сплеча не спешил.

Через неделю Мухина летела на транспортном самолёте из Кневичей к своему новому месту службы в Елизово. Обиженная на весь мир, включая родителей, младшую сестру и бывшего возлюбленного, она смотрела в иллюминатор на бескрайнюю тайгу, проплывающую под крылом. Слёзы капали на чёрную форменную тужурку. Две параллельные полоски туши с её пушистых ресниц оставались на щеках.

Из кабины пилотов в пассажирский отсек вошёл офицер. Увидев бледное, заплаканное лицо девушки, он спросил:

- Что случились, красавица? Тебя кто-то обидел или ты плохо переносишь полёт?

- С полётом всё нормально, командир, а вот на душе кошки скребут, - ответила Светлана.

Оценив взглядом возраст офицера, она почтительно пересела с центрального кресла на боковое, жестом предлагая ему сесть рядом.

Предчувствуя интересный разговор, заместитель командира транспортного авиационного полка по политической подготовке, летящий штурманом в этом экипаже, сел рядом с ней.

- Расскажи, что произошло и тебе станет полегче, - он  по-отечески положил свою тёплую ладонь на её руку.

- Я бы не хотела говорить об этом, - сказала  девушка.

- Со своим парнем поссорилась, что ли? - профессионально лез в душу политработник.

- Что-то в этом роде, - уклончиво ответила Света.

- Может, выпьешь чего-нибудь? Тебе сразу полегчает. Есть  пиво,  водка и спирт, - предложил он.

- Если Вы составите мне компанию и найдётся чем закусить, то я бы выпила немного водочки. 

Замполит молча ушёл в кабину и через несколько минут вернулся со своим служебным портфелем. Закрыв за собой на замок дверь, он пояснил:

- Я штурман этого экипажа и не хочу, чтобы пилоты видели, как я выпиваю в полете.

- А это для нас не опасно? -  спросила она.

- Во-первых, лететь ещё три часа, во-вторых, много пить я не буду, а в-третьих, обращайся ко мне на «ты» или по имени. Он достал из портфеля бутылку «Столичной» и две банки консервов.

Разлив водку по стаканам, офицер протянул ей руку и представился: - Лёня.

- А меня зовут Света, - поднимая свой стакан, ответила она. - Со знакомством.

Они выпили, слегка закусили, и он налил ей снова.

- А себе? - захмелев, спросила она.

- Я пиво попью, больше стакана водки в полёте себе не позволяю, - сказал он, подхватил пластмассовой вилкой из жестяной банки кусочек консервированной сардины и, продолжая жевать, поднял свой стакан.

- За удачную посадку, - предложил тост подполковник.

Света хотела выпить только половину. Но Леонид Иванович придержал дно её стакана пальцем и назидательно сказал:

- За такой тост, девушка, пьют до дна.

После выпитых двух стаканов водки, не евшая с утра Мухина, окончательно опьянела. Она громко смеялась над каждой шуткой замполита и он казался ей все моложе и моложе. Во время первого поцелуя в губы голова Светы закружилась. Она не оказала ни малейшего сопротивления, когда сорокатрехлетний Леонид Иванович Скворцов сначала позволил своим рукам вольности и залез ей под юбку, а затем окрылённый нахлынувшим на него приятным чувством и подбадриваемый податливостью девушки  раздел её, уложил поперек пассажирских кресел, и лёг сверху сам.

Ощущение ранее виденного не покидали Светлану все то время пока Скворцов суетился над ней. Та же порывистость в словах, та же спешка, те же скованные одеждой телодвижения. И абсолютно никакой ласки. Разница была лишь в том, куда её уложили на этот раз. На старый служебный диван, на самолётные кресла или усадили на кухонный стол в родительской квартире пока сестрица принимает душ.

«Нет, - подумала Светлана надевая трусики и поправляя съехавший набок бюстгальтер. - Это должно когда-то кончится.»

Она презрительно посмотрела на застёгивающего брюки замполита. Офицер самодовольно улыбался и напевал свою любимую песню:

Будет людям счастье, будет на века,

У Советской власти сила велика.

"У советской власти может и велика, а у тебя,  мой друг, не очень. Даже можно сказать наоборот, очень не велика".

Ещё окончательно не протрезвев она улыбнулась своей мысли и хотела вслух поделиться ею с замполитом. Но не успела. Леонид Иванович положил пустую бутылку и два стакана в портфель и не прощаясь ушёл в пилотскую кабину. 

К  Светланиному сожалению на новом месте службы её личная жизнь складывалась по старому. Холостые офицеры не уделяли ей внимания, а женатые ребята могли лишь предложить "провернуть это дело по быстрому" на заднем сиденье "Жигулей" или в гараже стоя между полками с консервацией и массивными слесарными тисками. 

"По быстрому", зажимая рот рукой, чтобы не издать предательского звука, Светлана больше не хотела. Поэтому она искала что-то новое и наконец остановила свой выбор на младшем сержанте Косте Елизарове.

Уже несколько Елизаров и Мухина старались не упускать ни одной возможности побыть вместе. Едва закрыв за Светланой дверь, Костя принялся целовать телефонистку, нежно подталкивая её к своему рабочему столу.

И в тот самый момент, когда мой самолёт, снижаясь с выключенными двигателями на расстоянии двухсот пятидесяти километров от родного аэродрома, ушёл под луч локатора, и маленькая светящаяся точка сперва  побледнела, а затем окончательно погасла на зелёном экране кругового обзора, на столе с задранной до груди юбкой, облокотясь на этот экран спиной, сидела Мухина.

Оператор трудился во всю. Признания в любви сыпались из него вместе со словами обещаний светлого совместного будущего. Света не верила ему. Она была на пять лет старше Елизарова и уже не помнила, какой по счёту молоденький матрос говорил ей горячие слова любви, обещая забрать её с собой в его родную деревню после демобилизации.

Ей было хорошо.

Здесь на радиолокационной станции, где над их головами крутилась огромная антенна, работало неисчислимое количество различного оборудования, и на сотню метров вокруг не было ни одной живой души, можно было не сдерживать эмоции.

Наконец-то она не боялась быть услышанной соседками по комнате. Ей не надо было прятать своего любовника под кроватью от всегда и всё знающей комендантши гарнизонного женского общежития. Она кричала так, как не могла себе позволить кричать нигде.

Младший сержант устал. Двигаться стоя, поддерживая на руках полненькие ножки Светы, было нелегко. Он  сел на стул. Мухина, не давая ему отдохнуть, села на его колени. Прижав тело женщины руками к себе, Костя поцеловал её в шею, взгляд его скользнул по экрану локатора, и он замер. Почувствовав резкую перемену в поведении молодого партнёра, Света слегка отклонилась назад, внимательно посмотрела ему в глаза и строго спросила:

- Костя, что случилось? Тебе что-то не нравится?

- Где он? - почти шёпотом спросил Елизаров

- Кто? - удивилась молодая женщина.

- 716-й.

- Где он был? - вставая с его колен, спросила она.

- Когда ты пришла, он был здесь, - ткнув пальцем в экран, сказал Костя и, посмотрев на наручные часы, добавил: - Сейчас он должен быть примерно на сто километров ближе, но его нет.

Телефонистка, не первый год служившая в батальоне связи, сразу оценила серьёзность ситуации. Застёгивая форменную рубашку и поправляя юбку, она сказала:

- Немедленно докладывай руководителю полётов об исчезновении цели, - после чего почти кубарем скатилась вниз по железной лестнице, ведущей в станцию, и побежала между самолётными стоянками в направлении узла связи.

Как только за Светланой закрылась дверь, младший сержант дрожащей рукой поднял телефонную  трубку прямой связи с руководителем полётов и доложил:

- Товарищ подполковник, докладывает оператор радиолокационной станции дальнего обнаружения младший сержант Елизаров, отметка 716-го десять секунд назад пропала с экрана.

И по памяти добавил:

- На удалении двести пятьдесят километров, азимуте сто пять градусов.

Это было то место, где десять минут назад он видел наш самолёт в последний раз. После этого он крепко взял Мухину за талию, усадил её на свой рабочий стол и ему стало не до нас.

Глава 5

Застегнув на все пуговицы-кнопки резиновую дверь, я улёгся на дно плота. Надувной пол предохранял наши тела от прямого контакта с ледяной водой Берингова моря. Но источника тепла у нас не было, как не было ни спирта, ни хотя бы водки, чтобы растереть  полностью вымокшего штурмана-оператора. Последние несколько часов он не отвечал на наши вопросы. Мы пытались растирать его голыми руками, но быстро устали. Утомлённые физически и морально мы уснули, а когда утром следующего дня очнулись от забытья, обнаружили молодого лейтенанта мёртвым.

Упав на холодное тело, навигатор завыл. Виталий был ему как младший брат. Десятки часов провели они вместе, пока опытный первый штурман научил вновь прибывшего члена экипажа управлять бомболюками,  рассчитывать угол сброса бомб, вводить поправку на ветер и высоту и прочим премудростям их штурманской работы. Прервав рыдания  над мёртвым другом, он вдруг поднял голову, зло посмотрел на меня, ткнул указательным пальцем мне в грудь и сказал:

- Ты… - затем сделал паузу подбирая слова, но кашель, рвущийся из самых глубин его лёгких, не позволил ему закончить обвинительную речь.

Глаза Игоря лихорадочно блестели. Я понял, что у парня  высокая температура. Вчера, спасая своего друга, он проявил гораздо больше старания, чем я, и частично промок.

За себя я не переживал. Еды и воды должно было хватить на десять дней. Особенно с учётом того, что нас не шестеро, как рассчитывалось укладчиками продовольственных запасов, а только двое, да и жалкий вид моего товарища подсказывал мне, что двое нас будет не дольше, чем два-три дня.

Нас должны найти за этот срок. По моим расчётам мы всего в ста километрах от полуострова.

Я даже знал, в какой стороне, находится спасительный берег Камчатки. Но толку от моих знаний было мало.

Игорь сидел на резиновом полу, упёршись спиной в надувной борт плота. Он отрешённо смотрел на меня. Его зелёные глаза в полумраке казались мне темно-серыми и безжизненными. Я вдруг вспомнил, что у каждого из нас в левом нагрудном кармане комбинезона лежит по пистолету с восемью девятимиллиметровыми патронами.

Эта мысль не добавила мне жизненного оптимизма. Желая упредить возможную агрессию штурмана против меня, я расстегнул молнию своей лётной куртки, и правой рукой полез в карман за пистолетом. Взгляд Игоря ожил. Зрачки глаз задвигались, и по выражению его лица я понял, что он начинает осознавать происходящее. Стараясь не спровоцировать штурмана на необдуманные действия, я замедлил свои движения. Плавно взяв рукоятку пистолета, я медленно вынул его из кармана. Не сводя ни на секунду взгляд со штурмана, направил ствол вертикально вверх и дослал кусочек свинца в ярко-жёлтой медной оболочке в патронник.

Губы Игоря скривились в саркастической улыбке.

- Ты меня боишься, Валера? - спросил он, продолжая сидеть неподвижно.

- Нет, - ответил я. - Я боюсь белых медведей, плавающих на льдинах в поисках тюленей. Ведь, если медведь пропорет когтями резиновый борт плота, то мы умрём в его лапах более мучительной смертью, чем бедняга оператор.

- Но легче, чем радист со стрелком. Скажи честно, командир, ты уже забыл о них? 

- Как раз наоборот, Игорь. Я вспоминал, как они стреляли в стекла своей кабины и подумал, что у нас с тобой тоже есть оружие и в случае чего мы можем им воспользоваться, - ответил я.

Он помолчал несколько минут и сказал:

- А ведь ты соврал о медведях, Валера. Вероятность встречи с ними настолько мала, что ты не стал бы даже пальцем шевелить, пока бы не услышал, в этой гробовой тишине, чьё-то постороннее дыхание.

Затем тяжело вздохнул, и после паузы продолжил:

- Мы оба знаем, что я умру первым, и ты, мой командир, боишься, что я застрелю тебя перед своей смертью. За то, что ты погубил таких прекрасных парней. Ты правильно делаешь. Я не додумался  до этого сам. А сейчас вижу, что это действительно не плохая идея. Я хочу сделать тебе дельное предложение. Застрели меня первым. Не жди. Мой труп брось в море. Следователям скажешь, что я утонул вместе с правым лётчиком. И свидетелей твоей преступной халатности не останется. Ведь наш юный штурман уже никому ничего не скажет.

"Что же, если ты очень хочешь откровенно поговорить со мной, то ты услышишь моё мнение." - подумал я и сказал: 

- Ты прав. Я действительно не боюсь медведей. И подготовил своё оружие только с целью упредить твои недружественные действия. Ты никогда не задумывался, почему в конце шестидесятых годов политические взаимоотношения Советского Союза и Китая обострились до предела?

Он не ответил мне и я продолжил монолог, считая, что разговариваю сам с собой.

- В это время в Китае у партийного руля был умирающий от старости Мао Цзе Дун. И наше правительство, вполне справедливо полагало, что ввергнув соседние сверхдержавы в ракетно-ядерную войну, он может прихватить с собой в могилу миллионов двести-триста  населения обеих стран. Так что я, мой дорогой штурман, как все нормальные люди, считаю, что умирающий человек плохо предсказуем. Поэтому, сейчас мой пистолет, с взведённым курком, лежит в расстёгнутом кармане куртки. И хотя он поставлен на предохранитель, я сумею им воспользоваться быстрее тебя. Ты можешь говорить и думать обо мне всё, что угодно, а вот свой пистолет руками лучше не трогай.

- Так убей меня. Я же тебе это уже предлагал, - сказал он, презрительно улыбаясь.

А я то думал, что он меня не слушает.

- Не выйдет, - ответил я коротко.

- Почему? - спросил он в ответ.

- A потому, что одно дело ошибочно выключить двигатели, и совсем другое хладнокровно убить человека.

- Но ведь я, если выживу, всё расскажу следователям. Тебя, Валера, будут судить и на сто процентов посадят в тюрьму.

- Я этого не исключаю, но свою ошибку, приведшую к гибели пяти человек, - я сделал ударение на слове "пяти". - Я себе в скором будущем прощу, а вот убийство лишь тебя одного, никогда.

Чтобы занять себя чем-то и более не пререкаться со штурманом, я демонстративно достал аварийно-спасательный комплект и начал детальную инспекцию набора выживаемости.

Компас я отложил в сторону, как временно не нужный предмет. Взяв в руки сигнальное зеркало и ракетницу, я приоткрыл пошире резиновую дверь, и посмотрел на небо. Свинцовые облака простирались от горизонта до горизонта. Нижний край их был не выше шестидесяти метров.

"Даже если я услышу звук пролетающего самолёта, - подумал я. - Ни ракетница, ни зеркало  мне не помогут. Сигнальная ракета в темно-серых кучево-слоистых облаках будет видна не далее, чем несколько десятков метров, а зеркало, без видимости солнца, я могу использовать лишь для оценки выросшей на моём лице щетины."

Вернувшись на свое место, я продолжил исследование спасательного набора. Достав рыболовную леску с крючками, поплавками, блёснами и грузилами, я подумал: "Какой умник положил эти снасти в набор?"

Я не был заядлым рыбаком, и возможно, мои суждения были далеки от истины, но тогда я себе представлял, что для ловли рыбы на поплавок мне нужна наживка. Червяк, муха, кусочек сырой рыбы или мяса. А для ловли рыбы на блесну, мне нужна удочка. Ведь блесна должна двигаться под водой, изображая маленькую, плывущую рыбку, а не висеть вертикально вниз. Отложив это всё в сторону, как бесполезное приложение к набору, я продолжил своё исследование. Далее шёл нож. «Зачем здесь нож? Ни один член лётного экипажа не имеет право подниматься на самолёте в воздух без персонального ножа в боковом кармане брюк комбинезона.»

Аптечка с медикаментами и бинтами. Не открывая коробку, я бросил её под ноги штурману и сказал:

- Игорь, найди себе какие-нибудь антибиотики, может хоть температуру временно собьёшь.

- Это бесполезно, - ответил он.

От недавней напряжённости в наших отношениях, казалось, не осталось и следа. Я отодвинул в сторону спасательный набор и на коленях пополз на его половину плота. Открыв коробку с таблетками, и выбрав полдюжины антибиотиков, я высыпал их ему рот.

Глотай, - приказал я.

Он отрицательно покачал головой. Я пополз в свой угол. Взял там алюминиевую крышку от коробки с рыболовным набором, зачерпнул в неё морской воды, бросил туда две опреснительные таблетки, размешал их указательным пальцем и, вернувшись к штурману, сказал:

- Пей.

Он, сделал пару глотков и спросил меня:

- Зачем ты это делаешь? Ты что думаешь, что спасательная команда нас найдёт, да ещё и живыми?

- Сегодня я уже не уверен ни в том, ни в другом. Но делать-то всё равно нечего. Почему бы, например, мне не побороться за твою жизнь. Вот смотри, пока я с тобой говорил, да пока аварийный набор разбирал, день уже и закончился. Сейчас я проверю, что у нас имеется из еды, и после ужина мы можем опять лечь спать.

Открыв ножом две банки колбасного фарша, который был очень похож на собачьи консервы, я ногой пододвинул одну из них штурману. Затем, бросив ему небольшой пакетик галетного печенья, принялся есть сам. 

Два следующих дня в океане бушевал шторм и мы лежали на дне плота в полной темноте. Дверь была плотно застёгнута на кнопки, и волны бросали нас вверх и вниз, выворачивая наши души наизнанку. Тошнота была постоянным чувством, но рвоты не было. Желудки были давно пусты. В этом аду качки, хотелось потерять сознание и очнуться только тогда, когда всё закончится. Наверно, со штурманом так и было, потому что время от времени его тело, как и тело мёртвого оператора, накатывалось на меня.

К исходу четвёртого дня моя вера в спасение стала ещё менее твёрдой. Штурмана лихорадило и он, впадая в беспамятство, в бреду звал жену, разговаривал со своими двумя сыновьями. Слушать это было выше моих сил. Я достал из аптечки вату, заткнул себе уши и, стараясь как можно меньше двигаться, лежал и думал.

"Что будет со мной в случае если меня всё же найдут?"

Операция по поиску и спасению моего экипажа началась с той минуты, когда командир отдельной ракетоносной эскадрильи подполковник Максимов, руководивший полётами в тот день, приказал всем экипажам, находящимся в воздухе, вернуться на свой аэродром. Доложив по телефону командующему авиации флота об исчезновении с экрана радиолокационной станции дальнего обнаружения отметки 716-го, он вызвал на командный пункт ракетоносной эскадрильи на совещание всех командиров частей и подразделений, базирующихся на авиабазе Елизово.

В ожидании когда соберутся все приглашённые офицеры Максимов подошёл начальнику штаба. Майор стоял склонившись над картой южной части Берингова моря и циркулем чертил круги. Максимов посмотрел на круги, расходящиеся от условной точки в море, и тихо спросил начальника штаба:

Ты веришь в то, что он упал в море?

Майор снял очки и посмотрел командиру прямо в глаза.

- Если он сел на Алеутских островах у американцев, нас с тобой посадят в тюрьму. Ты это понимаешь? - не дождавшись ответа спросил Максимов опять.

Начальник штаба вытер платком пот с большой залысины и наконец ответил командиру:

- Не думаю, что он это сделал. Только получил повышение, удачно женился. Ему по службе расти и расти. Я не вижу никаких предпосылок к измене Родине.

- Предпосылки для этого КГБисты найдут быстро. Не забудь, Григорьев четыре года служил под командованием Грибова. А мы ведь майора не за пьянство или ****ство из партии турнули. Григорьев мог запросто пропитаться аполитичными настроениями своего бывшего командира.

- А жена?

- А что жена? Ты вспомни в семьдесят шестом Витек Беленко МиГ Двадцать пятый на Хоккайдо посадил. И жену имел, и дочку, и на должность заместителя командира эскадрильи был выдвинут. Ничего его не остановило.

- Хотел бы Григорьев на Алеутах сесть, то сел бы сразу. Незачем ему было почти тысячу километров назад лететь. Перестрелял бы экипаж чтобы не мешали и сел бы себе без нервотрёпки на вражеской авиабазе.

- Ну, дай-то бог чтобы ты прав оказался. Если найдём обломки в океане, то отделаемся выговорами, а если мои подозрения подтвердятся, то будем сушить сухари.

Пока они разговаривали собравшиеся офицеры расселись вокруг овального стола и тихо обсуждали происшествие. Совещание началось с доклада начальника штаба. Майор рассказал присутствующим о том, что было известно на настоящий момент и течение следующего часа офицеры спланировали взаимодействие авиационных и морских сил Камчатской флотилии. Начальник штаба вместе со старшим штурманом эскадрильи начертили круг радиусом пятьдесят километров, с координатным центром, указанным в докладе младшего сержанта Елизарова. Дальняя половина этого круга отводилась для поиска эскадрильи Ту-16-х, а ближняя - делилась поровну между эскадрильей противолодочных самолётов БЕ-12 и вертолётчиками пограничных войск. В помощь авиации в зону предполагаемой катастрофы из Петропавловска-Камчатского вышли надводные корабли.

Семь дней лётчики, сменяя друг друга, низко кружили над водой, используя всё светлое время суток для поиска. Но ни они, ни моряки сторожевых кораблей не обнаружили на водной поверхности даже масляных пятен, не говоря уже об обломках самолёта или телах членов пропавшего экипажа.

Мой оранжевый домик плавал гораздо ближе, чем предполагалось. Оставшись один среди льдин с двумя мёртвыми штурманами, я потихоньку сходил с ума.

Сначала я начал петь. Я пел все песни подряд, которые только знал. Но, дойдя до "Гренады" на  слова Михаила Светлова, я упёрся в одиннадцатый куплет, и "пластинку заело". Я пел, повторяя раз за разом:

Отряд не заметил потери бойца

И "Яблочко" - песню пропел до конца.

Лишь по небу тихо сползла погодя

На бархат заката слезинка дождя.

Слёзы, как капли дождя из песни, катились по моему лицу.

Потом я увидел себя сидящим в центре кабинета оперуполномоченного комитета государственной безопасности капитана Лиховцева. За его спиной на стене висел портрет основателя Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с саботажем и бандитизмом Феликса Эдмундовича Дзержинского. А за мной сидели два следователя военной прокуратуры, аккуратно записывающие каждое моё слово.

Допрос вёл наш особист. Он спрашивал меня мягким, почти ласковым голосом:

- Так, что всё-таки, произошло в полёте, Валерий Сергеевич?

Я рассказывал ему свою версию отказа двигателей, а он, как заводной, задавал мне опять тот же вопрос. Я повторял свой рассказ, стараясь быть абсолютно точным в деталях. Следователи по очереди задавали уточняющие вопросы. Поворачиваться в их сторону мне было запрещено, и я отвечал Лиховцеву. Он смотрел мне в глаза, также пристально, как портрет Дзержинского на стене, и улыбался. Затем неожиданно вскочил, наклонился через стол, и закричал мне в лицо:

- Не ври мне, Григорьев! Не могли двигатели сами отказать! Ты выключил их! Потому, что ты враг! – мышцы его худого лица исказились от гнева

Я заплакал от страха как маленький ребёнок и пробормотал:

- Могли отказать, могли.

Он резко ударил меня кулаком в подбородок, и я опрокинулся вместе со стулом на пол.

"Что за резкий запах? Аж в голове просветлело". Приоткрыв глаза я увидел, что надо мной стоит офицер в белом халате, из-под которого виден морской китель.

"Только врачи, служащие на боевых кораблях и подводных лодках придерживаются старой флотской традиции носить белый халат поверх формы, - радостно подумал я. - Значит, меня всё-таки нашли и я пока ещё в руках врачей, а не на допросах у следователей. Хотя, мне этого всё равно не избежать".

Я попытался приподняться на локти.

- Лежи, счастливчик, и не шевелись, - сказал военврач. - Хотя бы пока будешь под капельницей.

В моей левой руке торчала игла, а по всему телу разбегалось тепло.

- Глюкозу вливаете? - спросил я.

- Да, - коротко ответил он, продолжая делать записи в своём журнале.

Как я обожал тогда этого доктора-подводника. Наверно так, как пациент обожает хирурга, который на вопрос прооперированного: "Доктор, я жить буду?", вместо не оставляющего надежды ответа: "А зачем?", улыбнётся и просто скажет: "Обязательно". В моём взгляде на него было больше тепла, чем капель воды в ненавистном мне Тихом океане.

Только те, кто по собственному опыту знают, что значит получить помилование Верховного Совета СССР будучи приговорённым к смертной казни, поймут мои истинные чувства.

- Какое сегодня число? - соскучившийся по общению спросил его я снова.

- Восемнадцатое, - ответил врач и поняв, что от меня ему не отвертеться, отложил свои записи в сторону.

- Один из моих товарищей умер два дня назад, а второй пять.

Мне казалось тогда, что это имело для него какое-то значение.

Он промолчал.

- Как меня нашли? - спросил я после паузы.

Доктор коротко рассказал, что при возвращении на родную базу в бухту Крашенникова из похода, последние пятьдесят морских миль лодки всегда идут в надводном положении. Вскоре после всплытия вахтенный офицер, стоящий на рубке подводного атомного крейсера К-Четыреста тридцать, доложил, что видит оранжевый спасательный плот, а дальше всех интересовало лишь одно: есть ли на нём живые люди или нет.

- Мы уже сообщили в штаб о тебе.

Он взглянул на часы и добавил:

- Через час будешь на берегу. Думаю, что машина медицинской помощи из госпиталя тебя уже ждёт.

На берегу меня встречали командир эскадрильи и капитан Лиховцев. За то время пока меня перекладывали с носилок подводников на носилки скорой помощи я коротко рассказал им о случившейся катастрофе. Особист побежал в  штаб моряков докладывать по телефону своему начальству. Оставшись со мной наедине Максимов тихо сказал:

- Валера, я  не верю в твою версию одновременного отказа двух двигателей. Но буду стоять за тебя горой.

- Почему, Владимир Степанович?

- Не верю потому, что в восьмидесяти пяти процентах отказа авиационной техники виноваты люди, в основном лётчики, а буду защищать тебя потому, что ты выжил. Не застрелился, не выбросил за борт умерших товарищей.

Спасибо и на этом, командир

Глава 6

У палаты интенсивной терапии госпиталя, куда меня поместили, оперуполномоченный КГБ капитан Лиховцев распорядился выставить вооруженный караул. Узнав об этом, начальник госпиталя полковник медицинской службы Иванченко, со словами: "Пока я здесь командую, а не какой-то "особист из лётной части", выпроводил автоматчиков обратно в комендатуру.

В дело вмешался начальник контрразведки флотилии. Он позвонил начальнику госпиталя и подробно объяснил ему как важен для следствия свидетель капитан Григорьев, находящийся на лечении в терапевтическом отделении. После долгих телефонных переговоров Иванченко всё же дал своё согласие на то, чтобы матросы несли дежурно-вахтенную службу под моей дверью, но без оружия и с непременным условием: у дневального должна быть тумбочка и стул для сидения.

Целую неделю я не покидал своей палаты. Ел, спал, посещал туалет и из угла в угол мерил шагами своё временное пристанище, оттачивая в голове версию своей защиты. До фразы, до паузы, до каждого выверенного слова. Иногда я останавливался у окна, раздвигал занавеси и с тоской смотрел через стекло на стоящее по соседству здание гарнизонной гауптвахты.

Много лет назад какой-то юморист назвал его «Красной казармой». Ничего красного, во всяком случае снаружи, в том двухэтажном здании не было, и в моём больном воображении рисовались мрачные картины кроваво-красных стен камер и карцеров военной тюрьмы для временно задержанных.

Уголовное дело по факту смерти пяти членов моего экипажа было возбуждено сразу же после того, как я коротко рассказал, при каких обстоятельствах погиб каждый из них. Впереди меня ждали многочасовые допросы, и от того, какова будет моя линия защиты, зависело, превращусь я из свидетеля в обвиняемого или нет. Следователь военной прокуратуры справедливо полагал, что для следствия будет полезней держать меня подальше от добровольных осведомителей. А я  очень нуждался в информации. "Что следствию известно, а что нет?" - вот, главный для меня вопрос. От него зависело, поверят моим оправданиям или поймают на лжи, затем запутают совсем и вынудят рассказать правду.

Своей версии об отказе двух двигателей при переводе их с "Малого газа" на "Крейсерский режим"  я держался твёрдо. В объяснительных записках признавался во всём, за исключением  собственной, непростительной ошибки.

Когда вопросы у следователей иссякли, меня отправили ждать решения своей судьбы во Владивосток. В гарнизоне, где проживало пять осиротевших семей моего бывшего экипажа, держать меня дольше, чем это было необходимо следствию, командование не решилось.

Сделано это было как нельзя вовремя. Психологическая атмосфера вокруг меня накалилась до предела. Во время символических похорон пустых гробов вдовы моих товарищей вместе с рыданиями по погибшим мужьям посылали слова проклятия в мою сторону. Они как будто точно знали, что если я выжил в катастрофе, то я и являюсь её главным виновником. Постепенно вокруг меня образовалась пустота, пришедшая на смену популярности героя, которой я был окружен в первые дни после спасения. Вдовы погибших, носившие в знак траура по своим мужьям чёрные головные платки, встречая меня на улице говорили своим детям:

- Смотри, сынок, вон идёт дядя, который убил твоего папу.

Глава 7

Официальных выводов комиссии ждать пришлось больше месяца. И если бы не гнетущая неизвестность, эти дни легко можно было приравнять к хорошо проведённому отпуску. За это время в Елизово состоялся суд над младшим сержантом Елизаровым и телефонисткой Мухиной. Оператор радиолокационной станции был осуждён судом военного трибунала на два года дисциплинарного батальона, а Мухину суд оправдал, не найдя в её действиях состава преступления. За "оставление своего рабочего места во время дежурства не повлёкшего за собой чрезвычайного происшествия" её уволили из Вооружённых сил, и она вернулась во Владивосток.

Света позвонила мне утром одного из праздно проводимых мной дней и предложила встретиться. Я не был с ней знаком и сначала дипломатично отказался от её предложения, сославшись на занятость, но она очень просила об этой встрече, объясняя свою настойчивость тем, что её душа болит при воспоминании о погибших людях и она хочет принести свои извинения хотя бы мне. Я в последний раз слабо попытался увильнуть от этого свидания и сказал ей:

- Я давно всех заочно простил и сам нуждаюсь в прощении десятков родственников моего погибшего экипажа. Я невольно принёс им безутешное горе и каждый день с болью в сердце думаю о них.

В ответ на это она жалобно протянула волшебную фразу:

- Ну, пожаааалуйста.

И я сдался.

"Почему бы и не поехать? - спросил я сам себя. - Жена в институте, тесть на службе, тёща на даче, делать мне всё равно нечего, потрачу два-три часа на утирание слёз. От меня не убудет."

Я принял решение увидеться с Мухиной и спросил её:

- Где бы Вы хотели встретиться?

- «Айгуль», на улице Муравьева-Амурского, Вам известно? - она назвала название кафе в самом центре города

- Это на бывшей Электрозаводской, у Гайдамакского сквера? - уточнил я и на секунду заколебался.

До штаба флота от туда было рукой подать, но затем посчитав, что вероятность появления там тестя в это время дня ничтожна, я пообещал быть в кафе через час. 

В дороге я вспомнил, что не знаю как она выглядит. В разговоре по телефону забыл спросить её об этом и не представлял себе, как я её узнаю. Но волновался я напрасно. Девушка оказалась умнее, чем я о ней думал. На бумажной салфетке она крупными буквами написала "СВЕТЛАНА" и повесила эту надпись на пустую цветочную вазу, стоящую на её столе. Когда я перевёл взгляд с салфетки на её лицо, то сразу же отметил про себя:

"Она не только умна, но и симпатична. Может быть зря я так долго упрямился, отказываясь от встречи? Хотя ещё ничего не потеряно."

Я подошёл к ней, представился и после того, как сел за стол, спросил:

- Как Вы на счёт ста граммов коньячку с утра?

- Положительно, - ответила она улыбаясь.

Я подозвал официантку и заказал бутылку армянского коньяка и коробку шоколадных конфет.

- Чисто офицерский выбор, - прокомментировала Светлана мой заказ, когда официантка ушла.

- Богатый опыт общения с офицерами? - стараясь поддержать взятый ею тон разговора спросил я.

- Да, и к тому же не очень приятный, - примирительно ответила Мухина.

- Надеюсь общение со мной будет приятней, чем с моими предшественниками.

- Поживём, увидим, - философски ответила она.

После обоюдных словесных пикирований друг на друга мы перешли к мирной беседе и в дальнейшем встреча двух виновников одной трагедии проходила в непринуждённой дружеской обстановке. Ни о каких извинениях или слезах жалости о ком-то речь даже не заводилась. После нескольких рюмок коньяка Светлана рассказала мне всю драматическую историю своей первой любви. Те интимные детали, которые она из-за своей скромности упустила, я легко представил себе сам. Пока она рассказывала, я хорошенько рассмотрел её и подумал, что муж её сестры, лейтенант Федоров, здорово устроился в своём батальоне связи среди двух десятков девушек-телефонисток. Запустили козла в огород. Меня бы туда, хотя бы на месяц. Дольше я бы, пожалуй, не вытянул. Умер бы от истощения. После того, как я сосредоточил свой взгляд на её груди, где в глубоком вырезе платья Мухиной виднелись два аппетитных ананаса, я потерял нить разговора.

Перехватив мой взгляд и поняв, что я её не слушаю, Светлана, перейдя на ты, спросила меня:

- Валера, а не продолжить ли нам знакомство у меня дома?

Долго упрашивать меня не пришлось.

Хорошо начинать пить с утра. К двум часам дня мы уже стояли под душем, говоря, друг другу вполне заслуженные комплименты. Проведя ещё пару часов в постели и  дослушав до конца историю её жизни, я уехал домой, договорившись на прощание как-нибудь созвониться.

Я твердо знал, что мы увидимся снова и снова. Меня все устраивало в Мухиной. Я понимал, что и я устраиваю её. Она прекрасно понимала, что я не собирался  из-за неё разводиться с женой, но я не смотрел на часы обнимая её в постели, не пытался уйти сразу же после душа. Поэтому принимала меня таким какой есть и ценила за то, что я умел выслушать женщину, а не только попользоваться ей.

Жаль, что всё это в прошлом.

Через неделю после приятного знакомства с бывшей телефонисткой, меня вызвал на приём командующий авиации Тихоокеанского флота. Отутюжив свою чёрную форменную тужурку, брюки и кремового цвета рубашку я вышел из дома тестя и сел на троллейбус. Потратив сорок минут и четыре копейки без приключений доехал до перекрёстка проспекта имени Столетия Владивостока и Русской улицы. Салатного цвета здание штаба авиации слегка возвышалось над Русской улицей и казалось значительно выше своих трёх этажей. Чуть справа от  парадного входа в строение, на небольшом постаменте стоял огороженный ажурным металлическим забором ветеран противолодочной авиации вертолёт Ка-25. На воздухозаборнике его двигательной установки, непосредственно под соосными винтами, красным акрилом было выведено «НольОдин».

Предъявив на входе дежурному матросу своё офицерское удостоверение я поднялся на второй этаж и вошёл в приёмную командующего. Принят я был практически сразу, как только секретарь доложила шефу о моём появлении. Настроение  генерал-лейтенанта подсказало мне, что мои дела не так уж плохи. Первым хорошим признаком было то, что он спрашивал меня только о том, что случилось после приводнения самолёта. Генерал попросил подробно рассказать, как я выжил на плоту в течение девяти дней. Я описал ему наши печальные приключения, включив в него свои размышления об аварийно-спасательном комплекте, и том, как мало я знал о выживаемости, до своего автономного плавания. Командующий приказал мне подготовить для штаба флота аналитическую записку о ценности каждой вещи, бывшей со мной в море. А также, указать, как я воспользовался ими, и чего нам не хватало в первую очередь. Я пообещал ему, в течение трёх дней подготовить этот рапорт, и добавил, что в первую очередь нам не хватало водонепроницаемых костюмов. Потому, что главной нашей проблемой было переохлаждение организма, вызванное намоканием одежды. В заключение нашей беседы генерал-лейтенант спросил:

- Валерий Сергеевич, если тебе будет предложено занять должность начальника аварийно-спасательной службы авиации нашего флота, ты согласишься?

В голове в одно мгновение пронеслось: "Всю мою оставшуюся служебную жизнь я буду торчать в штабе с девяти утра до пяти вечера. И умру от тоски в этих пыльных коридорах власти, или ещё хуже: где-нибудь в океане утонет такой же дурак как я, и меня вышибут отсюда под зад коленом. Точно также как избавились от бывшего обладателя этой должности, свалив на него вину за плохую подготовку экипажей к аварийным ситуациям".

Даже перспектива стать подполковником  в самое короткое время не поколебала моей решимости вернуться на лётную работу. Судьба в очередной раз давала мне шанс жить, но я упрямо не замечал этого.  И, гордясь собственным ответом, я сказал:

- Товарищ генерал-лейтенант, если альтернативой вашему предложению будет любая лётная должность, я выберу её. 

- Жаль, -  сказал командующий. - За всю историю авиации девять дней в таких условиях выжить никому не удавалось. Твой опыт мог бы пригодиться другим, а ты сам, как живой пример, придал бы уверенности  экипажам, часами летающим над океаном. Но, я понимаю и уважаю твой выбор.

Генерал-лейтенант позвонил начальнику штаба авиации флота и спросил:

- Что там слышно о Григорьеве?

Выслушав ответ, он коротко сказал:

- Хорошо, -  положил трубку, с многозначительной улыбкой посмотрел на меня и добавил: -  Через неделю из Москвы придёт приказ. Думаю, что ничего плохого тебя не ждёт.

Выйдя из кабинета командующего авиации, я незамедлительно направился в штаб флота и через час был уже в кабинете тестя. Рассказав ему о только что закончившейся беседе, я вместо одобрения моей твёрдой позиции выслушал слова  незаслуженной критики:

- О себе только думаешь, забыл о том, что ты семейный человек? Лучше бы служил в штабе под моим прикрытием и Ольге дал спокойно институт закончить. А то ведь зашлют в какую-нибудь помойку, такую как Хороль, Романовка или Николаевка, будешь тогда знать, как отказываться от подполковничьих должностей.

Но меня заслали не так далеко.

Как и обещал генерал-лейтенант, через неделю я получил новое назначение. Мне предписывалось прибыть в транспортный авиационный полк и приступить к выполнению служебных обязанностей командира экипажа самолёта Ан-12.

Полк базировался в в сорока километрах от столицы Приморского края. Гарнизон носил название близлежащей деревни - «Кневичи». Военные транспортники занимали стоянки вдоль всей длины взлётной полосы, а от её южного торца отходила рулёжная дорожка на стоянку гражданского аэропорта  «Владивосток». Весь лётный состав полка жил в небольшом шахтёрском  городке основанным в середине двадцатых годов и названным в честь революционера Сергеева, более известного под партийным псевдонимом «Товарищ Артём». Там, в офицерском общежитии, на улице Севастопольской дом Пять, мне предстояло прожить какую-то часть жизни.

По дороге из штаба флота домой я заехал к Светлане поделиться этой новостью. Повод выпить был почти что праздничный, поэтому вместо любимого ею коньяка, который мы пили, встречаясь две недели назад, я привёз с собой две бутылки шампанского.

- Буду теперь служить под чутким руководством замполита Скворцова, - сказал я Мухиной, нежно гладя её спину. Она, прижалась ко мне всем телом и от удовольствия замерла. Её голова покоилась на моей груди. Света слегка приоткрыла глаза и, улыбаясь, спросила:

- А ты, случайно, не ревнуешь меня к  моему прошлому?

- Только к будущему, - ответил я. - Уеду завтра, а послезавтра ты уже забудешь, как я выглядел.

Она попробовала отстраниться от меня и встать из постели.

- Все вы мужики собственники, дома жена каждого ждёт, а вам всё мало, хочется, чтобы и любовница верная была.

Ссориться с ней перед расставанием мне не хотелось. Я продекламировал стихи неизвестного мне автора:

У мудреца спросил юнец:

Скажи пожалуйста мудрец,

Дай на вопрос ответ мне ясный,

Что лучше женщины прекрасной?

Мудрец прикинул в голове

И, не спеша, ответил: «Две»

Она рассмеялась, вновь удобно устроилась на мне и примирительно сказала:

- Всё, что я могу тебе пообещать, Валера, так это место под моим одеялом в любое время, когда ты этого захочешь.

Глава 8

Мудрые люди сидят в штабах, особенно те из них, кто носит генеральские погоны. Назначив меня в транспортный полк, они легко вышли из затруднительного положения. Члены комиссии, расследовавшие обстоятельства катастрофы, не пришли к единому мнению о причинах одновременного отказа двух двигателей в полёте. Представители инженерной службы считали, что виноват скрывающий правду командир корабля. А опытные лётчики, работавшие вместе с ними, утверждали, что теоретически произойти может всё что угодно. Ссылаясь на постановление прокуратуры об отказе в возбуждении уголовного дела из-за недостатка улик они отстаивали мою невиновность. В результате этой несогласованности родился гениальный приказ, устроивший все стороны.

С официальной точки зрения, перевод боевого лётчика в транспортники было понижением по службе, а для меня это была награда, даже большая, чем орден или внеочередное воинское звание.

О таком назначении втайне мечтала вся пилотская братия. Будь ты лётчик-истребитель, бомбардировщик, противолодочник или же в худшем случае вертолётчик, ты всегда мечтаешь стать лётчиком-транспортником. Только не всегда признаёшься себе самому и, уж конечно, не говоришь об этом вслух при сослуживцах. Лишь бросишь украдкой взгляд, полный зависти, на экипаж транспортников, зашедших пообедать в твою лётную столовую, и подумаешь: "Вот дурак-то я был, поступая в Тамбовское, или Барнаульское, или Борисоглебское, или в любое другое такое же училище. Не знал я тогда, - скажешь ты сам себе, - что существовало Балашовское училище лётчиков транспортной авиации." А если и знал, то думал по молодости лет о его выпускниках не иначе как о "мешочниках". Ещё думал о том, что реальная жизнь лётчика это прежде всего крутые виражи и пуски учебных ракет, или многочасовое кружение на предельно малой высоте в поисках ракетной подводной лодки врага или, наоборот, высотный полёт на пятнадцати тысячах метров над землёй. Затянутый парашютными ремнями, в кислородной маске ты летишь по прямому маршруту восемь часов в одну сторону, а затем столько же назад, в надежде найти американский авианосец с кораблями охранения. И, только хлебнув сполна всех прелестей твоей боевой работы и сравнив её с тем, чем занимаются, презираемые тобой "перелётчики", ты начинаешь осознавать, почему их, этих транспортников, палкой не выгонишь на пенсию. А твои друзья-сослуживцы на третьем-четвёртом году лётной карьеры начинают подсчитывать выслугу лет. И прикидывают в уме, сколько же им нужно пролетать, чтобы с учётом льготного исчисления "год полётов - за два года службы", выбрать максимальную пенсию в минимальном возрасте.

Конечно же, мне было жалко погибших товарищей, но я иногда думал, что "нет худа без добра" и в душе благодарил судьбу и своего тестя за предоставленную возможность оказаться в той должности,  о которой   мечтал и экипаж о котором я даже мечтать не мог.

Ребята приняли меня как опытного, хлебнувшего горя, командира. Их деликатность в отношении моего прошлого поразила меня. Ни вопросов, ни намёков, ни напоминаний. Я был этому очень рад.  До моего назначения в транспортный полк это экипаж летал под руководством заместителя командира эскадрильи майора Войцеховского. Замкомэска был обрусевший поляк ниже среднего роста, слегка полноват, с квадратным лицом и редкими светлыми волосами.  Он переслужил свой пенсионный возраст на четыре года. И эти четыре года экипажу показались самыми долгими годами в их жизни. Находясь под постоянным прессом, скорого неминуемого увольнения в запас, майор каждый день находил повод высказать свое недовольство работой своих подчинённых. По его, мнению его экипаж все делал не так. Не так готовился к полётам, не так летал, не так вёл себя в командировках, и когда в  редкие минуты отдыха в экипаже раздавался негромкий смех, ему казалось что подчинённые смеются над ним.  Над тем, что он в два раза старше любого из них, над тем, что он поляк, над тем, что он маленький, толстый, жадный и злой. Вдобавок ко всем этим недостаткам он был ещё и подлый.

Он учил штурмана Васильева как надо управлять подчиненным:

- Пообещай правому лётчику продвижение по службе, - говорил он. - Пусть он тебя водкой поит, баб в постель таскает, сумку с личными вещами несёт для тебя из штаба к самолёту. В общем, служит тебе как собака. А когда придёт время выполнять своё обещание, ты всегда сможешь придраться к какой-нибудь мелочи и ткнуть его в неё носом Не забудь сказать при этом: «Нет, друг, если ты то-то сделал», или наоборот, «чего-то не сделал, то тебе не место среди командиров кораблей». Васильева тошнило от таких откровений Войцеховского. Но и это было ещё не все.  В полётах Войцеховский курил. Курил много, зачастую прикуривая одну сигарету от другой. Пачка болгарских сигарет «ТУ-134» уходила за три-четыре часа полёта. Зачастую, во время захода самолёта на посадку, догоравшая на его губах сигарета дымилась прямо в глаза майору. Он щурился, как мог уворачивался от дыма, но окурок изо рта не выпускал. Самолётная система кондиционирования не справлялась с сигаретным дымом, ребята кашляли, страдали головными болями, тёрли слезящиеся глаза, но терпели. Знали, что просить его не курить или жаловаться на него командованию было бесполезно. Поэтому и встретили меня мои подчинённые со вздохом облегчения, едва не прокричали троекратное «Ура» узнав, что я не курю.

После трёх месяцев тренировочных полётов мой экипаж получил первое долгожданное транспортное задание. Нам предстояло перелететь через весь Советский Союз. Если не брать в учёт промежуточные посадки для дозаправки, то этот перелёт выглядел очень привлекательно. Мы должны были доставить военный груз из Владивостока в Москву, затем в Крыму разгрузить коммерческий груз, пустыми перелететь в Ленинград, взять на бумажном комбинате семь тонн газетной бумаги для флотской газеты "На Страже" и вернуться во Владивосток.

Начальник штаба полка, ставящий  задачу на этот полёт, не уточнил, каков будет характер коммерческого груза. Поэтому я был очень удивлён, когда утром перед вылетом обнаружил под открытым грузовым люком самолёта две пятитонные машины, доверху загружённые японской электронной техникой. Ожидавшие меня пассажиры что-то обсуждали с возглавлявшим загрузочную команду матросов прапорщиком. По их активной жестикуляции я без труда догадался, что спорят они о деньгах. Вопрос был принципиальный: стоит ли платить матросам деньги за загрузку коммерческого груза или нет? Разговаривавшие, на повышенных тонах люди не заметили моего приближения, и я услышал, как бизнесмен сказал:

- Вы, военные, совсем совесть потеряли. Я во Владивостоке в штабе авиации флота троим заплатил, здесь в Артеме двоим, ещё и тебе с матросами платить?

И, повернувшись к своим, товарищам добавил:

- И все на словах переживают за интересы государства, но деньги берут только наличными, и квитанцию ни у кого не выпросишь.

Один из угрюмого вида охранников молча показал молодому человеку пальцем на меня. Хозяин груза повернулся  и, угадав во мне командира, объяснил ситуацию. Выслушав подтверждение своей догадки, я подозвал прапорщика и приказал загрузить самолёт, предупредив его при этом, что об оплате поговорим после моего возвращения в кабинете у командира полка. А чтобы он не умер от страха в ожидании предстоящей расправы, я оставил ему надежду, тихо сказав:

- Если за время командировки я не забуду об этом инциденте.

Прапорщик ушёл выполнять приказание, а бизнесмен протянул мне для пожатия руку и представился:

- Меня зовут Павел, это мои сотрудники.

Он показал на своих спутников.

- Они полетят с нами для охраны груза.

Весь полёт до Москвы я думал о своих начальниках, получивших немалые деньги за организацию этого рейса.

"Умеют же люди чужими руками деньги зарабатывать, - крутилось у меня в голове. - Я семь часов сижу на парашюте,  глядя на эти доисторические приборы. Везу в Симферополь груз,  а они, играя в кабинетах штабов в шахматы или преферанс, с коммерсантов за это плату берут. И, судя по возмущению заказчика, положат эти деньги себе в карман. Интересно, а насколько законный, с точки зрения таможни, груз у меня в самолёте? Может быть это контрабанда?"

Я подумал, что на этом можно заработать самому. Посмотрел на правого лётчика и решил: "Мне нужен лишь один помощник. Пожалуй, Коваленко для этого подойдёт." 

Показав ему жестом: снимай наушники и встань на аварийный люк между пилотскими сиденьями, я поставил перед ним задачу:

- Сергей, слушай меня внимательно и не задавай никаких вопросов. Я всё объясню тебе потом.

Он кивнул головой и я продолжил:

- Как только мы приземлимся в Москве на военном аэродроме Чкаловский, я уйду к диспетчеру по приёму и выпуску прилетающих экипажей, а ты подойди к пассажирам и попроси их приготовить всю документацию на перевозимый нами груз. На их вопросы ответь, что  на  этом аэродроме такой порядок. Все самолёты, пролетающие через Чкаловский транзитом, обязательно подвергаются  досмотру. Проверяется, прежде всего, законность перевозки груза самолётами Министерства обороны.

Сергей вопросительно посмотрел на меня, но, помня о моём наказе - "не задавать вопросов", кивнул головой в знак  полного подчинения.

Комиссия, о которой я сказал правому лётчику, на  этом аэродроме действительно существовала. Она была учреждена  во время войны в Афганистане и контролировала самолёты, летающие за границу. Это был дополнительный орган, помогающий таможенникам и пограничникам разобраться в тонкостях  военно-транспортных перевозок. Самолёты морской авиации эта комиссия никогда не проверяла. Я об этом знал от своего командира эскадрильи,  который не только научил меня летать на Ан-12, но и попутно посвятил в некоторые тонкости транспортной работы. Пришло время проверить, стоит ли количество водки, выпитое с ним за время моей учёбы, объёма знаний, полученных от него.

Я шёл к своему самолёту мимо стоянки 70-го испытательно-тренировочного авиаполка принадлежавшего космонавтам с разрешением на вылет в Симферополь подписанным диспетчером. Под крылом в ожидании стоял Павел и нервно грыз ногти. Услышав звук моего приближения, он повернулся ко мне, сделал несколько шагов навстречу  и спросил:

- Ну что, командир, летим?

- Сейчас груз проверят и полетим, - ответил я.

- А без проверки улететь нельзя? - с тревогой в голосе спросил он.

- Можно, - я сделал паузу. - За деньги можно всё, что  угодно.

Он расстегнул дипломат, с которым не расставался весь полёт и, не показывая мне его содержимого, спросил:

- Сколько?

- Тысячу долларов проверяющему и по сто каждому члену экипажа. За молчание.

- Здесь две тысячи, - протянул мне деньги Павел. - Уладь, пожалуйста, этот вопрос.

Я положил деньги в карман комбинезона и быстрым шагом направился обратно в штаб. На половине пути мне повстречался майор, идущий по своим делам на стоянку самолётов. Зная, что Павел смотрит мне в спину, я решил подкрепить свои слова о предстоящей проверке небольшой сценкой, разыгранной с этим офицером.

- Товарищ майор, - обратился я, к нему перегораживая собой дорогу. - Не подскажете, где находится кабинет вашего заместителя командира полка по политической подготовке? - ничего умнее придумать я не успел.

- В штабе. На втором этаже, - пытаясь разойтись со мной, ответил он.

Я должен был остановить его любой ценой. Пришлось перейти на неофициальный язык и сделать ему деловое предложение:

- Слушай, майор, я дам тебе две бутылки водки, если проводишь меня до замполитовской двери.

- Видимо, он тебе действительно очень нужен, - сказал он и, повернувшись, пошёл  передо мной.

На втором этаже штаба я дал ничего непонимающему офицеру сумму денег, которой бы хватило на десять бутылок водки, и попросил его несколько минут не выходить на улицу. У одураченного бизнесмена, сходящего от волнения за свою контрабанду с ума, за это время в голове должна была сложиться полная картина особо опасного преступления: "Дача взятки должностному лицу в особо крупных размерах", совершаемого мною по его заказу. Офицер ушёл, а я постоял несколько минут в коридоре и вышел на улицу. Оглянувшись по сторонам я убедился, что небо как всегда голубое, что в Подмосковье набирает силу весна, и оттого, что я только что стал соучастником преступления, жизнь на Земле не остановилась.

Я не спеша шёл к самолёту и думал: «По этой дорожке сотни раз ходил первый космонавт планеты Юрий Гагарин приезжавший сюда из Звёздного Городка на полёты, а сейчас вот иду я, простой капитан Григорьев, в кармане у меня была сумма денег, равная моей двухиодовой зарплате, и сердце моё не сжимается от страха, а поёт от радости. Что ж «Богу богово, а Кесарю Кесарево». Нет, пожалуй на Кесаря я не тяну. Правильнее было бы сказать «…, а слесарю - слесарево.»

Не доходя пару десятков метров до стоянки, я жестом приказал пассажирам подниматься в самолёт, а технику дал команду готовиться к запуску двигателей.

Глава 9

Раздираемый любопытством второй пилот, запросивший разрешение на руление к взлётно-посадочной полосе, спросил меня по внутренней самолётной связи:

- Ну, как всё прошло?

Штурман и бортовой техник с любопытством посмотрели на меня. Значит, из-за невыдержанности Сергея придётся делиться  долларами и с ними. "Эх, молодость. Предупреждал я тебя, молчи. Теперь весь экипаж будет знать о деньгах." 

Сделать ничего уже нельзя. Я объявил для всех:

- После разгрузки в Крыму все получат небольшую премию.

В Симферополе, попрощавшись с пассажирами и их грузом, члены моего экипажа принялись дружно уговаривать меня остаться ночевать на благодатной украинской земле. Я считал, что безопасней для  нас  держаться от мафии как можно дальше. А в том, что мы только что расстались с организованной преступной группой, у меня не было ни малейшего сомнения.

Ночной полёт. Стартовое время, отведённое экипажу от первого взлёта до последней посадки, подходило к концу. Как только мы заняли эшелон маршрутного полёта и включили автопилот, навалилась усталость. Я уселся поудобней в своём кресле и уснул под гул четырёх турбовинтовых двигателей.

"Не могу понять, как я оказался в этом полутемном помещении. Где я? То ли пустая комната, то ли рабочий кабинет. Свет проникает через узкое окно, расположенное почти под потолком. Наверно это чей-то подвал. Попробовал пошевелиться. С удивлением обнаружил, что не могу этого сделать. Сижу на стуле. Мои ноги привязаны к его ножкам, а руки за спиной перетянуты кожаным ремнём.

- Очнулся, голубь ты наш перелётный. За дураков нас принял. Ну, ничего, сейчас у тебя наши доллары через глаза вылезут, - сказал один из двух бандитов, стоящий рядом со мной.

Где я видел эти тупые рожи? - попытался вспомнить я, но не успел. Невидимый мной, напарник говорившего надел на мою голову прозрачный полиэтиленовый мешок. Когда он затянул его у меня на шее, я задёргался. От недостатка  воздуха глаза стали вылезать из орбит, рот открылся, пытаясь вздохнуть хоть немного кислорода.

Казалось, ещё чуть-чуть и я умру", но кто-то толкнул меня в плечо, и я с удивлением обнаружил, что моё туловище отклонилось от вертикального положения, и провод наушников передавил мне шею. Осмотревшись, я с удовольствием увидел вокруг себя привычную картину пилотской кабины. Второй лётчик спит, штурман сидит у себя в стеклянном носу самолёта и что-то пишет в бортовом журнале, а Борттехник, разбудивший меня, хитро прищурил глаза и сказал:

- Вид у тебя был такой, как будто ты тёщу во сне увидел.

- Замполита, - ответил я, улыбаясь.

Но улыбка быстро сползла с моего лица, когда, повернувшись к приборной доске, я обнаружил, что все навигационные приборы очень странно себя ведут. Стрелка радиокомпаса медленно описывала круг за кругом, гироскопический указатель курса показывал, что мы летим на восток, хотя я точно знал, что Ленинград от Симферополя расположен почти строго на север. И хоть пятнадцать раз меняй название этого города, его географическое местоположение не измениться. Из своей кабины с недоумением на лице выглянул Васильев.

- У тебя то же самое? - показывая рукой на приборы, спросил я его. Он в ответ кивнул головой.

- Где мы примерно находимся?

- Проходим Великие Луки.

- Мерёжа, - толчком кулака в плечо я разбудил второго пилота. - Доложи авиадиспетчеру Пскова  о пролёте Великих Лук.

Он доложил, но ответа я не услышал. Это означало, что у нас вдобавок ко всему отказала радиосвязь.

- Хорошо хоть двигатели работают, - то ли намекая на моё прошлое, то ли искренно радуясь, сказал Борттехник.    

Неожиданно прямо по курсу, ярко засветились облака. Столб света шириной в несколько сотен метров, простояв полминуты, медленно угас. В гробовом молчании мы продолжали лететь в неизвестном направлении. Через несколько минут показания курсовых приборов восстановились, и в наушниках послышался треск радиопомех. Затем мы услышали голос авиадиспетчера аэропорта "Псков". Он сделал нам замечание за то, что мы не доложили о пролёте очередного пункта маршрута. Мерёжа уже был готов нажать на кнопку радиостанции для ответа, но я опередил его и извинился перед наземной службой за нашу невнимательность.

- Чего ты оправдываешься перед ними? - вполголоса возмутился мой помощник. - Сказал бы всё, как есть.

- Что я должен был сказать? Про яркий огонь появившийся перед нашим носом или про отказ приборов и радиосвязи? Пока мы сами не придём к единому мнению о том, что мы видели, докладывать ни о чем не следует. Как ты думаешь, Мерёжа, что это было?

- Похоже на старт ракеты или на сверхмощный прожектор, - ответил он.

- Согласен, очень похоже. Только вот временный отказ электромагнитных приборов плохо с этим вяжется. Давай подумаем вместе. О грозовой деятельности в этом районе синоптики нас не предупреждали. Значит, это была не молния. Кроме того, в этой зоне нет ни магнитных  аномалий, ни космодромов.  Мало вероятно и то, что противовоздушная оборона страны запустила свою ракету в пределах воздушного коридора, используемого самолётами гражданской авиации. Ничем другим кроме, как встречей с неопознанным летательным объектом, это происшествие объяснить я не могу.

- Так бы и сказал авиадиспетчеру, что мы пропустили доклад о пролёте Великих Лук из-за встречи с инопланетянами, - стараясь скрыть улыбку, подсказал бортовой техник.

- И сразу же после посадки оказался бы в сумасшедшем доме, - ответил я.

И чтобы развеять повисшее в воздухе недоумение пояснил:

- Я ещё не встречал продолжающих летать лётчиков, кто рассказывал бы о встречах с НЛО. Таких смельчаков сразу снимают с лётной работы. А если они продолжают настаивать на своём, то их прячут в психиатрические больницы подальше от людей.

Штурман в знак одобрения моей позиции кивнул головой и от себя добавил:

- Только один или два космонавта открыто говорили о чём-то подобном. Так то они, Люди  с "большой буквы", при жизни приравненные к богам. А это мы, скромные воздушные извозчики.

- Всё иронизируешь? Скажи лучше, во сколько рассчитываешь посадку, извозчик, - спросил Вадима  радист.

- На аэродроме Пушкин славной Ленинградской области наш доблестный экипаж должен благополучно приземлить свою крылатую машину, - во время своего длинного вступления он производил подсчёты на штурманской линейке, сверяя записи в бортовом журнале с показаниями приборов, и, наконец, разродился точной цифрой. - Через восемнадцать минут.  

- Ура! - сказал второй пилот. - Я думал, что мы всю жизнь будем лететь.

- Да, денёк сегодня выдался длинный, но закончится он только в гостинице. Поэтому, прекратить посторонние разговоры и приготовиться к снижению, - поставил я точку в их остроумных пикированиях друг на друга.

Уменьшая обороты двигателей, я прислушался к шелесту винтов. Намного приятней летать на самолёте, на котором работу силовых установок можно контролировать визуально. Только слегка повернул голову влево и пропеллеры стали видны через боковую форточку. Видимо, всю оставшуюся жизнь, переводя самолёт на снижение, я буду взглядом контролировать их: "Крутятся ли?"

Глава 10

Военная гостиница города Пушкина располагалась в самом центре города на четвёртом этаже здания, построенном в девятнадцатом веке. Поднявшись по крутым ступеням винтовой лестницы в офис, я позвонил в звонок вызова дежурного администратора, и пока мы ожидали Её Величество, у нас было время осмотреть интерьер предполагаемого места нашего проживания.

Последний раз  гостиницу ремонтировали сразу после Второй мировой войны, а, возможно, после Первой, или ещё раньше, после Крымско-турецкой.

Вдоль длинного коридора, стены которого были выкрашены в тёмно-синий цвет, располагались высоченные двери десятиместных номеров. Лёгкая тошнота подкатывалась к горлу при взгляде на железные кровати с продавленными панцирными сетками. Хотя причиной этого неприятного ощущения  мог быть и запах из общего туалета, расположенного в конце коридора. Дверь его висела на одной петле и поэтому не закрывалась.

Всё это придавало военной гостинице вид общежития революционных времён. Для полноты картины не хватало только матроса в чёрном бушлате с маузером в деревянной кобуре, сидящего под красным флагом у входной двери.

Толстая администраторша, увидев в начале первого часа ночи мой экипаж, произнесла:

- Принесло вас на мою голову. Предупреждаю сразу - отдельных номеров у меня нет. Размещу вас только с подселением.

- Мы не можем жить в одном номере с чужими людьми, - запротестовал я. - У нас вся полётная документация на руках. А она под грифом "для служебного пользования". Кроме того личные вещи членов экипажа могут представлять интерес для посторонних.

- Да пусть ваша документация будет хоть под грифом "Совершенно секретно". Мне до этого нет никакого дела. Оставляйте кого-нибудь в комнате, когда будете уходить. Администрация ответственности за сохранность вещей постояльцев не несёт, - невозмутимо сообщила она.

- Мы собираемся прожить здесь четверо суток, что же мне, по-вашему, вооруженный караул в комнате ежедневно выставлять?

- Молодой человек, делайте, что угодно. Можете отправляться и искать себе гостиницу по своему вкусу. А тут я командую. Так, что если вы останетесь у меня, то жить будете там, где я вам укажу, - пресекла она мою попытку отстоять наши права.

Я и раньше встречал такого рода ненавязчивое обслуживание и поэтому твёрдо знал, что дальнейшие переговоры не только бесполезны, но и опасны. Администратор в любой момент могла позвонить командиру военного гарнизона, размещённого в уютном городе Пушкин, и мой экипаж будет обвинён в поведении, порочащем высокое звание офицеров.

- Пошли отсюда, ребята. Пока машина, любезно предоставленная нам дежурным по аэродрому, не уехала, попробуем найти себе жильё лучше этого, - сказал я экипажу.

Вернувшись в микроавтобус, мы поинтересовались у водителя о возможности поселения в столь поздний час в другом месте.

- Отелей в городе много, но вам не все подойдут по цене, - ответил он.

- В "Интурист" мы, конечно, не поедем, но в таком свинарнике, как военная гостиница, оставаться не хочется. Отвези нас, пожалуйста, в тихое место, подальше от центра города, - попросил я.  

- Есть другая идея, - сказал наш ночной сопровождающий. - В ста метрах отсюда, в бывшем Царскосельском лицее, на самой границе Александровского  и Екатерининского парков, вдоль Подкапризной дороги открыли новую гостиницу. Всего лишь десять домиков построенных в китайском стиле и посреди внутреннего двора небольшая пагода. В ней есть обзорная площадка, с балконов которой виден весь парк. До революции, в этой деревне останавливались придворные императоров, адъютанты, советники, фройлен императриц. Строить её начали ещё при Екатерине Второй в конце восемнадцатого века. Недавно, администрация Царскосельского музея переоборудовала эти домики в отдельные коттеджи для туристов. Вам даже не придётся ежедневно встречаться с дежурным персоналом. Каждый домик имеет отдельный вход. Единственное неудобство заключается в том, что после одиннадцати вечера входные двери коттеджей должны быть закрыты.

- Это, пожалуй, даже преимущество, а не недостаток, - заметил я. - Когда в подчинении такие молодцы как мои, то лучше иметь дополнительные рычаги управления ими. 

Полусонные ребята даже не улыбнулись. На мою шутку они прореагировали дружным согласием поселиться где угодно, но только побыстрее.

Глава 11

Телефонный звонок прервал мой замечательный сон. Мне снилось, что моя жена и Мухина Светлана сидят вместе в большой ванной джакузи, обнимают и ласкают друг друга, а, увидев меня, они машут мне руками, предлагая присоединиться к ним. Я иду. По пути снимаю с себя одежду. Вхожу к ним в тёплую воду и… тут трещит этот проклятый телефон.  Кому и что нужно от меня в это прекрасное пятничное утро? Штурман даже не попытался поднять трубку,  хотя   телефон стоял на его тумбочке. Знает Васильев, что если это звонят нам, то сто процентов спросят командира.

Дежурный по целлюлозно-бумажному комбинату сообщил мне, что семь тонн газетной бумаги для нашего флота готовы и загружены в машину. Однако водитель этой машины на работу не вышел, так как у его сына сегодня свадьба. Поэтому, раньше, чем в понедельник, доставить груз на аэродром невозможно. Пока я слушал весь этот бред, голова моя была занята мыслью - чем занять экипаж  в предстоящие три дня?

- Что будем делать в выходные, Вадим? - спросил я штурмана.

- Поехали в Ленинград, - ответил он.

- А остальные? - меня не покидали сомнения: стоит ли оставлять ребят без присмотра.

- Сами себя развлекут, не маленькие, - штурман знал их гораздо дольше, чем я.

- Резонно. Тогда  сходи, пожалуйста, пригласи всех членов экипажа в нашу комнату. Я для вас приятный сюрприз приготовил.

Васильев ушёл будить ребят, а я достал из ношеных носков спрятанные там  доллары и отсчитал по сотне для каждого из них. С неудовольствием отметил про себя, что  мне могло бы остаться больше, но у моего помощника Коваленко язык как помело. Он сначала говорит, а только потом начинает думать. Спрятав  оставшиеся деньги в вонючий тайник, я  придумал короткую речь о материальных интересах экипажа.

Через десять минут, ещё не отошедшие ото сна ребята стояли у стола посредине моего гостиничного номера.

- Если кто-то не доспал, прошу извинить, - сказал я. – Завтра и послезавтра доспите. Собрал я вас с утра пораньше чтобы объявить вам две новости.

Хорошую и плохую? – спросил Коваленко.

- Нет, Серёженька, ты не угадал. Я имею для вас хорошую новость и очень хорошую. Сегодня мы ни куда не летим. Вылет переносится на после полудня в понедельник. У нас есть три дня на отдых. Это хорошая новость. Перед тем как сообщить вам очень хорошую новость я хочу сказать несколько слов.

Я подчеркнул важность момента минутной паузой. Народ, не понимая куда я клоню, стоял молча.

– Я никогда не спрашивал вас как вы решали «шкурные» вопросы летая под руководством Войцеховского. Это не моё дело. Сейчас я у вас командир, и я считаю, что раз мы в полётах делим риск поровну, то и деньги упавшие нам под ноги, мы будем делить поровну. Но не забывайте о том, что быть членом моего экипажа это не только привилегия получать равную долю, но и обязанность хранить в тайне всё, что выходит за рамки служебных дел, - я обвёл их взглядом. – А теперь каждый из вас получит по сто долларов.

Я подошёл к столу вынул из кармана семь купюр и разложил перед ребятами. Последнюю я положил перед собой.

Коля Оноприенко взял со стола лежащую перед ним бумажку, посмотрел через неё на висящую над столом лампу и положил её обратно на стол.

Глазам не верю, -  сказал он и протёр кулаками глаза.

Ребята дружно рассмеялись, забрали деньги и разошлись по своим комнатам, а мы со штурманом отправились в самый красивый город России.

Своим великолепием Ленинград не уступала Парижу, Лондону и Вене. Так, во всяком случае я думал, гуляя по нему с Васильевым. Построенный в начале восемнадцатого века царём Петром Алексеевичем Петербург на двести лет стал столицей Российской империи. Каждый последующий царь или царица старались сделать его похожим на лучшие европейские города. Здания и мосты, дворцы и музеи, всё, что составляло центральную часть города, является, без преувеличения, исторической и культурной ценностью мирового значения.

Мы со штурманом медленно шли по Невскому проспекту. По пути разглядывали старинные здания, витрины современных магазинов размещённых в них и как малые дети ели мороженое. С детства непревзойдённый вкус сливочного пломбира, покрытого молочным шоколадом, был так же великолепен, как и сам город. Перед тем как купить этот деликатес, Васильев предложил мне зайти в кафе, называемом в народе «Лягушатник», что сразу за каналом Грибоедова, и отведать мороженое из блюдечек. Я уговорил штурмана отказаться от этой затеи и полакомиться «Ленинградским» на ходу. В ход я пустил хитрый тактический приём. Я напомнил Васильеву, что в «Маскараде» Лермонтова Арбенин отравил Нину именно мороженым из блюдечка.

- А если серьёзно, - добавил я. - То мне очень не хочется сидеть в такую чудную весеннюю пятницу на потёртых зеленоватых диванах среди студентов прогуливающих занятия.

Перейдя по Народному мосту через реку Мойка мы оказались на Казанском острове в пределах квартала или двух от Дворцовой площади. Здесь наше внимание привлёк рекламный плакат, призывающий всех горожан и гостей Ленинграда посетить выставку неформальных художников. Заплатив чисто символическую цену за входные билеты, мы с большой долей скепсиса принялись осматривать произведения искусства наших современников.

Должен честно признаться - Рембрандтов среди них не было. Останавливаясь у некоторых картин, мы вполголоса обменивались впечатлением. Большинство наших критических замечаний сводилось к тому, что мы и сами могли бы нарисовать "Чёрный квадрат", не хуже, чем Малеевич. Отдельным работам нельзя было отказать в смелости идеи, но в погоне за ней художник забыл о технике. На других же картинах техника была в порядке, но под слоем краски кое-где просматривались вертикальные и горизонтальные линии решётки, начерченной карандашом. То ли мастер очень спешил, то ли он абсолютно не уважал публику, понять было сложно. Не хотелось признаваться самим  себе  в отсутствии у нас вкуса и мы продолжали искать ту работу, которая могла бы удовлетворить "дремучих дилетантов", взявшихся судить о новом изобразительном искусстве. Я уже начал жалеть о пяти рублях, отданных мной за входной билет, как вдруг нашёл ту единственную вещь, ради которой через месяц после описываемых событий привёл сюда весь свой экипаж.

На отдельном столике,  в самом дальнем от входа углу зала, стараясь не привлекать лишнего внимания, стояла деревянная дощечка размером сорок сантиметров в длину и тридцать  в высоту. На вырванном из западногерманского журнала двойном развёрнутом листе профессиональным фотографом были запечатлены: колбасы и буженина, сосиски и сардельки, прожаренные отбивные и мясо птицы, бараньи рёбрышки и филе из дичи, а на заднем плане стояли три бутылки хрена. Реклама просто кричала: "С этим хреном вы можете съесть всё, что угодно".  А в левом верхнем углу этой залитой бесцветным лаком дощечки, был приклеен талон Ленинградского Городского Исполнительного Комитета на один килограмм сахара за март месяц 1985 года. Глубина мысли художника пронзала сердце русского человека насквозь.

Где справедливость?

В побеждённой Красной Армией и впоследствии разграбленной союзниками Германии,  хрен рекламируют к изобилию деликатесов, а в вымершем на две трети от голода городе, через сорок лет после победы, сахар по талонам распределяют, по одному килограмму в месяц.

Мы ушли с выставки в подавленном настроении и решили в следующий свой прилёт в Ленинград привести сюда наших ребят. Буквально через несколько недель нам представилась такая возможность. Мы снова прилетели в Пушкин, и снова остались в нём на выходные. Я взял с собой небольшую сумму денег и твёрдое намерение приобрести этот шедевр мысли. Однако, меня ожидало глубокое разочарование с одной стороны, с привкусом гордости за свой вкус с другой. Когда я, в окружении членов своего экипажа, попросил администратора выставки помочь нам найти картину под названием "Хрен", он развёл руками и сказал, что она давно уже продана. Желая показать свой неподдельный интерес к этой работе, я спросил его:

- Извините, я тоже хотел её купить, не могли бы Вы сказать, за какую цену она была продана?

- Это не секрет, - он открыл свой журнал и, найдя в нём нужный каталожный номер, прочитал. - Приобрела её Шведская национальная галерея современного искусства за сорок пять тысяч крон.    

Я не имел ни малейшего понятия, дорого это или не очень, но понимал, что  сорок пять тысяч, каких-то шведских крон, это больше, чем тридцать "полновесных" советских рублей, приготовленных мною для этой покупки.

Но это было немного позже. А в тот вечер, устав до чёртиков от туризма, мы с Васильевым возвращались на электричке в Детское Село. Вадим положил голову на моё плечо и уснул едва мы тронулись от дебаркадера Витебского вокзала. Я отрешённо смотрел на дверь, ведущую в другой вагон. На платформе Шушары в тамбур вошёл молодой парень. Как только дверь электропоезда сомкнулась и мы поехали дальше, его глаза пробежали вдоль нашего вагона и, перехватив мой взгляд он  приветливо улыбнулся. Без всякой задней мысли я улыбнулся ему в ответ. Парень призывно кивнул головой, приглашая составить ему компанию и подтвердил своё приглашение жестом руки.

- Иди ко мне, - незамысловатая фраза легко читалась по его губам.

Я оглянулся, предполагая,  что он зовёт не меня. Но за моей спиной никого не было. Прислонив голову штурмана к окну вагона, я собрался подняться со своего места, когда сидевшая рядом со мной старушка спросила меня:

- Вы что, молодой человек,  гомосексуалист?

Подходящих слов для недобитой аристократки у меня не нашлось.  Неожиданное оскорбление таким вопросом лишило меня дара речи. С лёгкими полными возмущённого воздуха я отрицательно замотал головой.

- А ему от вас именно это и нужно, - спокойно уточнила она. - Он приметил, как ваш товарищ уснул на вашем плече, и принял вас за своего.

- Спасибо, женщина. Мы с другом из провинции. У нас там такого нет, - наконец-то сипло выдохнул я.

- Такое есть везде, - с сожалением в голосе сказала она. - Только в провинции они пока скрывают свою сексуальную ориентацию, а у нас, наоборот, выпячивают. 

Глава 12

Субботний день начался с обильного застолья. Оставшиеся вчера в Пушкине члены экипажа решили отпраздновать первую командировку с новым командиром корабля грандиозной пьянкой. Не сказав мне о своих планах ни слова, они купили десять бутылок водки, две бутылки коньяка и двадцать бутылок пива. Всё это нам предстояло выпить сегодня. Задача была не из лёгких, поэтому мы решили не откладывать это мероприятие на вечер и уселись за стол в гостиничном номере  радиста,  когда часы показывали половину одиннадцатого утра. К восьми часам вечера  я уже не мог  ни пить, ни есть и предложил Вадиму немного прогуляться по Александровскому парку.

Когда мы проходили под аркой Большого каприза, Васильев предложил нам на него взобраться.

- А на часовню ты залезть не хочешь? А то вон она стоит, чуть поодаль, - осадил я его. – Я тебя на ногах еле удерживаю, а ты по развалинам полазить хочешь. Остынь, отважный штурман.

Плохо ориентируясь в сумерках в незнакомом мне парке я вывел Васильева  к Зеркальному пруду, хоть и планировал оказаться возле Белой башни.

- Где мы? – промычал штурман когда я усаживал его на покрашенную белой краской железную скамейку у подножья скульптуры обнажённой женщины.

- По моему у Зеркального пруда, в Екатерининском парке. Во всяком случае вон то, желтоватое здание, которое сереется за водой, очень напоминает мне Верхнюю ванну, - я озирался по сторонам пытаясь понять, как мы сюда попали.

- А шли куда?

- Белую башню смотреть, в Александровском парке.

- Так значит ты - матрос-партизан Железняк.

- Почему это я Железняк? 

- Потому что он тоже, шёл на Одессу, а вышел к Херсону, - рассмеялся своей шутке Васильев.

- А, «и десять гранат не пустяк», - тихо продолжил я песню Михаила Голодного, когда до меня дошёл смысл профессионального штурманского сравнение.

- Верхняя ванная, говоришь. А что, есть ещё и нижняя? – спросил Вадим и икнул.

- Есть.

- А в чём разница? – не унимался Васильев.

- Разница в том, что в Верхней мылись царственные особы, а в нижней придворные. Её и называли Кавалерская мыльня.

- Кавалерийская мыльня, - захохотал мой пьяный приятель. – Значит они мылись там прямо с лошадьми.

- Я тебе сказал Кавалерская, а не Кавалерийская.

В этот момент Васильев поднял голову и увидел мраморную статую, стоящую на постаменте в нескольких метрах позади нас.

- О сиськи, - грубовато отреагировал он по достоинству оценив произведение искусства.

- Значит морды дельфинов у её ног ты не заметил, а сиськи это пожалуйста, - не скрывая сарказма парировал я и рукой повернул голову Вадима обратив его взор вдоль дорожки. - Ты лучше вон туда посмотри.

Фланирующей походкой к нам приближались две очаровательные молодые женщины.

Они были абсолютно разные и хорошо дополняли друг друга. Брюнетка с волнистыми волосами была повыше ростом и имела  красивые, можно даже сказать, яркие черты лица. Мне почему-то показалось, что работает эта женщина в большом коллективе и не стесняется брать инициативу на себя.

- Добрый вечер ребята, - приветливо сказала именно она. - Вы не сильно заняты?

- Для вас, девушки, мы свободны всегда, - ответил штурман и, чтобы не сползти со скамейки, оперся рукой на мою ногу.

- Вы нас извините, - вступился я за него. -  Мы с Вадимом перебрали слегка, но если мы можем вам чем-то помочь, то минут через сорок будем в полном порядке.

- Сомневаюсь я, что-то, - сказала вторая девушка и рассмеялась.

Прямые, светлые волосы обрамляли миловидное лицо этой невысокой блондинка. Её маленький рот обрамляли пухлые губки обведённые розовой помадой. За ними моему взгляду открылись два ряда ровных зубов и влажный язычок.

- А зря, - Вадим старался изо всех сил казаться трезвее, чем был.

- Вы расскажите, в чём проблема, а потом мы вместе оценим наши силы, - кто из них мне нравится больше, для себя я ещё не решил, но уже точно знал, что хочу понравится им обеим.

- Сегодня утром мы приехали на автобусе из Москвы, на двухдневную экскурсию по Ленинграду. Весь день наша туристическая группа провела в музеях, а на ночь нас привезли в этот город и разместили в той же гостинице, где живёте вы. Но тратить время на сон жалко и мы решили собрать желающих съездить ночью в Ленинград посмотреть, как над Невой разводят мосты. Водитель автобуса сказал, что если наберём двадцать человек, то поедем, а если нет, то он даже ключ в замок зажигания вставлять не будет.

- Ну, и сколько вы уже собрали? - пьяным голосом спросил Васильев.

- Если вы согласитесь, то с вами будет четверо.

- Не густо, - подытожил я несложный арифметический подсчёт. - Давайте сделаем так: мы пройдёмся по парку и через час вернёмся сюда, а вы попробуйте уговорить кого-нибудь ещё. Если у вас получится, то мы поедем с вами, а если нет, то придумаем что-нибудь взамен разведённых мостов.

Получив от девушек согласие, мы с Вадимом пошли по широкой аллее  Екатерининского парка среди вековых дубов и старинных скульптур. 

К моему удивлению через час прогулки штурману стало значительно лучше. Но ещё больше меня удивило то, что когда мы подошли к гостинице, девушки нас уже ждали. Не трудно было догадаться, что поиски желающих провести ночь под открытым небом, даже в таком прекрасном городе как Ленинград окончились полным провалом. Моё предложение ещё раз пройтись по парку нашло дружную поддержку  искательниц приключений и мы, теперь уже вчетвером,  отправились на прогулку вновь.

Я коротко рассказал о том, кто мы с Вадимом и чем зарабатываем себе на жизнь, предоставив возможность нашим новым знакомым рассказать о себе как можно больше.

Марина взяла меня под руку и увлекла  в темноту парка. История её семьи была необычной и интересной. Одно только отчество, носимое ею, могло заинтересовать любого слушателя. Не так уж и часто встречаются в средней полосе России Марины Себастьяновны.

Себастьяну Хосе Веласко было всего лишь шесть лет, когда его и ещё три сотни таких же испанских мальчишек и девчонок вместе с ранеными советскими офицерами, воевавшими на стороне революционной армии Испании, погрузили на большой пароход в порту Барселоны. Шёл 1938 год. Его отец, командир пехотного коммунистического полка, погиб в битве на Эбро за несколько месяцев до этого переломного дня. Мать, оставив сына на попечении своей сестре, ушла на фронт мстить "франкистам". А тётка отвела племянника в приют для сирот, откуда Себастьяна вместе со всеми остальными детьми забрали русские.

Четыре долгих дня шёл пароход от испанских берегов в Советскую Одессу. Чужие дядьки и тётки, говорившие на непонятном для него языке, два раза в день приносили детям еду. Сначала он не мог её есть. Всё казалось ему невкусным. Но вскоре голод вынудил мальчика принимать пищу. Сойдя с корабля, Себастьян  поездом доехал до Иваново, где и провёл следующие десять лет, учась в школе-интернате. Уже через месяц после приезда макароны и варёная картошка казались ему самой любимой едой на свете. После Великой Отечественной войны он переехал жить в Москву. И всю свою оставшуюся жизнь абсолютно искренне считал, что это самый лучший город в мире.

О себе внучка испанского командира полка, рассказывала менее охотно, чем о деде и отце. Типичная судьба москвички. Средняя школа, престижный Технологический институт, не приносящее радости замужество, шестилетний сын и работа. Инженерная должность на одном из оборонных предприятий столицы. Верная подружка и ещё три или четыре временных подруг. Всё как у всех. Но душа постоянно просит чего-то большего. Праздников, фестивалей, танцев, карнавалов и, конечно же, приключений - обязательно с интригами.

"Да ты просто находка! - подумал я, радостно потирая руки. - Будут тебе и приключения, и интриги."

Вечер решили продолжить в гостях у девушек. Так было больше уверенности, что пьяные члены нашего экипажа не найдут нас со штурманом с предложением выпить с ними "на посошок".

От кофе, выпитого за несколько часов непринуждённой беседы, сердце  билось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Спать не хотелось, но ложиться в постель было давно пора. Все ждали этого момента, но никто не решался сказать об этом прямо. Одно дело, встреча любовников где-нибудь в уютной квартире и совсем другое, когда такие же отношения развиваются стремительно, да ещё при свидетелях. Мы со штурманом особыми принципами не страдали, но отсутствие подобного опыта явно сказывалось, и тогда я решился на импровизацию.

- Уходить нам с Вадимом не хочется, - начал я издалека. - Спать в свои постели вы нас не приглашаете, а время уже два часа ночи. Поэтому моё предложение будет таким, - я сделал паузу в надежде, что они всё же  проявят инициативу. - Мы с другом ложимся на одну кровать, а вы на другую.

Большей глупости придумать не смог бы даже последний идиот. Но я предполагал, что дурацкое положение, в которое я пытался поставить четверых взрослых людей, приведёт к критическому моменту и всё разрешится само собой. 

Так мы и поступили. Пролежав в одной кровати с Вадимом несколько минут, я понял, что рассчитывал на смелость девушек напрасно. Они лежали затаившись как мышки и, казалось, что если ничего не предпринимать, наша  дружная компания так и уснёт. Всё это напоминало очень старый анекдот про охотников, которые, взяв с собой на охоту водку, принесли её назад только потому, что штопор забыли дома.

Я тихонько встал из постели, подошёл к подружкам, осторожно взял Татьяну за руку и вытянул её из-под одеяла.  Когда она послушно поднялась, я, не теряя ни секунды, лёг на её место. По полу в направлении кровати Васильева зашлёпали комнатные тапочки девушки.

Остаток ночи пролетел быстрее реактивного истребителя.

Глава 13

На следующий день, ближе к вечеру нас разбудил мой сокурсник по лётному училищу Олег Сергеев. Москвички  давно уехали на экскурсию, оставив на столе записку, что вернутся не раньше девяти вечера. В надежде, что нас никто не побеспокоит, мы с Васильевым решили выспаться на их кроватях. Но ошиблись.

Наш непрошеный гость служил командиром Ту-16-го на одном  из  аэродромов  Черноморского  флота. Прилетев на Пушкинский авиаремонтный завод в пятницу после обеда, он два дня разыскивал меня. Не обнаружив командира в его комнате и не получив вразумительного ответа от членов экипажа о предполагаемом месте моего нахождения, он решил обойти все гостиничные номера "китайской деревни", и ему наконец-то улыбнулась удача. Я смотрел на него и думал: "Чего это ты такой приветливый?  Большими друзьями во время учёбы мы не были, за пять лет после выпуска из училища ни разу не встречались, откуда такое радушие? Даже две бутылки коньяка с собой принёс."

Всё прояснилось после третьей выпитой рюмки. Задав для вступления в длинную беседу несколько общих вопросов о семье и здоровье, Олег начал подробно расспрашивать меня о гибели членов моего экипажа в Тихом океане. Васильев, выпивавший до этого момента с нами, под надуманным предлогом  деликатно удалился. Мне захотелось выгнать Сергеева из номера, где мы со штурманом так чудесно провели ночь. Но, несмотря на изрядную дозу коньяка уже бродившую по моей крови,  я понимал, что делать этого нельзя. Не мог капитан по собственной инициативе пойти на такие затраты.  За его спиной чувствовалась твёрдая рука работников Комитета Государственной Безопасности, спланировавших этот разговор. Значит, за мной следят.  Не хотелось верить, что вчерашняя пьянка и весёлые москвички тоже являются составными частями операции по выявлению истины. Вероятно, это лишь совпадение. Олег лез в душу слишком настойчиво, чтобы принять его сочувствие за чистую монету.

К моему счастью, большинство людей говорить любят больше, чем слушать. Капитан Сергеев был из большинства. Убедившись, что я ещё не настолько пьян, чтобы рассказывать правду о катастрофе моего самолёта и жаловаться на превратности злодейки судьбы, оставляя солёные слёзы горечи на его плече и сморкаясь в любезно предоставленный им носовой платок, он заговорил сам.

Тема разговора не отличалась своей оригинальностью. Ну, о чём могут говорить между собой два пьяных лётчика? О женщинах, если они друзья. И об авиационных катастрофах, если они бывшие однокурсники и в портфеле одного из них, кроме двух бутылок коньяка, был принесён портативный диктофон.

Олег рассказал мне о гибели нашего общего сокурсника в Хабаровском крае на авиабазе Монгохто.

Пятьсот шестьдесят восьмой авиационный полк Ту-22М отрабатывал полёты парами по маршруту в ночное время. Ведомый экипаж капитана Турманова сразу после взлёта вместо перехода в набор высоты по приборам принялся визуально искать своего ведущего, взлетевшего на три минуты раньше. Всматриваясь в ночное небо, в надежде отличить огонь сгораемого керосина от света звёзд, лётчики не заметили, как их самолёт перешёл на снижение. На пятьдесят восьмой секунде сработала звуковая сигнализация о приближении земли и спокойный женский голос предупредил экипаж о недопустимости дальнейшего снижения, но было уже поздно. Сверхзвуковой ракетоносец с полными баками горючего оказался слишком тяжёлым, чтобы быстро изменить траекторию полёта. Ситуацию усугубило то, что за две секунды до этого лётчики отключили форсаж и самолёт, с высоко задранным носом соплами двигателей задел землю.

Оставляя за собой широкую полосу пожара, всего лишь в километре от родного аэродрома, сверхзвуковой ракетоносец полностью разрушился. Несгоревшие куски законцовок крыльев, верхняя часть хвостового оперения, стойки шасси и детали двигателей были разбросаны взрывом на сотни метров вокруг места крушения. Кабина представляла собой комок проводов с кусками дюраля от внутренней обшивки. Членов экипажа и фюзеляж как будто пропустили через мясорубку. Среди этих обломков спасательная команда быстро нашла тяжёлый несгораемый оранжевый шар, именуемый как "чёрный ящик", и магнитофонные записи переговоров пилотов подтвердили первичную версию трагедии.

«Роковая ошибка экипажа в технике пилотирования.»

Трудно было себе представить гибель товарища, с которым я проучился в лётном училище четыре года в одном классном отделении. Дружбы между нами не получилась. Ещё на первом курсе из-за незначительного предлога мы подрались за углом от парадного входа в казарму и после этого наши отношения были прохладными. Да как подрались, проще сказать сцепились. После словесной перепалки он первым ударил меня в лицо кулаком, на что я ответил захватом его торса и броском на землю. На протяжении всех оставшихся лет совместной учёбы я чувствовал  лёгкое разочарование тем, что его друзья не позволили мне намять ему тогда бока. Ведь как только он оказался подо мной на земле они кинулись ему на помощь и растащили нас в стороны. Так что я по физиономии получил, а ему съездить не успел. И вот он сгорел в кресле помощника командира корабля. И вина в этом была не его.

Вспоминая непростые отношения с моим тёзкой, я думал о том, что мне его искренне жаль. С возрастом я понял, что он был неплохой парень. Его любили многие, но в основном те, кто с неприязнью относился ко мне. По молодости мне казалось, что это несправедливо, ведь я-то лучше. Однако время всё расставило на свои места, и с годами я понял, что ни черта я не лучше, а во многом даже гораздо хуже, чем был он.

Ещё более драматичная катастрофа произошла в центре боевой подготовки лётного состава, расположенного на юге Украины в городе Николаеве. У точно  такого же самолёта на взлёте с аэродрома «Блондинка», днём, в простых метеорологических условиях, оторвалось правое крыло. Лётчики, увидев нарастающий крен, до самой земли пытались устранить его отклонением штурвала влево.  А штурмана, сидевшие в своей кабине за их спинами, сразу оценив обстановку, предприняли попытку катапультироваться. Молодой штурман-оператор среагировал на аварийную ситуацию быстрее и выпрыгнул на одну секунду раньше, чем штурман-навигатор. Это спасло ему жизнь. В момент катапультирования крен уже достиг сорока пяти градусов и ста метров высоты, на которую кресло штурмана-оператора бортового оружия было выброшено пороховым зарядом, хватило для раскрытия парашюта. А штурману-навигатору повезло значительно меньше. Среагировав чуть позже, он вылетел из своей кабины, когда крен самолёта достиг ста пятидесяти градусов и, ускоренный реактивной струёй, врезался в сухую украинскую землю. Его парашют так и остался нераскрытым. Справедливо говоря, от старшего штурмана учебного полка не осталось ничего. Удар о землю был такой силы, что отделить части его тела от глины не представлялось возможным. Погибшие пилоты, хоть и обгорели в огне пожара, были легко узнаваемы.

Двух лётчиков и штурмана хоронили как героев. Эскадрилья  истребителей из полка противовоздушной обороны пролетела над похоронной процессией. В тот момент, когда самолёты были над головами несущих гробы сослуживцев, три из восьми "Мигов" резко взмыли вверх и растворились в голубизне неба, символизируя этим то, что хотя лётчиков и хоронят на земле, души их навсегда улетают в небо.

Единственный чудом оставшийся в живых член экипажа настоял на том, чтобы  его вновь допустили к полётам.  И когда через месяц после катастрофы он шёл по бетону рулёжной дорожки к месту стоянки своего нового самолёта, все лётчики и техники, оставив свои дела, поворачивались к нему лицом и аплодировали.

Закончив свой рассказ, он вспомнил, зачем пришёл ко мне в этот субботний вечер. Но не успел Олег вернуться к теме моей трагедии, как открылась дверь, и вошли очаровательные хозяйки этого гостиничного номера в сопровождении  Вадима Васильева.

Я улыбнулся Сергееву и  сказал:

- Тебе пора, спасибо за интересную беседу. И передай "особисту", что я не виноват в гибели своего экипажа.

- Какому "особисту"? -  сделал удивлённый вид Сергеев.

- Ты сам знаешь какому, - ответил я и добавил для ясности. - Тому, который тебя сюда прислал. 

Непрошеный гость ушёл, а ничего непонимающие девушки стояли в дверях, с изумлением  глядя на меня. Первой пришла в себя Марина. Закрыв за собой дверь комнаты, она села за стол напротив, и  с видом человека, у которого есть право допрашивать других, в упор спросила:

- Валера, что тут происходит? О чьей гибели шла речь?

Пришлось коротко рассказать о моём беспримерном плавании на плоту среди льдин, с двумя замёрзшими товарищами. В заключение рассказа я спросил, обращаясь к обеим путешественницам:

- Ещё вопросы есть?

- Есть, - ответила тихим голосом Таня. - Кто такой "особист"?

- "Особистами" в Вооружённых силах называют сотрудников военной контрразведки. Так повелось с времён Гражданской войны, когда были созданы Особые отделы.

- А причём здесь контрразведка? - удивилась Таня.

- А притом, что когда им делать нечего, они стараются найти себе занятие. Надо же как-то оправдывать свои не в меру раздутые штаты. Вот и лезут во всё подряд. Шпионами на флоте и не пахнет, а заниматься   чем-то надо.  Следствие по моему делу, закончилось полгода назад. Я и должность новую успел получить, а они всё ищут возможность поймать меня на лжи и шлют таких вот "Олегов" с коньяком. Будто коньяк в состоянии изменить прошлое, или я под влиянием алкоголя возьмусь себя оговаривать. Не знаю, на что они рассчитывают, но этот номер у них не пройдёт.

Побледневшие москвички сидели за столом и с жалостью смотрели на меня. Штурман, знавший давно всю эту историю, сказал:

- А не выпить ли нам по чуть-чуть за нашего боевого командира?

Я разлил в четыре стакана оставшийся после ухода Сергеева коньяк и предложил другой тост:

- Предлагаю выпить за тех, кто, улетев, никогда уже не вернётся.

Девчонки как по команде заревели в голос. Измученные длинной дорогой и неудобством автобуса,  привезшего их из Москвы, проведя вторую бессонную  ночь в наших с Вадимом объятиях, а утром, отправившись на целый день бродить по выставочным залам, они не были морально готовы услышать что-либо подобное. Утешать расчувствовавшихся женщин нам пришлось в постелях.

Глава 14

Удивительно устроена человеческая память. Я не чувствую ни рук, ни ног, а в голову настойчиво лезут самые неподходящие в этот момент воспоминания.  Вместо отца с матерью, которых хотелось бы увидеть перед смертью,  в памяти всплывает Калининград.

Диаметрально противоположная от моего места службы географическая точка России. Март. Ещё прохладно, снег уже растаял, но такой грязи, как в большинстве российских городов, на улицах нет. Как ни старались государственные и партийные руководители выветрить отсюда германский дух и стереть память об истинных хозяевах этой земли, это им не удалось. Построенный немцами Кенигсберг резко отличался от других областных центров страны своей архитектурой, чистотой и культурой жителей.

Обо всём этом я думал, когда мы всемером праздно болтались по городу в поисках достойных, в нашем понимании, приключений. Нельзя же всерьёз воспринимать как стоящее  времяпрепровождение посещение музея янтаря или осмотр памятника  Шиллеру. Девушки нас не замечали в упор. Ни наши лётные куртки с надписью на рукавах: "Военно-воздушные силы", ни предложения провести совместный ужин, плавно переходящий в завтрак, не произвели на калининградок никакого впечатления. Даже студентки института рыбной промышленности, которым мы предложили по бокальчику янтарной жидкости в пивном саду у главного корпуса их Вуза, дали нам от ворот поворот.

Мы остановились у бронзовой скульптуры «Борющиеся зубры». Два гиганта со вздутыми мышцами и оттопыренными хвостами упёрлись рогами друг в друга. Казалось, что они пытаются сбросить соперника с постамента в фонтан разбитый у его подножья. Экипажный радист и механик вскарабкались на мраморные плиты и схватившись руками за хвосты бронзовых животных повисли на них как две аппетитные сардельки.

- Заканчивайте этот детский сад, - неодобрительно сказал я. – Обидно будет если вас абсолютно трезвых милицейский наряд заберёт.    

- Не клюёт сегодня, - с горечью вздохнул штурман.

- Ты им свою удочку не показал, вот и не клюёт, - ответил пошлостью  радист и отпустив хвост зубра спрыгнул на землю.

- В Иваново лети. В городе ткачих будешь нарасхват, - предложил правый лётчик.

- Пошли в гостиницу. Этот город не наш, - сказал я. - Хоть с жильём повезло, даже горячая вода в номере есть. Кстати, в отеле на первом этаже  расположен пивной бар, кто хочет, может его посетить, но спать всем вернуться в гостиничные номера.

- Обязательно в свои? - с мечтательной улыбкой спросил Мерёжа.

- У кого как получится, но в пределах гостиницы.

- Валера, а ты в бар пойдёшь? - спросил Вадим. Только ему одному разрешалось называть меня по имени.

- Нет,  займусь стиркой, к пиву я почти равнодушен. Водки бы выпить с девочками, как тогда в Пушкине, так ведь сам видишь, не с кем. 

- Я останусь с тобой, пусть молодёжь порезвится без следящего зоркого ока старшего поколения.

Решение постирать было принято как нельзя вовремя. После четвёртого дня командировки, воротники наших кремовых рубашек имели цвет кофе, причём без молока, а носки можно было ставить в прихожей гостиничного номера вместе с ботинками.

Раздевшись до трусов и развесив на спинках стульев постиранное бельё, мы с Вадимом уселись перед телевизором пить чай с печеньем. Не успели мы выпить по первому стакану, как в наш номер, без предварительного стука в дверь, ворвался экипажный радист  Коля Оноприенко и с порога выпалил:

- Командир, мы таких классных баб в пивном баре "сняли".

- Ох, и жаргончик у Вас, товарищ прапорщик. Выражаетесь прямо как настоящий сутенёр, - шутя, сказал штурман.

- Погоди его ругать, - вступился я за Николая. - Во-первых, за находчивость объявляю тебе благодарность, а во-вторых, чего ты тут стоишь? Веди их скорее.

Радист пулей вылетел за дверь. Оставшись вдвоём мы быстро надели брюки, натянули на себя мокрые форменные рубашки и комнатными тапочками скрыли отсутствие носков. Только я и штурман закончили одеваться, как открылась дверь, и в номер вошли так называемые "бабы".

Их появление привело всех участников этой сцены в лёгкое замешательство. Мне было двадцать семь лет, штурману двадцать девять, технику чуть больше тридцати, радисту двадцать пять, а второму пилоту двадцать два,  средний возраст мужской половины компании с трудом дотягивал до  двадцати шести лет. А им четверым, стоящим  на пороге и не решающимся его переступить, в среднем было около сорока. Возрастной дисбаланс был виден невооружённым глазом. 

Но отступать было уже поздно, и я пригласил их войти. 

Властность наших красавиц мы ощутили почти сразу. На диване сидели лидеры профсоюзных организаций машиностроительных предприятий Советского Союза.

Устав от многочасовых заседаний, слетевшиеся со всей страны на ежегодную конференцию председатели профкомов решили отдохнуть в баре, где их и встретила наша "молодая гвардия". Очевидно, радист с правым лётчиком сказали им, что командир и штурман по возрасту старше их двоих, и женщины ожидали увидеть ну, если не своих ровесников, то хотя бы мужчин в возрасте от тридцати пяти до сорока лет, а сейчас перед ними сидели просто дети и дети старшего возраста. Это был сюрприз. Приятный он или нет, решить они не успели. Я предложил всем выпить за знакомство.

- Меня зовут Женя, - сказала одна из гостей и протянула руку для пожатия.

- А что мы будем пить, мальчики? - с ехидством в голосе спросила она после того, как все участники "встречи на Эльбе" назвали свои имена.

- Как всегда, чистый спирт, девочки, - в тон ей ответил Вадим.

Я толкнул его в бок локтем и шепнул:

- Не хами, а то обидятся и уйдут.

Но этих женщин обидеть было трудно. Они пили спирт, закусывая его рыбными консервами не уступая нам в количестве выпитого. Вскоре мне стало казаться, что не такие уж они старые коровы, как это виделось сначала. Я решил сделать две вещи: первое, для сокращения разницы в возрасте и выравнивания количества мужчин и женщин, выпроводить из нашего номера правого лётчика, и второе, заменять спирт в своём стакане  водой.

С Серёжей возникли небольшие трудности. Будучи уже хорошо пьяным, он не хотел уходить. Я объяснял ему шёпотом, стоя у дверей, что он годится этим тёткам в сыновья. 

- А ты? - упрямился он.

- В младшие братья, - не желая обострять скандал, отшутился я.

Он обнял меня за плечо и примирительно сказал:

- Желаю удачно переспать с этими сёстрами.

Вторая задача решалась гораздо проще.  После того, как Сергей ушёл, я подменил недопитый стакан со спиртом на стакан с водой.  Подмены никто не заметил. В том числе и наш борттехник. Когда пришла его очередь говорить тост он поднялся с дивана держа в руках два стакана спирта. Свой и мой. Красноречием Гена не страдал. Произнёс гусарское: "За прекрасных дам", осушил свой стакан и будучи абсолютно уверенным, что его обожжённое горло наконец-то получит некоторое облегчение, залпом запил его моим. Затем медленно повернул голову в мою сторону, пристально посмотрел мне в глаза, грязно выругался и рухнул между диваном и столиком. Наступила неловкая пауза. Женщины уставились на него в недоумении пожимая плечами, а мы с Вадимом и Николаем утащили борттехника в спальню.

Этот нелепый эпизод был хорошим знаком для всех. Никого не пришлось уговаривать перейти от пьянки к танцам. Васильев и Оноприенко, пригласив понравившихся им женщин, медленно закружились в центре зала нашего трёхкомнатного номера "люкс".  Я остался сидеть на диване, не зная кому из двух оставшихся "красавиц" отдать предпочтение. Обняв обеих за плечи, я наслаждением ощущал, как их руки заскользили по мне, расстёгивая всё, что имело пуговицы.

Недолго потанцевав, Вадим взял свою подругу за то место, где у женщин более молодого возраста бывает талия, и увлёк её в кабинет. Только количеством выпитого им спиртного можно объяснить то, что он не обратил внимания на стеклянную дверь, разделяющую нас. Когда штурман сел в кабинете на стол, радисту стало не до танцев, и он устроился на пол перед диваном, чтобы наблюдать, как развернутся события в кабинете.

Больше обращая внимание на поцелуи, покрывавшие моё тело с двух сторон, чем на Васильева, я пропустил тот кульминационный момент, когда в кабинете всё пошло не так, как планировалось Вадимом. Наташа стояла на коленях перед столом и, положив руки на ноги штурмана, содрогалась всем телом. Сначала я даже не понял, что это он с ней делает, но, увидев беспомощное, растерявшееся лицо друга, чуть не упал с дивана от хохота. Женщину выворачивало наружу. В считанные секунды на ногах и ещё влажной от стирки рубашке моего друга оказалось всё съеденное и выпитое ею за вечер. Я подумал, что штурман ожидал от этого уединения более приятных ощущений.  

Мои спутницы вскочили с дивана и увели Наташу в свой номер. Васильев, проклиная всех женщин на свете и показав нам с Николаем кулак, принялся наводить порядок в комнате. А когда он зашёл в зал, мы, продолжая тихонько смеяться и желая добить его своим дружеским презрением, пальцами зажали себе носы. Со словами:  "Да ну вас", он ушёл в комнату, где спал борттехник Рыбников.

Я превратил диван, на котором сидел, в огромную кровать и сказал Оноприенко:

- Коля, позвони тёткам и скажи, что мы с тобой их ждём. Да проветри после Васильева кабинет, тебе там спать.

Ожидая с минуты на минуту возвращения гостей я не раздеваясь лёг поверх одеяла на диван и попытался вспомнить, как скучно я жил  на Камчатке. Потом вспомнил, что вытворяла со мной Мухина во Владивостоке, и вдруг понял, что я уснул, а кто-то, раздев меня, делает со мной сейчас то же самое.  Разница была лишь в том, что искусниц было две, а это означало, что спать мне в ту ночь не дали ни минуты.

В шесть утра в дверь номера осторожно постучали. Прикрыв своё голое тело простынёй, я получил из рук посыльного матроса пакет.

- Что пишут, Валера? - спросила Галя.

- Пишут, что на твоём Горьковском автозаводе во время пожара сгорели все профсоюзные путёвки в сочинский санаторий на всё предстоящее лето, - ответил я, укладываясь в постель между  женщинами.

- А про Челябинский тракторный там ничего не пишут? - спросила Лена и нежно поцеловала меня.

- Пишут, - прошептали мои  искусанные за ночь губы. - И про тебя лично тоже.

- А что? - продолжая соревноваться с Галей за обладание большей частью моего тела, спросила она опять.

- Тебе присвоено почётное звание "Героини пододеяльного Труда". Вручение "Золотого Фаллоса" состоится сразу после возвращения с этой конференции. 

Галя рассмеялась, а Лена больно ущипнула меня за бок.

- А если серьёзно, то мне предписывается через два часа вылететь в Москву. Так что, если вы хотите ещё что-то успеть, то вам придётся хорошо потрудиться над моим измученным телом.

Глава 15

Первая здравая мысль, пришедшая мне в голову сразу после того, как я закрыл дверь за спинами своих ночных гостей, была мысль о враче. Как проходить предполётный медицинский осмотр в моём  состоянии? Кроме меня в ночном разврате принимали активное участие облёванный штурман, перепивший спирт борттехник и не спавший всю ночь радист. Чуть лучше должен себя чувствовать правый лётчик, но он так молод, что ни при каких  обстоятельствах вместо командира корабля к доктору идти не может.

Я собрал весь экипаж у себя в номере и сообщил о том, что груз, ожидаемый нами, оказался слишком тяжёл для Ан-12 и был отправлен поездом. Через час мы должны взлететь, а по субъективным причинам не все из нас могли пройти медицинский контроль. Поэтому стрелок и техник по авиационно-десантному оборудованию переоделись в мою и штурмана одежду, из неприкосновенного запаса взяли с собой литровую банку красной икры и с помощью этой банки убедили врача в полном здоровье всех членов экипажа.   

Другого варианта вылететь из Калининграда у нас не было.

Запустил двигатели, до назначенного в полётном листе времени взлёта оставались считанные минуты. Читать карту контрольных проверок предполётного осмотра было уже некогда. Вырулил на предварительный старт. Не останавливаясь у торца полосы, сходу вывел все четыре двигателя на "взлётный режим".

Сразу после уборки шасси и закрылков, на высоте, примерно, метров пятьсот над землёй, Гена Рыбников спросил меня:

- Командир, ты кран герметизации в закрытое положение перевёл? 

Внутри у меня всё похолодело. Посмотрел на рычаг, так и есть, забыл. Загерметизировал самолёт и вспомнил, как два года назад, экипаж точно такого же самолёта, пропьянствовав всю ночь, утром получил приказ вылететь из Уфы в Псков. Забрав через носовой аварийный люк стоявшего во время запуска двигателей перед самолётом стрелка, командир в спешке забыл о герметизации. В горизонтальном полёте на восьми тысячах все лётчики и пассажиры от недостатка кислорода уснули, а затем и потеряли сознание.

Спрямляя, все поворотные пункты маршрута и пропуская  точки обязательного выхода на связь "Летучий Голландец" приближался к Москве. На перехват транспортного самолёта из Правдинска по тревоге взлетела пара истребителей. Облетев самолёт несколько раз лётчики противовоздушной обороны страны доложили о том, что они видели членов экипажа Ан-12-го на своих рабочих местах, но спят транспортники или мертвы, с уверенностью сказать было не возможно. Так и летел бы самолёт-призрак,  пока бы  не упал без капли горючего в баках где-нибудь в прибалтийских лесах. Но случилось чудо. Курсант четвёртого курса Балашовского лётного училища, проходивший летнюю практику в этом экипаже и временно исполняющий обязанности правого лётчика, очнулся от жуткого холода. Сперва он попытался растолкать командира и борттехника. Когда это ему не удалось, не имея ни малейшего представления о месте нахождения самолёта, он вышел на  связь на аварийной частоте и по подсказкам наземных служб, хоть и грубо, но посадил самолёт на военном аэродроме Кипелово, не далеко от города Вологда.

Комиссия, расследовавшая причину этого происшествия, поимённо назвала всех виновников. Из Вооружённых сил были уволены все члены экипажа, включая геройского курсанта, а также врача, поставившего свою подпись под заключением о состоянии их здоровья.

Мы заняли эшелон маршрутного полёта. Далеко внизу под нами проплывали аккуратные литовские деревушки, спешил на восток товарный поезд, навстречу нам, на три километра выше, летел в Европу реактивный самолёт. Четыре белые полосы оставались в небе за его хвостом. Я представил себе картину происходящего внутри него.

«Стюардессы разносят пассажирам завтрак, командир корабля сидит в выглаженной белой рубашке и чёрном галстуке, на миниатюрных погончиках у него четыре тонких золотых полоски. Он  пьёт свой утренний кофе и считает в уме: сколько ему удастся заработать за этот месяц. Интересно, спят пилоты, летающие за границу, со своими длинноногими бортпроводницами? Наверняка нет. Из-за такой ерунды можно вылететь из списков элитных экипажей. И всю оставшуюся жизнь летать в Сургут или Уренгой с вечно пьяными нефтяниками на борту. Эх, жизнь. Ещё год назад я завидовал транспортникам, имеющим возможность встать со своего кресла, пройтись по самолёту, сыграть с пассажирами в карты или с радистом в шахматы, а сейчас смотрю на белоснежный лайнер, летящий встречным курсом, и завидую опять. А ведь это и в православном, и в католическом христианстве смертный грех, - я невольно передёрнул плечами и выгнал из головы историю Каина и Авеля. - Мне бы хоть раз в полёте кто-нибудь кофе принёс. Век бы помнил.»

Спать хотелось нестерпимо. Перепробовал все известные мне способы борьбы с этим желанием. Уши себе тёр, это раз, языком по верхнему небу водил, это два, чистым кислородом дышал, это три. Ничего не помогло. Толкнул в бок давно уснувшего  бортача.

- Гена, - позвал я его. - Дай спички.

Он полез в карман и сонным голосом спросил:

- Зачем они тебе? Ты же не куришь.

Я показал ему в ответ кислородную маску и ответил:

- Хочу кислород поджечь.

- Давай, - сказал Рыбников, подавая мне спичечный коробок. - Как раз до Москвы будет чем заняться.

Услышав конец разговора, на связь вышел радист:

- Чем вы там до Москвы собираетесь заниматься? В карты, что ли, играть? Я тоже буду.

- Нет, - ответил ему Геннадий. - Командир хочет чистый кислород поджечь, так я ему говорю, что как раз, пока долетим до аэродрома Остафьево, пожар в кабине экипажа и потушим.

- Очень умно поговорили, - сказал штурман. - Особенно, если после нашего возвращения командир эскадрильи магнитофонные плёнки послушать решит. Будет вам всем: по дыне в задний проход.

Я взял из коробка две спички и вставил их себе между век. Глаза сильно слезились, но не закрывались. Больно ударился лбом о штурвал. Значит, уснул с открытыми глазами. Вытащил спички и посмотрел на своего помощника. Серёга спит, аж похрапывает. Гена, как только отдал мне спички, уснул опять. Васильев держал вертикально штурманскую линейку, чтобы удариться об неё лицом если уснёт. Стараясь побороть свалившуюся на меня сонливость я встал на аварийный люк  между моим и Сергея сиденьями.

- Коваленко, - проорал правому лётчику прямо в  ухо. - Проснись. Лезь к штурману и не давай ему спать до самого снижения, а то мы не в Москву прилетим, а Воркуту, где нас сразу переоденут  в зековсковскую робу.

Молодой человек вздрогнул от неожиданности, вытер протёкшие из уголка рта слюни и нехотя покинул своё кресло. Опустившись на колени он пополз в носовую часть самолёта.

- Что тебя сюда принесло? - полюбопытствовал Васильев.

- Меня командир прислал. Тебя развлекать.

- Мудрый у нас командир, - Вадим, хитро улыбаясь, снизу посмотрел на меня. - Раз прислал, то развлекай. 

Правак рассказал ему анекдот об экипаже пассажирского самолёта, в котором появилась новая стюардесса:

«Командир корабля, после набора эшелона маршрутного полёта говорит своему правому лётчику:

- У нас появилась новенькая девушка, пойду её попробую.

Через несколько минут, вернувшись на свое рабочее место, с неудовольствием замечает:

- Ничего особенного, моя  жена  лучше.

После этого поднимается второй пилот и говорит:

- Теперь пойду я попробую.

И вернувшись назад, примерно через такой же промежуток времени, заявляет:

- Ты прав, командир, твоя жена лучше.»

Штурман скривился как от зубной боли и сказал:

- Этот анекдот с "бородой".

- Что значит с "бородой"? - спросил Серёжа.

- Это значит, что тебя ещё и в проекте не было, когда его уже знала вся лётная братия, - сказал я и добавил. - А ты Серёжа, знаешь последний врачебный анекдот?

- Расскажи, Валера, - попросил штурман - Твои анекдоты всегда свежие, не сравнить с праваковскими.

«Выходит врач в родильном доме к отцу новорожденного с ребёнком на руках, - начал я. - Молодой папаша руки к нему на встречу протягивает, а врач берёт малыша за ноги и как даст его головой об угол стены, аж мозги в разные стороны разлетелись. Отец от таких впечатлений хлоп и в обморок, а врач даёт ему нашатырный спирт понюхать и говорит:

- Не переживай ты так. Я пошутил. Он мёртвый родился.» 

- Это что, намёк? - спросил мой помощник.

- Нет, это прямая угроза. Будешь на командирских жён гадости говорить, поступлю с тобой так же, как врач с младенцем, а командованию скажу, что ты такой убогий и был.

Задел меня Сергей за живое своим невинным анекдотом. Моя молодая жена живёт в сорока километрах от меня, приезжает только на субботу и воскресенье ко мне в гости, а чем занимается  с понедельника по пятницу? Это одному богу известно. Хотелось надеется, что не тем же, чем и я.

Прогнал от себя прочь грустные мысли. Пора было снижаться и думать, как остаться на два-три дня в Москве. Хотелось бы увидеться с подружками-инженершами, которых мы так удачно встретили месяц назад под Ленинградом.

Нагнулся к уху борттехника и говорю шёпотом, чтобы не слышали остальные:

- Гена, нужно что-нибудь сломать на самолёте, нам с Вадимом позарез необходимо пару дней в столице побыть.

Рыбников задумался и тихо ответил:

- Подошло время резину колёс менять, мы планировали это сделать сразу после возвращения на базовый аэродром, так проведём замену в Москве. Нам-то, какая разница. Ты на посадке тормозни посильнее, вот тебе как раз три дня и будет. Пока нам покрышки со склада привезут, да пока мы старые снимем, а новые поставим, море времени уйдёт. Только ты, пожалуйста, остальных  ребят мне в помощь оставь.

Я кивнул ему в знак согласия.

Подведя самолёт по чуть завышенной траектории я приземлил его на бетон аэродрома. Одновременно с торможением винтами двигателей полностью зажал тормоза колёс. Стрелок, сидящий со своими пушками в хвостовой кабине, доложил:

- Колёса дымят, и чёрные следы за нами тянуться.

Отпустил тормоза. Нельзя было допустить взрыва даже одной покрышки. Тогда простой установкой новой резины мы бы не отделались. Замена барабана колеса, уже считается аварией на посадке, и инженеры меня так просто не отпустили бы.

Успешно дорулив до стоянки прилетающих экипажей, я доложил встречающему нас представителю инженерной службы о необходимости проведения технических работ и ушёл в штаб подавать заявку на  вылет  во вторник.

О том, как я буду оправдываться в Артёме после возвращения на родную базу, думать сейчас не хотелось. Но мысли об этом настойчиво лезли в мою голову. Особенно тяжёлый разговор мне предстоял с замполитом полка.

Он невзлюбил меня с первой  нашей встречи.  Я был единственный из командиров кораблей, кто отказался писать рапорта о поведении каждого члена экипажа на внебазовых аэродромах после возвращения из командировок. Леонид Иванович придумал эту замаскированную форму доносов давно. Некоторые командиры, не желая подставлять своих подчинённых, отделывались формальными отписками, а те, кто хотел получить продвижение по службе или внеочередной рейс за границу, старались описать всё происходившее до мельчайших подробностей, иногда добавляя от себя даже то, чего не было. Подполковник Скворцов держал нити управления полком в своих руках, абсолютно справедливо полагая, что тот, кто владеет информацией, владеет реальной властью.

Причиной моего отказа, как это ни покажется странным, была не моя внутренняя порядочность, этим я не отличался, а простой жизненный расчёт. Я не видел  личной выгоды от сближения с замполитом. За границу меня  посылать не собирались из-за запятнанного прошлого, повышать в должности было рано, потому, что я был для этого слишком молод, но и  понизить до второго  пилота не могли, пока было не за что. Поэтому, чувствуя временную стабильность своего служебного положения, я решил разговаривать с ним без заискивающих нот в голосе.

Желая сломить моё упорство, Леонид Иванович пригласил меня однажды на "дружескую" беседу и сказал:

- Есть информация, Валерий Сергеевич, что Вы в командировках ни одной юбки мимо себя не пропускаете. Спите с кем попало.

Ожидая от меня реакции на свои слова, он сделал небольшую паузу. Я задумался, переваривая услышанное и наскоро принимая решение: какую линию поведения занять. Собственно говоря, пути было два: отшутиться или напасть в ответ. Своими следующими словами он отрезал мне и себе путь мирного сосуществования.

- Я ведь могу твоему тестю позвонить, - перешёл он на неофициальный язык.

- Звони. А заодно позвони в военную прокуратуру и расскажи, как ты организовал перевозку красной икры из Южно-Сахалинска в Воронеж, - ответил я. - И не забудь доложить ещё и особистам о том, сколько вы заработали денег на её перепродаже.

- Как ты смеешь со мной так разговаривать, капитан?

- Ничего, замполит, потерпишь. Как терпела тебя, старого козла,  Света Мухина, когда ты разложил её пьяную на пассажирских креслах, пролетая над Охотским морем. Или Оля Морозова, удовлетворяющая тебя на заднем сидении "Волги", в твоём гараже. Сколько раз она навещала тебя там, пока ты не продвинул её мужа в очереди на получение квартиры? Ты, вот что лучше сделай, подполковник. Перед тем, как набрать номер телефона моего тестя, сначала позвони своей жене и всё это ей расскажи, а потом позвони начальнику политотдела флота и повтори всё то же самое.

Лицо его покрылось красными пятнами. Он очень хотел накричать на меня. Но вместо этого как загнанный в угол змей  прошипел:

- Иди, Григорьев, но помни, я тебе этого не забуду.

У меня на языке крутился ответ: «Я тоже». Но я промолчал. Можно было подлить масла в разгорающийся пожар локальной войны, например, сказать ему, что мне известно о том, как руководство полка разворовывает противообледенительный спирт, или о том, какие взятки даются экипажами за  выгодные в финансовом отношении командировки и многое другое.  Вместо этого я решил приберечь свои знания на более подходящий момент.

Глава 16

Мой звонок на Тушинский машиностроительный завод, где работал Марина, застал женщину врасплох. Приятно было услышать сбивчивую речь испанской красавицы, особенно ту её часть, где она сказала, что нас не только помнят, но и очень хотят видеть. Договорились о встрече у фонтана возле Большого театра. Когда мы приехали в назначенное место, девушки уже ждали нас с четырьмя билетами на балет.

В тот вечер  показывали "Спартака". Или как говорят заядлые театралы - давали "Спартака".

Пока гладиатор носился по сцене и сражался с римским  полководцем   Марком  Крассом,  я  незаметно  гладил  Маринину  ногу  и  думал: «Скорее бы в постель». По плану проведения нашей встречи, сразу же после балета, мы должны были ехать к ней на дружеский ужин.

Муж моей подруги, Пётр, каждую пятницу после работы отправлялся на два выходных дня в туристический поход по лесам Подмосковья. Он любил ночевать в палатке на снегу, сидя у костра петь песни  под аккомпанемент  гитары, пить чай из железной кружки, набирая в чайник снег вместо воды. Всё это рассказала мне Марина в театральном буфете во время антракта. Мы сидели у стойки бара на высоких стульях и под кофе с коньяком обсуждали хобби её благоверного. Я выражал глубокое сомнение по поводу правдоподобности его рассказов.

- Лежит сейчас твой Петя, где-нибудь в уютной квартире, в тёплой ванной, - сказал я ей.

- А какая-то крошка ласкает его под водой. И ночь он проведёт с ней под тёплым одеялом, а не в спальном мешке на снегу. А в воскресенье вечером, вернувшись из этого "тяжёлого похода", будет рассказывать тебе и сыну, как сырые дрова не хотели гореть в костре, и как волки выли всю ночь напролёт где-то недалеко от палаток, и что под утро в спальнике было очень холодно. И поэтому, он очень устал, хочет быстренько принять душ и лечь спать. 

Слегка обескураженная моим богатым воображением, она ответила, безразлично пожав плечами:

- А мне, собственно,  всё равно, в лесу он с друзьями или с любовницей в ванной. Лишь бы мне давал отдохнуть от своего присутствия. Хотя бы два дня в неделю.

Прозвенел "третий" звонок. Антракт закончился, и мы отправились обратно в зрительный зал.

Больше мы о Петре в этот вечер не вспоминали. Я подумал, что мне тоже абсолютно всё равно, согревает ли он своим дыханием коченеющее на морозе тело в спальном мешке или нет, а вот его жена всю предстоящую ночь будет своим прекрасным телом согревать меня. Пусть только Спартак допляшет.

Отзвучали заключительные аккорды балета. Рабы проиграли своё последнее сражение. Римляне, подняв на острия копий пленённого предводителя восставших, унесли его со сцены. Занавес опустился. Ожидаемого чуда не произошло и зло в очередной раз победило добро. Зрители долго стоя аплодировали танцорам. А мы, увлекаемые плотскими чувствами, спешно пробирались между рядами партера. Нам хотелось забрать в гардеробе театра свои вещи и как можно скорее оказаться в небольшой двухкомнатной квартире на Северо-Западной окраине столицы. 

Ужин мы съели настолько торопливо, что всем стало немного неловко. Таня спросила:

- Ребята, вы что, из голодного края? Вы же неплохо перекусили в буфете театра.

- Таня, - сказал Вадим. - Мы не из голодного края, а из Приморского. Близость Китая отложила отпечаток на наше развитие. Инстинкт размножения у дальневосточников развит сильнее, чем у остальных граждан страны советов. Так что, чем быстрее ты поешь, тем больше времени у нас с тобой останется для занятия любимым делом китайцев.

- Ну вот, - шутя, обиделась Марина. - Я готовила ужин, старалась вас удивить своими кулинарными изделиями, а у вас только постель в голове.

Но Васильев её уже не слышал. Он поднял миниатюрную Таню на руки и унёс её в комнату Марининого сына. Хозяйка квартиры хотела убрать со стола грязную посуду, но я взял её за руку и привлёк к себе.

- Брось всё так. Утром после нашего ухода у тебя будет время, вот тогда и уберёшь следы пребывания кочевников.

Она села ко мне на колени, обняла руками за шею и тихо сказала:

После встречи в Пушкине я и не думала, что увижу тебя ещё раз.

- А я был уверен, что мы обязательно увидимся, но боялся, что встреча будет прохладной.

Она поцеловала меня и ушла готовить постель.

Когда я после душа пришёл к ней в спальню, Марина, лёжа под махровой простынёй и смотрела телевизор. Увидев меня, замотанного в банное полотенце Петра, она рассмеялась, убавила громкость и приоткрыла простыню, приглашая присоединиться к ней.

Через полчаса  я отправился в ванную комнату с твёрдым намерением полежать немного в горячей воде.

- Ты скоро вернёшься? - сладко потянувшись, спросила Марина.

- Спи, когда приду, то разбужу и мы продолжим.

- Если я усну, то ты начинай. Не буди меня. Если мне понравиться, я проснусь и присоединюсь к тебе, а если нет, то утром расскажешь, как всё прошло.

- Негодяйка, я так стараюсь, а ты издеваешься.

- А ты старайся ещё больше. В этом деле предела быть не может.

Наполнив горячей водой ванную, я выключил свет, задёрнул за собой занавеску и оставив на поверхности только свой нос, лёг на дно. Я напоминал сам себе подводную лодку, находящуюся в территориальных водах вероятного противника на перископной глубине. Продолжив мыслить по аналогии, я подумал, что эта лодка неожиданно влюбилась в чужой эскадренный миноносец. Как бы не попасться в противолодочные сети чувств. Интересно, что там делают Таня с Вадимом? Сходить, что ли, к ним?

Но не успел капитан моей подводной лодки принять окончательное решение, как открылась дверь, зажёгся свет, и в помещение вошла Татьяна.

Не обратив внимание на закрытую полупрозрачную занавеску, она принялась внимательно разглядывать себя в зеркало, смывая следы своей губной помады с шеи и груди. «Штурман здорово постарался, - подумал я. - Это же надо, какая липкая помада у Тани. С её губ перешла на губы Вадима, а с них на её же тело. Любопытно, как низко будет тянуться красный след васильевских поцелуев?»

Наблюдать за молодой красивой женщиной в ванной комнате доставляло мне огромное удовольствие. Уже забыв о том, что люблю Марину, я ждал, затаившись под водой,  когда же Таня решит принять душ и найдёт меня здесь.

Закончив тщательный осмотр всех частей тела, она повернулась ко мне лицом и отдёрнула занавес. Тихо вскрикнув, скорее от неожиданности, чем от испуга, блондинка попятилась назад, прикрывая руками грудь и низ живота. Я, как представитель злого начала в русских сказках – Змей Горыныч, поднялся из глубины. Пузырьки пены, прилипшие кое-где к  моему телу, смывались текущей с головы водой.

Правильно оценив мои намерения, хрупкое, нежное создание попыталось, не поворачиваясь ко мне спиной, открыть дверь и ускользнуть из ванной. Но я точно помнил, что она закрыла её на задвижку, сразу после того, как  вошла ко мне и включила свет.

- Ну что, Забава Путятишна, попалась? -  с улыбкой прошептал я, приближаясь к ней вплотную.

Упёршись спиной в дверь, она нехотя оторвала руки от себя и положила их мне на грудь, мягко пытаясь остановить моё приближение. По её глазам я видел, что в моих намерениях Таня ничуть не сомневалась, хотя и имела ни малейшего представления о том, почему я назвал её именем племянницы киевского князя.

- Не надо, Валера. Давай лучше останемся друзьями.

- Мы ими и останемся. Только на другом уровне. Просто друзья, это конечно хорошо, а близкие друзья - гораздо лучше.

Она хотела ещё что-то сказать, но я прижал свой указательный палец к её губам, затем положил её руки себе на плечи и со словами:

- Мы лишь зря теряем время, - приподнял женщину за талию и посадил на стоящую напротив зеркала стиральную машину.

Она продолжала умоляюще смотреть на меня, губы мелко дрожали, казалось ещё чуть-чуть, и по её лицу потекут слёзы. Стараясь не допустить этого и не поддаться на мольбу голубых глаз, я выключил свет и прижался к ней всем телом.

Перед тем, как вернуться в спальню к Марине, я поднял обмякшую Таню на руки и положил её в ещё тёплую воду ванной.

- Ты ведь не скажешь об этом Вадиму, правда? 

- Конечно же, не скажу. Зачем ему это? Помокни немного и успокойся, ничего страшного не произошло.

Марина спала по диагонали кровати. Лечь рядом, не разбудив внучку испанского героя, мне не удалось.

- Почему тебя так долго не было? - спросила она, обнимая меня. - Я уже выспаться успела. И теперь тебе спать не дам.

«Тяжело мне сейчас придётся, - вздохнул мой внутренний голос. - Пришёл час расплаты за приятно проведённое время с Таней. Что же ты, подводная лодка, легла на грунт? Всплывай, покажи настоящий боевой дух офицеров Военно-морского флота СССР.»

Но принять бой моей лодке было не суждено. За стеной послышался шум лифта, останавливающегося на нашем этаже, и, после короткой паузы, осторожный звонок в дверь.

- Муж, - тихо, со сдавленным ужасом, произнесла Марина. - Быстро собери свои и Вадима вещи и иди в комнату к ребятам. Из ванной комнаты донёсся шум воды сливающейся из бачка унитаза. Затем в детскую на носочках пробежала голая Татьяна. Я, обвешанный своими вещами, снимал с вешалки в коридоре нашу со штурманом верхнюю одежду. За моей спиной, застёгивая халат и, пытаясь как можно дольше тянуть время, стояла неверная супруга и разговаривала  через дверь с мужем.

- Петя, это ты?

- Я, кто же ещё? - послышался недовольный голос Петра.

- Погоди минутку, сейчас открою. Ключ от нижнего замка спросонья не могу найти.

- В правом кармане моих рабочих брюк лежит второй. Брюки висят на вешалке. Достань его, раз ты такая бестолковая, - ещё более  раздражённо сказал Петр из-за двери. 

- Наоборот, очень толковая, - возразил я ему шёпотом, затем поцеловал Марину в щёку и, унося в охапке всё наше имущество, заскользил босыми ногами в детскую комнату.

Из-под одеяла на меня смотрели испуганные глаза ребят.

- Кто пришёл? - тихо спросил Вадим.

- Наш рогоносец из похода вернулся, - прошептал я ответ и прикрыл ладонью свой рот, призывая их к молчанию.

Я стоял обвешанный одеждой, прижавшись ухом к двери, и старался не пропустить ни одного слова из разговора мужа с женой.

А мой незагорелый голый зад отражал лунный свет, пробивавшийся сквозь полупрозрачные шторы на окнах.

Глава 17

- Что случилось, Петя? Почему ты ночью вернулся? - донёсся из кухни голос Марины.

- Вчера вечером Лёня Кондратьев пошёл заготавливать дрова для костра и рубанул себе топором по ноге, - устало начал свой рассказ турист. - Мы его десять километров по очереди на себе несли через лес до железнодорожной станции. Потом машину скорой помощи ждали и сопровождали в сельскую больницу.  Ну, а дальше, я добрался на попутной машине до кольцевой дороги и оттуда пешком шёл домой. Денег на такси никто из нас не взял. Метро с часа ночи до пяти утра закрыто. Вот я с рюкзаком два часа по ночному городу и топал.

"Лучше бы ты заблудился по дороге, - со злостью подумал я. - Или вместо своего друга Кондратьева пошёл рубить дрова."

- Мне бы поесть чего-нибудь, а то ведь Лёня за дровами пошёл, чтобы на костре ужин приготовить. Так нам потом, сама понимаешь, не до ужина было.

- Я быстро всё приготовлю, - и, не дожидаясь вопросов о горе грязной посуды на столе, Марина добавила:  - Мы тут с девчонками десятилетие создания нашего отдела отмечали. Лена Кузьмина с Олей Распутиной домой ушли, а Таня на Димкином диване спит. Она немного лишнего выпила и решила остаться у нас. Сам знаешь, молодой женщине поздно вечером и трезвой по Москве ходить опасно, а уж выпившей тем более.

- А сын где? - с раздражением в голосе спросил муж.

- У Таниной мамы вместе с её сыном.

- Не нравиться мне ваша дружба. Что может быть у тебя общего с этой матерью-одиночкой?

- Петя, лучше не начинай. Мне твои ночные походы в лес на субботу и воскресенье тоже не нравятся. Но я тебя дома не держу. Твой отдых с твоими друзьями - это твоё дело, а мой с моими - моё. Вон на холодильнике четыре использованных билета на балет в Большой театр лежат. Хоть один из твоих лесных бродяг пошёл бы туда с тобой? Можешь даже не отвечать, я и так знаю. Они такие заведения за километр обходят. Для них песни Визбора и Высоцкого у костра - вершина культурного развлечения. А я с девочками вчера вечером балет Хачатуряна «Спартак» там смотрела и получила огромное удовольствие.

«Особенно после того, как балет закончился,»- мысленно польстил я себе.

Пока Марина балансировала на острой грани между миром и скандалом, голодный турист доел всё, что нашёл на столе. На душе у него стало намного уютнее. Он зевнул, сладко потянулся и, решив, что  четыре часа утра это время, когда лучше спать с красивой женой в постели, чем сидеть и ругаться с ней на кухне, миролюбиво сказал:

- Ладно, не заводись. Уж если мы такие разные, придётся нам и дальше мириться с интересами друг друга.

- Это тебя больше касается, - обиженным голосом ответила супруга, продолжая мыть посуду.

- Иди ко мне, я попрошу у тебя прощение.

- Утром попросишь, когда выспишься, а то ты слишком уставший, чтобы довести своё "прощение" до конца.

Он ушёл спать, а Марина, домыв посуду, осторожно заглянула в нашу комнату и, обнаружив меня за дверью, выдала строгие инструкции о том, как нам исчезнуть с проваленной явки:

- Уйдёте в шесть часов. Я вставать не буду, чтобы случайно его не разбудить. Таня пусть спит, пока я её не подниму. Вечером встретимся в ресторане "Прага" и  отметим ваш отъезд, - она достала что-то из кармана халата и продолжила свою речь. - На, разведчик. Это твои трусы. Ты, убегая, потерял их в коридоре. Хорошо я их вовремя заметила, и пока он снимал свои болотные сапоги, незаметно  подобрала.

Я попытался её удержать. Принялся целовать, расстёгивая на ней халат, но она выскользнула из моих рук и сказала, впервые произнеся слово, которое мы так старались избегать:

- Я всё не могла понять, за что я полюбила тебя с первого взгляда. А сейчас вдруг до меня дошло. За неистребимый дух авантюризма,  за любовь к риску, за постоянное желание найти себе приключение. Жить  с тобой  я бы, пожалуй,  не смогла, потому что сама такая. А вот иметь тебя как любовника,  это как подарок судьбы.

Она ушла, а я завёл будильник своих наручных часов на шесть утра и лёг на детский диван под одеяло к ребятам.

Как быстро пролетели два часа сна. Казалось, и уснуть не успел, как сработал мой будильник: "Вставай, командир, Родина ждёт от тебя новых подвигов", - пиликал он мне прямо в ухо. Хорошо ещё руку под подушку не засунул, а то бы точно проспал и часов в девять утра встретился с Петрухой во время утреннего туалета у умывальника.

"Привет брат", - сказал бы я ему, хлопнув дружески по плечу.

"Какой я тебе брат?" - возмутился бы Петька.

А я ему в ответ:

"Как какой? Ясное дело, "молочный", раз мы с тобой одну грудь сосём".

За такими дурацкими размышлениями я попробовал осторожно разбудить лежащую между мной и штурманом Татьяну. Когда я слегка погладил её по бедру, она тихонько повернулась ко мне и оказалась в моих объятиях. Но не скрипеть на стареньком диване нам никак не удавалось, и я сполз на пол, увлекая её за собой.

Она скакала на мне как лихая наездница на своём горячем скакуне, закрыв глаза и откинув голову назад. Её соломенные волосы ниспадали до плеч и в лунном свете окна казались мне абсолютно  белыми. Таня была настолько увлечена своими ощущениями, что конечно же, не видела, как Васильев, посмотрев на нас из-под одеяла, погрозил мне кулаком и опять отвернулся к стенке.

Квартиру мы с Вадимом покинули без происшествий. Вернувшись на авиабазу, поспали несколько часов в гостинице, а вечером встретились с подружками в ресторане. Мягкие светло-коричневые диваны «Праги», с их фирменными полосатыми подушками у каждого посетителя за спиной, больше располагали к интиму, чем к приёму пищи. Тем не менее об этом мы в тот вечер не вспоминали. Поговорили о каких-то пустяках, много шутили и смеялись, плотно отужинали и немного выпили, потанцевали и попрощались до нашей следующей командировки в Москву.

Но этого прилёта им придётся ждать всю жизнь.

Никогда наши москвички не узнают правды о том, почему так неожиданно перестали прилетать к ним весёлые парни из Артёма. А самое обидное то, что будут думать обо мне с Вадимом как о предателях. «Поматросили и бросили» - вот что первое придёт им в голову и это будет справедливо. Ведь никто им не позвонит и не расскажет о нашей судьбе. Жёнам и всем родственникам членов экипажа сообщат о трагедии на авиабазе Камрань в первую очередь. Мухина сама от отца узнает - куда это я запропастился. Многочисленные артёмовские подруги моих орлов узнают о их гибели тоже. Даже в Елизово на Камчатке, возможно, всплакнёт по мне официантка Люда Сальникова. А вот в Москву, к самым дорогим нашим друзьям, эту скорбную весть донести будет некому.

Глава 18

После возвращения домой у меня начались неприятности. За белой полосой радости последовала чёрная полоса расплаты.

Я всегда сравнивал жизнь с зеброй, но только недавно до меня вдруг дошёл более глубокий смысл этого банального сравнения. Все знают о чередовании полос на боках этого животного, но не все продлевают свой взгляд до конца его тела. А если кто рискнёт сделать это, то с удивлением обнаружит, что за всеми этими полосками в самом конце зебры находится большая задница.  И что все мы там, в конце концов окажемся, не зависимо от того, каких полос было в жизни больше - белых или чёрных.

Первым меня атаковал оперуполномоченный Комитета Глубокого Бурения прикомандированный к нашему доблестному транспортному полку. Ему вдруг "показалось", что резина шести колёс на подмосковном аэродроме была сожжена мной преднамеренно. Но я четыре с половиной года провёл в училище, изучая авиационные дисциплины, а он, в своей пограничной школе, изучал славный опыт сержанта Карацупы и его верной дворняги по кличке Индус, которые за время их совместной службы на границе в Приморье поймали, чуть ли не триста шпионов и диверсантов. 

Используя разницу в базовом образовании, я на трёх листах подробно описал всё,  что касалось той посадки. Включил в объяснительную записку данные о погоде, угле глиссады, длине полосы и прочее другое. Особист мельком взглянул на мой труд, пообещал показать его авиационным специалистам  и больше к этому вопросу не возвращался. А вскоре ему стало не до меня.

Вторая неприятность была другого характера. На очередном коммунистическом собрании меня подвергли резкой критике. После того, как мои партийные сослуживцы расселись по местам, слово взял секретарь нашей первичной организации.

- На повестке дня, товарищи коммунисты, - сказал он, - сегодня один вопрос. Это политическая незрелость коммуниста Григорьева.

Я бросил разгадывать «Огоньковский» кроссворд и стал с интересом слушать, в чём же меня хотят обвинить.

Парторг раскрыл папку с грозным  названием "Дело" и принялся читать:

- После возвращения из очередной командировки, коммунист Григорьев Валерий Сергеевич, будучи изрядно пьяным, заявил в кругу сослуживцев следующее, цитирую: "Это же надо так ненавидеть свой народ, чтобы при температуре воздуха минус тридцать градусов вынуждать лётчиков", извиняюсь за грубое слово, но тут так написано - вставил парторг и продолжил далее по тексту чьего-то доноса, - "Срать на улице".  Что Вы хотели этим сказать и кого имели в виду, Валерий Сергеевич? 

По рядам моих сослуживцев пополз сдавленный смех. Почти сотня коммунистов нашего полка, отложив в сторону журналы, книги и газеты, которые они собирались читать во время очередного нудного собрания, теперь уже с любопытством следили за развитием назревающего скандала.  

Сидящий за моей спиной начальник связи нашей эскадрильи, сказал своему соседу:

- Опять Валера что-то отмочил.

- Посмотрим, как выберется из неприятностей в этот раз, - ответил тот.

Я оглянулся на говоривших, обвёл обоих презрительным взглядом и тихо сказал:

- Рано радуетесь. 

А громко, не вставая с места, произнёс:

- Это ложь.

- Что именно ложь, товарищ Григорьев? - не ожидавший такого хамского ответа, спросил парторг. -  Вы что, не говорили этих слов? Встаньте, пожалуйста, и расскажите собранию всё, что считаете нужным сказать по этому поводу.

- Ложь то, - начал я, вставая. - Что я был пьян тогда, когда сказал эту фразу. Это было три недели назад, после нашего возвращения из Семипалатинска. Вы, парторг, были когда-нибудь в Семипалатинске?

- Вы же сами знаете, Григорьев, что не был. Я ведь профессиональный политработник, а не член лётного экипажа.

- Значит, вы спите всегда на своей  кровати со своей  женой и по нужде посещаете тёплый туалет с белым, чисто вымытым вашей супругой унитазом? - заведённый собственными вопросами я уже не ожидал парторговского ответа и без паузы продолжил свою саркастическую речь. - А я, разместившись в гостинице для прилетающих экипажей, не обнаружив посреди ночи туалет в здании, нашёл деревянную будочку в пятидесяти метрах от входа в наш одноэтажный барак. К ней вела протоптанная в полуметровом снегу, такими же лётчиками как я, тропинка. Света в будочке, конечно же, не было. Проводить электричество в деревянный туалет на улице это ведь роскошь. Так вот, открыв дверь, я при свете луны обнаружил пирамиду говна, торчащую из прорубленной в полу дыры. Понимаете ли, парторг? - придал я голосу издевательский тон. - При температуре окружающего воздуха минус тридцать градусов человеческие испражнения не успевают стекать вниз, а нарастают конусом вверх. Чтобы не поранить свой нежный, горячо мною любимый зад об этот конус, я справил нужду прямо на улице, перед деревянным туалетом и употребил снег вместо туалетной бумаги. Как Вы знаете, у нас в конце двадцатого века с туалетной бумагой тоже большие проблемы.

- Подтёрся снегом? - подал реплику полковой врач. - Это полезно для лётчиков. Если ввести это в повседневный обиход, то вероятность возникновения геморроя у лётного состава значительно уменьшится.

Коммунисты, сидевшие до этого момента тихо, дружно расхохотались.

- По прилёту, - продолжал я, не обращая внимание на шум в "ленинской комнате". - Я рассказал об этом в кругу сослуживцев в штабе полка. Не мог же я быть пьяным посреди рабочего дня. Вот этот рассказ один из моих товарищей Вам и донёс.

Я поднял со стула журнал и сел на своё место.

- Вы всё не правильно понимаете, - стараясь взять нити собрания в свои руки, сказал парторг.

- Да куда уж мне, с моим-то скудным умишком, - вставил я.

- Я не говорил ничего осуждающего о Вашем уме, Валерий Сергеевич. Но Вы взгляните на карту мира, и сами оцените обстановку, в которой находится наша страна.

Он подошёл ближе к политической карте мира, висевшей за его спиной. Взял в руку указку. И как хорошо подготовленный лектор принялся меня просвещать.

- Наша Родина временно переживает трудные времена. Она со всех сторон окружена врагами. На западе, - он обвёл указкой всю Западную Европу, включив в неё и Турцию. – Находится мощная военная группировка стран НАТО. На юге - откровенно враждебный нам Афганистан и быстро прогрессирующий Китай.  На востоке - Седьмой флот США и до сих пор не подписавшая мирный договор с нашей страной Япония, а подо льдами Северного Ледовитого океана на боевом дежурстве барражируют десятки американских атомных подводных лодок. И для стратегической авиации США северный путь самый короткий. Таким образом, мы находимся в кольце врагов. Партия и правительство неусыпно думает о безопасности всего народа, а не об отдельно взятой нежной григорьевской заднице. Сейчас нам нужны  стратегические ракеты, а не тёплые туалеты.

После пламенной, проникновенной речи "профессионального политработника" захотелось прослезиться, закричать: "Ура-а-а-а-а!" и застрелиться от позора. Но вместо этого я спросил:

- И как долго продлятся эти "временные" трудности? Когда доблестный Советский народ наконец-то заживёт по-человечески?

- Линия партии, направленная на разрядку напряжённости в мире, обязательно принесёт свои положительные плоды. И тогда правительство сможет, сократив военный бюджет, пустить денежный поток на улучшение жизненного уровня народа.

Мне следовало бы промолчать в этот момент и, возможно тогда парторг, удовлетворившись своей собственной блистательной речью, спустил бы моё "дело" на тормозах. Но какой-то бес непокорности сидел во мне и я брякнул опять:

- Эх, дожить бы.

- Я вижу, Валерий Сергеевич, что Вы упорствуете в своих заблуждениях. Вам как командиру корабля, призванному воспитывать своих подчинённых, это вдвойне непростительно. Сегодня Вы дурно высказываетесь о правительстве, завтра скажете что-то подобное о партии, а послезавтра побежите в американское посольство с секретными документами или угоните самолёт в Японию, как предатель Беленко. Мы не можем этого допустить. Товарищи коммунисты, есть ли желающие осудить политически незрелые высказывания  Григорьева?

Добровольцев плюнуть в меня осуждениями не нашлось. Но парторг не зря говорил, что он профессиональный политработник. Два заранее подготовленных техника,  выросшие в деревне, принялись по очереди развивать "туалетную тему". Они рассказывали, в каких условиях живёт половина населения страны. О том, что люди моются в банях один раз в неделю. Что горячей воды нет не только в деревнях, но и в большинстве городов Советского Союза. Что женщины после ручной стирки в корытах до сих полощут бельё в прорубях в ледяной воде на озёрах и реках. Что туалеты у всего живущего в сельской местности населения, находятся на улице, именно в деревянных домиках, и ни чего в этом страшного нет.

"Какие же вы идиоты, - подумал я. - Не о том шла речь. Знаю я, что  большинство людей продолжают жить в восемнадцатом веке. И благодарят Ильича за проведённый свет в их дома. Знаю и то, что, выросши в обнимку со скотом, любая жизнь чуть-чуть лучше свинской, кажется им раем. А многолетнее стояние в очереди на получение квартиры воспринимается как короткий промежуток жизни между временными неудобствами и настоящим счастьем. Только за этот промежуток вырастают дети, играя в войну в длинных коридорах общежитий, а количество распавшихся из-за бытовой неустроенности семей превышает все мыслимые и немыслимые нормы. Всё это я знаю. Не вчера родился. Я хотел лишь сказать, кто ответственен за всё это. И только было, приоткрыл рот, как тут же получил по мозгам.

Вы, ребята, зубами готовы защищать парторга, - мог сказать я им. - А ведь вам и в голову не приходило, почему он так рьяно защищает нашу с вами партию. И вы никогда не задумывались, почему износив по бетону стоянки не одну пару обуви, работая на авиатехнике и в зной, и в лютый мороз, днём и ночью, сбивая костяшки пальцев о металл, пытаясь гаечным ключом открутить болт на  авиационном двигателе, вы оба до сих пор снимаете чужие квартиры, платя за них чуть ли не половину вашей мизерной зарплаты. А он, не прослужив в полку и года, уже живёт в отдельной трехкомнатной квартире. И каждый год ездит в специализированный санаторий. Поправлять своё пошатнувшееся, в борьбе с всякими "недоношенными Григорьевыми", здоровье.

Он ведь сам не верит ни в одно сказанное им слово и думает лишь о том, как бы поскорее вырваться из этого маленького Артёма во Владивосток, а ещё лучше в Москву. И сидеть там тихо в политотделе или даже в политуправлении до самой пенсии, а не трепать себе нервы с этим твердолобым дураком Валерой Григорьевым.

После выступления техников приступили к голосованию о мере партийного наказания. Вопрос о виновности даже не ставился. Не ясно было лишь одно - насколько я  виновен. Из трёх поступивших предложений: постановка на вид, выговор или строгий выговор с занесением в учётную карточку, единогласно решили сойтись на выговоре.

"Да чёрт с вами, - подумал я тогда. - Выговор не язва желудка и на зарплату он никак не влияет."

Сразу же по окончанию собрания ко мне подошли члены моего экипажа. Выглядели ребята не здорово. Стараясь не смотреть мне в глаза они стали уверять меня в том, что среди них нет доносчика. 

- Я знаю. Это не ваша работа. Не переживайте. Лучше найдите того кто это сделал.

- Ты знаешь, командир, один мудрец сказал: «Не ищи змею укусившую тебя. Ищи противоядие», - сказал штурман.

Кто это сказал? Омар Хайям?

Может Хайям, а может я сам, - ответил Васильев.

Вадим, лучшее лекарство от душевной раны это смерть змеи.

Глава 19

Через несколько дней после того злополучного собрания, когда воспоминания о нём постепенно выветрились из моей головы, я сидел в классе предварительной подготовки и решал шахматную задачу на миниатюрной магнитной доске. Играя сам с собой за чёрных, я пытался обезвредить атаку белых в ферзевом гамбите.

В класс зашёл мой радист Коля Оноприенко и, оглядев всех присутствующих, направился ко мне. Он взял свободный стул и сел напротив меня. Склонившись над шахматами и делая вид, что обдумывает ход, тихо сказал:

- Командир, тебя заложил радист экипажа майора Борисенко, Семён Зорин.

- Ты это о чём, Коля? - спросил я, не отрываясь от гамбита.

- О партийном собрании.

Я сразу потерял интерес к шахматам, но, не прекращая переставлять фигуры, попросил его:

- Рассказывай подробно. Откуда тебе это стало известно?

- Мне его жена вчера рассказала. Он утром улетел на Камчатку. А я, как только убедился, что они набрали эшелон маршрутного полёта, отправился к нему домой в гости. Его Верка сидит дома с грудным ребёнком. У меня с ней о-о-очень близкие отношения. Мы повалялись два часа в постели, а перед самым моим уходом она поинтересовалась, сильно ли тебе попало на собрании. Я ответил, что не очень и спросил её о том, что она обо всём этом знает. Верочка женщина молодая и доверчивая, как ребёнок. Взяв с меня клятву молчания, сообщила, что задолго до партийного  собрания ей было известно о предстоящей порке. Не надо быть "семи пядей во лбу", чтобы догадаться, что её муж Семён и есть стукач. Я точно помню, что он стоял среди группы лётчиков тогда, когда ты после командировки материл этот чёртов Семипалатинск.

- А ты не допускаешь мысли о том, что кроме тебя и её законного мужа Семёна с ней спит ещё кто-то?

- Она только второй год замужем, ей и двадцати лет ещё нет. Опять же, отсутствие телефона в их квартире не позволяет ей координировать распорядок прихода нескольких любовников. Я за год наших отношений ничего подозрительного не заметил.

- Ну, ты прямо стратег. Ребёнок-то хоть не от тебя? - зло усмехнулся я.

- Нет. Не могу точно сказать от Семёна или нет, но точно не мой, - Коля поёжился под моим пристальным взглядом.

- Откуда такая уверенность? - продолжил я свой импровизированный допрос.

- Я впервые с ней переспал на втором или третьем месяце её беременности, - ответил Оноприенко.

- Хорошо. Где Зорин сейчас? - спросил я вслух, а про себя подумал: "Пора платить по счетам."

- Должен быть в спортивном зале. Там наши против  второй и третьей эскадрилий в баскетбол играют, - казалось, что прапорщик знает всё.

- Ну что ж, пришло время присоединиться к ним. Ты  со мной пойдёшь? - предложил я ему.

- Судя по твоему грозному виду, мне лучше будет остаться в штабе, - ответил он, вставая из-за стола.

- Как хочешь, - сказал я, собрал шахматы в коробку, положил их в "штурманский" портфель и отправился в спортивный зал.

Переодевшись в раздевалке, я вошёл в зал, когда до конца игры оставалось около десяти минут. Ребята, сидевшие на скамейке запасных игроков нашей команды, увидев меня, призывно замахали руками, предлагая как можно скорее присоединиться к игре. Я неторопливо обошёл баскетбольную площадку и сел рядом с ними. Мы проигрывали шесть очков. Поэтому команда рассчитывала, что  моя свежесть сможет принести перелом в игру. Меня же интересовало совсем другое. Главное было оказаться с Зориным в одной игровой смене. А там я что-нибудь придумаю.

Семён играл хорошо. Молодой, крепкий парень успевал подобрать мяч, отскочивший от щита, отдать передачу открытому  игроку из своей команды, сделать рывок под щит соперников и открыться для получения обратного паса. К сожалению, не все игроки нашей эскадрильи могли поддержать его наступательную манеру игры. Мы бы никогда не проигрывали объединённой команде второй и третьей эскадрилий, если бы имели ещё пару таких же "зориных".

После очередной удачной атаки наших соперников я вышел на площадку, заменив уставшего начальника штаба. С моим появлением игра нашей команды несколько оживилась. Всё-таки мне было двадцать восемь лет, а не сорок два года, как майору Грызлову. Постепенно мы стали сокращать разрыв в счёте. И когда до конца игры оставалось чуть больше двух минут, Семён Зорин в очередной раз высоко выпрыгнул под нашим щитом, поймал мяч, приземлился и был готов броситься к кольцу противников, я оказался за его спиной. В момент его первого, стремительного шага я наступил ему на пятку опорной ноги.  Всё тело Семёна двинулось вперёд, правая рука успела стукнуть оранжевый мяч об пол, взор его искал партнёров, а ступня левой ноги осталась пригвождённой к полу моим кедом сорок второго размера, на котором красовалась надпись на английском языке - "Сделано в Китае".

Он вскрикнул от боли и упал на пол без сознания. Икроножная мышца из продолговатой медленно превратилась в круглую и собралась в подколенном сгибе. В месте разрыва возникло западение кожи. "Не плохо, - подумал я. - Разрыв Ахиллова сухожилия потребует вмешательства микрохирургов. И если они его не прооперируют в ближайшие несколько часов, то воздушный радист может остаться хромым на всю жизнь. Во всяком случае, после потери сознания, даже кратковременной, врачи до полётов его уже не допустят. Спишут Сеню с борта и зашлют в какой-нибудь батальон связи".

Я стоял над Зориным вместе с остальными членами команды и сокрушался по поводу такой нелепой травмы. Всё произошло так быстро и в такой куче людей, что восстановить картину происшествия никто не смог. Сошлись на том, что сухожилие просто не выдержало резкой нагрузки при рывке из под кольца в атаку. Из санитарной части прибежали врачи, осмотрев повреждение, они подтвердили мою догадку о характере травмы и её возможных последствиях. Два санитара положили Семёна на носилки и унесли для подробного осмотра в манипуляционную.

На обеде весь полк обсуждал это происшествие.

Коля  Оноприенко сел за тот же обеденный стол, что и я и, пока мы были вдвоём, тихонько сказал:

- Ну, ты и суров на расправу, командир.

- Я тут не при чём, - соврал я. - Это чистое совпадение.

- Конечно совпадение. И причём абсолютно чистое, - натужено улыбнулся он и передёрнул плечами так, как будто постарался отогнал неприятную мысль.

- Радуйся. Пока Зорин будет в госпитале лежать его Верка недели три одна будет дома сидеть. Вот уж ты душу отведёшь, - я злорадствовал. - Поплачьте там вдвоём над несчастным Семёном в паузах между «подходами к снаряду». Женщины любят, когда их мужей жалеют. Особенно, находясь в объятьях  других мужчин.

Глава 20

События последних двух недель изрядно потрепали мои и без того расшатанные нервы, и я решил навестить свою жену и её замечательных родителей во Владивостоке. Предупредив их по телефону о своём приезде в субботу утром, я отправился в столицу Приморского края вечером в пятницу.

Света Мухина звонила мне в общежитие каждый вечер. Она проявляла ко мне почти материнскую заботу. Доходило порой до курьёзов, когда Светка спрашивала: "Хорошо ли я поужинал?" Или: "Не холодно ли у меня комнате?" Возможно, она ненавязчиво намекала, что неплохо бы пригласить её в гости на пару дней. Однако, я притворялся идиотом и на её прозрачные намёки не реагировал. Для полного счастья не хватало только семейных  скандалов. Как будто мне было мало служебных. «Нет, Светочка, не выйдет, - трясясь в последнем рейсом автобусе из Артёма во Владивосток думал я. - Персонал гостиницы должен знать только одну жену, законную. Никого из «временных» я в свою нору не водил и водить не собирался. А вот сам в гости - это, пожалуйста. Принимай меня, хозяюшка. Я пришёл с цветами, шампанским, коньяком, конфетами, ну и со всем, что там у меня есть ещё. Пользуйся неограниченно, но в пределах отведённого тебе времени.»

Конечно же, тем поздним вечером я ничего этого ей не сказал. Вместо этого с улыбкой на губах и лёгким сердцем я позвонил в звонок на косяке её двери, а она ни о чём и не спросила. Просто открыла дверь сразу же, как только я нажал на чёрную кнопку трель соловья разнеслась по её квартире.

Я стоял в полутемной прихожей её квартиры с традиционным набором джентльмена: букетом алых роз и бутылкой шампанского, и смотрел на неё. Каштановые волосы обрамляли лицо - лицо, которое чаще других женских лиц приходило ко мне во сне. Она с улыбкой разглядывала меня. Её светло-зелёные озорные глаза и влажный чувственный рот притягивали мой взгляд.

Шагнув через порог и закрыв за собой дверь я ровным голосом сказал:

- А вот и я.

В тишине ночи эта фраза прозвучала настолько обыденно, как будто и не было так этих нескольких недель ожидания встречи.

Секунду она стояла неподвижно, затем уткнулась лицом в мою грудь и её руки сплелись у меня за спиной под лопатками. Она тихо произнесла:

- Ну наконец-то, я снова вижу тебя.

Я крепко сжал её в объятиях. Возможно даже сделал ей больно, но она не попыталась отстраниться, а лишь подняла голову и подставила губы для поцелуя.

После официальной церемонии встречи мы перешли в кухню, где меня ждал ужин. Но романтически начавшаяся встреча быстро переросла в обыкновенное застолье, и даже свечи, освещавшие Светланину кухню, не смогли удержать нас от разговора о повседневной жизни. 

Пожаловавшись друг другу на превратности наших непутёвых судеб, мы изрядно напились и завалились спать. Именно завалились, потому, что, проснувшись утром, обнаружили, что вечером даже не разделись. Наши отношения давно переросли из постельно-любовных в дружеские. Порой для нас было важнее увидеться и излить друг другу душу, чем банально переспать.

- Раздевайся, давай. Я твою одежду поглажу, - сказала мне Света, когда я открыл утром глаза. - Ты не можешь в таком виде появиться перед адмиральской дочкой.

- Меня лучше погладь. Ты же видишь, как мне плохо.

- Не надо было мешать шампанское с коньяком. Такую ночь загубил, - ворчала она, стягивая с меня носки.

Пока я принимал душ Мухина отутюжила мои брюки и рубашку. Она пришла ко мне в ванную в тот момент, когда я стоял перед зеркалом и кисточкой с мыльной пеной покрывал выросшую на лице за сутки щетину.

- Ты уже помылся? - спросила она, хитро улыбаясь.

- Угу, - ответил я, натягивая кожу на щеке для более гладкого бритья.

- А ещё хочешь?

- Не-а, - ответил я, перейдя к шее.

Света дождалась, пока я опущу бритву под струю воды и, запрыгнув мне на спину, сказала:

- А придётся. 

Я, полностью поглощённый бритьём своей физиономии, даже не заметил, как она сняла за моей спиной свой халат. Её большая грудь, твёрдо упёрлась в мои лопатки. Обвив меня выше бёдер ногами и обхватив шею руками, она сказала:

- Капитан Григорьев, Вы должны доставить раненую вами в сердце телефонистку прямо в ванную и опустить её на пол, только под струёй тёплой воды.

Приятно осознавать, что есть ещё на Земле люди с таким весёлым нравом. Пришлось полностью подчиниться раненой телефонистке и для облегчения страданий разбитого сердца усиленно лечить её под душем.

В квартиру контр-адмирала Капустина я позвонил точно во время моего предполагаемого прибытия. Едва я переступил порог Оля обхватила мою шею руками и принялась целовать меня в щёки и губы, не скрывая радости встречи.

"Хоть один человек может выражать свои чувства открыто. Счастливая девочка. Не надо фальшивить, притворяться, лгать, выкручиваться. Живёт себе и радуется жизни. Ну, может чуть-чуть, иногда переживает за мужа: всё-таки лётчик. Профессия опасная. Да и то, наверно, только тогда, когда подружки-однокурсницы спрашивают её обо мне."

Я поставил свой портфель на пол, взял её за "осиную" талию, приподнял от пола и поцеловал в ответ.

"Это тебе не Мухинские семьдесят килограмм, Валера. У твоей супруги, пожалуй, и пятидесяти нет", - невольно сравнил я, пока держал Олю на весу и вспоминал, как всего два часа назад, в ванной комнате был осёдлан пышнотелой Светланой.

- Хватит целоваться, - сказала тёща, выходя из кухни. - Завтрак готов. Валера, наверно, на казённую еду и смотреть уже не может. Как бы хорошо повара в лётной столовой ни готовили, а всё равно их стряпню с домашней пищей не сравнить. 

Особенно с Вашей, Валентина Геннадьевна.

Льстец, - сказала тёща.

Я снял верхнюю одежду, вымыл руки и прошёл в зал. Михаил Николаевич раскладывал вилки вокруг празднично накрытого стола. Увидев меня, он протянул мне руку, крепко пожал мою ладонь и сказал:

- Рад видеть редкого гостя. Стараешься от тёщиного дома держаться подальше?

- Хотелось бы поближе, да большой грузооборот Тихоокеанского флота не даёт такой возможности.

- Ладно тебе, грузооборот. Приезжал бы сам почаще к нам, чем жену к себе в Артём каждую пятницу приглашать. Я понимаю, ваше дело молодое, хочется побыть наедине, но и нам, старикам, хочется видеть вас вместе.

- Ну, какие же вы старики? После пятидесяти только жизнь настоящая начинается. Золотое время. Наконец-то утихают плотские страсти, и наступает период мудрого осмысления жизни.

- Я и не подозревал, - сказал тесть. - Что зятёк наш философ.

Он ласково потрепал меня по волосам и, взглянув на своих женщин, скомандовал:

- Девчонки, марш на кухню, несите горячее.

Оглядев стол с разнообразными  закусками, в числе которых были: форшмак из селёдки, крабы, палтус, красная икра, традиционное оливье, морковь с чесноком под майонезом, маринованные грибы, холодные мясные рулетики, овощной салат и что-то, мне ещё незнакомое, на нескольких тарелках, я мысленно представил себе, о каком горячем могла идти речь.

- Давай "по маленькой" для аппетита, пока они там разберутся, - предложил выпить "Столичной" тесть. По бутылке, недавно вынутой из морозильника, стекали капли воды.

Мы удобно уселись на мягких стульях дорогого румынского гарнитура, бывшего очень модным лет пятнадцать назад.

В зал вошли тёща и жена, неся в руках супницу с моими любимыми пельменями и большое блюдо со свиными отбивными, политыми медовым соусом. 

Наш завтрак затянулся и плавно перешёл в обед. Разомлевшие от обилия вкусной пищи, время от времени заливаемой небольшими порциями высококачественной водки, мы сидели за столом и наслаждались общением. Я рассказал родственникам о посещении всем моим экипажем балета "Спартак", добавив, для смеха, выдуманную мною историю о том, как в третьем акте в партере зала уснул радист. И о том, что большинству из моих "орлов", лучше всего запомнилось посещение буфета. Это слегка развеселило их, но отнюдь не удивило. Плавно свернув наш разговор на обсуждение проблемы общего понижения культурного уровня населения, мы согласились с тем, что марксистско-ленинская философия права: "Быт определяет сознание общества", а не наоборот.

По окончании обеда женщины принялись убирать со стола, а мы с тестем перешли в его рабочий кабинет. Остановились у открытого окна и принялись рассматривать великолепную панораму бухты Золотого рога.

По водной глади скользили катера. Они обеспечивали бесперебойную связь боевых кораблей с береговыми службами. В самом центре бухты стоял на якорях гордость Тихоокеанского флота  большой противолодочный корабль "Адмирал Захаров". Красоту картины омрачало лишь воспоминание о трагедии, произошедшей недавно на его борту.

Готовясь к длительному автономному походу по Тихому океану, загрузив на борт полный боевой запас ракет, торпед и артиллерийских снарядов, пополнив склады продовольствия консервами и мукой, а рефрижераторы мороженым мясом, заправив цистерны дизельным топливом, экипаж с часа на час ожидал команды штаба на выход в открытую акваторию.

Главный корабельный двигатель работал на "холостом" ходу, обеспечивая работу генераторов, подающих электропитание всем корабельным потребителям. В половине первого ночи лопатка турбины этого двигателя, сорвавшись с ротора, пробила прочный корпус и попала в топливопровод. Разорвав трубу, пластинка из жаропрочного сплава, пролетела до переборки и, потеряв свою кинетическую энергию, шлёпнулась на слани. А дизельное топливо стало заливать машинное отделение. В четыре утра в нём вспыхнул пожар. Объявленная командиром пожарная тревога подняла на борьбу с огнём не только экипаж корабля и все пожарные катера,  но и половину пожарных машин Владивостока. Они стояли на берегу вдоль причалов, и их водяные пушки обрушивали водопад на корабль, в чреве которого бушевало пламя. Угроза взрыва боекомплекта заставила городские власти приступить к эвакуации населения из прилегающих к бухте жилых кварталов. Двенадцать часов сохранялась реальная опасность гибели сотен людей, и ещё восемь часов пожарные гасили отдельные очаги корабельного пожара.

Я спросил у Михаила Николаевича:

- Что ожидает БПК "Адмирал Захаров" в будущем?

- Ремонтируют потихоньку уже, который год. Обещают вновь ввести в строй боевых кораблей, но когда, это одному богу известно. Ты лучше расскажи, что нового у тебя в полку.

- Всё по-прежнему. Те кто летают в Европейскую часть Союза на АН-12-х торгуют там рыбой и икрой, а кто на АН-26-х по Приморью носится, разворовывают противообледенительный спирт.

- То есть как разворовывают? - удивился тесть.

- Очень просто, - ответил я и подробно объяснил контр-адмиралу технологию этих краж.

- На самолётах Ан-26, слева на фюзеляже, установлены плексигласовые колпаки, именуемые "блистерами". В переводе с английского "блистер" означает водяной пузырь, - блеснул я эрудицией. - Необходимы они штурманам для точного прицеливания при сбросе с самолёта парашютистов или груза. Так вот, этот блистер в условиях обледенения очень быстро накапливает на себе лёд и его лобовое сопротивление резко возрастает. Чтобы предупредить случаи срыва блистера в полёте, к нему подведена металлическая трубочка, через которую распыляется чистый спирт. В обязанности штурмана входит следить за обледенением и в случае необходимости нажатием кнопки распылять спирт. А так как проконтролировать использование противообледенительной жидкости в полёте практически невозможно, то экипажи расхищают её. 

- Так это же крохи. Сколько экипажи могут украсть? Один-два литра за полёт?

- Что Вы, Михаил Николаевич? Официально расход спирта подсчитывается из расчёта - пол-литра в минуту. Один час нахождения экипажа в облаках при отрицательных температурах приводит к краже тридцати литров спирта. Ежегодно каждый экипаж налетывает в облаках не мене ста часов. Это шесть тысяч минут или три тонны спирта. И ни к одному экипажу не придерёшься. Синоптики очень часто прогнозируют наличие облаков по маршруту полёта, температура на высотах более пяти тысяч метров почти всегда отрицательная, поэтому возможность обледенения в полёте исключать нельзя, а значит у экипажей всегда есть возможность сделать запись в бортовых журналах об использовании спирта.

- Но это же колоссальные цифры.

- Не совсем так. Во-первых экипажи стараются летом не наглеть и начинают кражи только тогда, когда в названии месяца появляется буква "р".

- Это как? - удивился тесть. 

- Май, июнь, июль, август. Слышите "р" не звучит? - рассмеялся я. - И совсем по другому сентябр-р-рь, октябр-р-рь или например мар-р-рт. То есть, летом по негласному соглашению пилотов, списывание спирта не происходит. Хотя они имеют право делать это на законном основании и летом.

- Так это не только в вашей части такое творится ? - спросил меня тесть. 

- От Камчатки до Карпат и от Мурманска до Ашхабада везде одинаковые правила игры, - ответил я.

- А как лётчики делят его внутри экипажей?

- Командир, штурман и бортовой техник берут по три, а правый лётчик, радист и бортовой механик по два литра с каждой двадцатилитровой канистры. Правда, это происходит лишь в том случае, если работники штаба не накладывают на спирт свою лапу.

- Три члена экипажа берут по три литра, а три других по два, в сумме будет пятнадцать. Куда идут ещё пять литров из двадцатилитровой канистры?

- В штаб, Михал Николаич. В штаб. С каждого самолёта из восемнадцати имеющихся. С каждого полёта, с каждого часа пребывания их в облаках.

- Здорово транспортники устроились, - прокомментировал мой рассказ контр-адмирал.

- Не жалуются, - ответил я.

- Значит, ты, летая на Ан-12-ом, в рыбном бизнесе участвуешь? Я правильно понял? - спросил он ровным голосом, от которого мне стало немного не по себе.

- Нет.

- А откуда полторы тысячи долларов, которые ты дочке отдал несколько месяцев назад? - он по-прежнему смотрел на гавань, будто не хотел своим строгим взглядом оттолкнуть меня.

- Деньги пришли совсем неожиданно и с другой стороны, - ответил я и коротко рассказал ему о полёте с бизнесменами и их грузом.

- Будь осторожен с этими ребятами, - с тревогой в голосе произнёс он. - У них в штабе авиации всё куплено. Если заподозрят тебя в нечистой игре, то убить может, и не убьют, а подставят так, что завтра же окажешься на гражданке, и никакой тесть тебе не поможет. Дружба дружбой, а  большие деньги дороже.

Помолчав несколько минут, как будто решаясь начать новую тему разговора, контр-адмирал  продолжил:

- Ты бы лучше на международные полёты выходил. Деньги примерно те же, а риска значительно меньше. Опять же, моральная сторона вопроса почище будет. Так ты сам у воров украл, а так тебе родное государство по ведомости выдаст.

- Так ведь не пускают меня за границу, Михаил Николаевич.

Что, врагов слишком много нажил?

Не очень много, но из влиятельных.

- И кто же в твоём полку не любит такого "орла"?

- Прежде всего, замполит, подполковник Скворцов Леонид Иванович.

- Он на чём летает? - тесть проявил к моей проблеме живой интерес.

- На АН-12, штурманом экипажа.

- А икрой ваши экипажи где обычно загружаются?

- В Елизово и Ленино на Камчатке, и в Леонидово на Сахалине.

- Оба камчатских аэродрома расположены в глубине полуострова, а вот сахалинский лежит почти на побережье. Он находится в зоне, которую, подчинённая мне бригада береговой обороны, защищает от вторжения с моря. У меня там и в рыбной инспекции и в прокуратуре есть хорошие знакомые. Ты мне позвони, когда твой замполит соберётся лететь через Сахалин за Урал.

После этих слов он надолго замолчал. Зная характер своего тестя, я понял, что разговор о делах окончен. В кабинет, постучавшись, вошли жена и тёща.

- Миша, - обратилась к контр-адмиралу Валентина Геннадьевна. - Не пройтись ли нам по набережной? Погода для прогулки до морского порта и обратно просто прекрасная. 

- Молодёжь, вы с нами? - хитро улыбаясь, спросил Михаил Николаевич.

- Оставь их в покое. Не видишь, что ли, как дочь покраснела? Иди, одевайся, пусть дети отдохнут наедине.

- Так их, если оставить наедине, то они скорее устанут, чем отдохнут, - сказал тесть, направляясь к платяному шкафу за прогулочными брюками и лёгкой курткой.

- Прибереги свои флотские шутки для матросов и мичманов, - заступилась за нас мать Оли.

Они собрались и, наконец, ушли. Я подошёл к жене, обнял её хрупкие плечи и сказал:

- Родная моя, как я по тебе соскучился.

Подхватив её одной рукой за талию, а второй под колени, унёс в комнату, служившую Ольге и кабинетом и спальней.

Глава 21

Удобного случая подставить под удар подполковника Скворцова пришлось ожидать около месяца. Задание экипажа заместителя командира полка по лётной подготовке подполковника Малышева, как нельзя лучше отвечало условиям приобретения и дальнейшей реализации крупной партии рыбы. Им предписывалось забрать на Сахалинском аэродроме Леонидово двадцать ящиков с неисправными деталями противокорабельных ракет и развезти их по заводам-изготовителям. В полётном листе значились три машиностроительных центра России, расположенные  вдоль Уральских гор: Челябинск, Свердловск и Пермь. Расчётное время командировки - семь дней.

Экипаж, штурманом в котором летал наш замполит, за два с половиной часа покрыл расстояние от Артёма до острова Сахалин и приземлился на аэродроме Сокол, построенном в далёком сорок третьем году японцами. Рядом лежащий посёлок носил имя Леонида Смирных, комбата погибшего здесь в самом конце войны, ну а жители Страны Восходящего Солнца называли это место Камисикука, или Рядом с Холмами Перед Глазами. Аэродром был домом 777-го истребительного полка Су-15-х.

Бортовой техник самолёта надёжно укрепил между военными ящиками двести килограммов кетовой икры и полторы тонны горбуши. Леонид Иванович пересчитал бочки, расплатился с местными рыбаками и вышел покурить у трапа самолёта. С командно-диспетчерского пункта подъехал на УАЗике приехал командир. В руках у него был полётный лист. На нем стоял синий штамп «ВЗЛЕТ РАЗРЕШЕН» и крючковатая неразборчивая подпись дежурного по аэродрому. До запуска двигателей оставалось пятнадцать минут. Подполковник Малышев остановился возле замполита и достал сигареты. Руки его мелко дрожали и он сломав две спички попросил прикурить от сигареты Скворцова. Замполит достал из кармана зажигалку и спросил командира:

- Ты чего?

- Что-то сердце ноет, - ответил Малышев.

- Пить меньше надо, - ответил замполит.

- Это не от водки. Я сколько бы не выпил сердце никогда не щемило. А сейчас так неприятно на душе. Пульс зашкаливает, за пятнадцать секунд - двадцать восемь ударов. Предчувствие какое-то. Тебе рыбаки ничего не сказали?

- А что они должны были мне сказать?

- Может они  что-то подозрительное видели? Чужих на аэродроме, например.

- Нет, сказали только, что речка Леонидовка полна горбуши и, что в следующий раз доставят под самолёт столько красной рыбы, сколько сможем увезти.   

Малышев хотел было спросить замполита ещё о чём-то, но не успел, его внимание приковала к себе чёрная «Волга», быстро приближающаяся по магистральной рулёжной дорожке к их самолёту. Автомобильные шины издали противный визг и автомобиль, тормозя юзом и оставляя жирные чёрные полосы за собой, остановилась под крылом Ан-12-го. В оцепенении наблюдая эту картину Малышев выронил изо рта сигарету. Как только легковушка замерла в нескольких метрах от Скворцова и его бизнес-партнёра, три двери её распахнулись и из них вышли четыре человека. Водитель задним ходом отъехал под хвостовое оперение, а два офицера военной прокуратуры и два представителя рыбной инспекции предъявили свои документы Малышеву.

Подполковник сплюнул на бетон вслед за сигаретой, повернулся к Скворцову и сказал:

- Вот, Леня, почему сердце ныло. Понял?

В течение двух часов, на которые был задержан вылет самолёта в Челябинск, незаконно вывозимый с Сахалина груз был выгружен на бетон стоянки, и составлен протокол о конфискации икры и рыбы. Кроме этого, старший проверочной группы пообещал устроить крупные неприятности всем участникам этого бизнеса после возвращения экипажа на родную базу.

Пока подполковник Малышев был в командировке, подготовленные сахалинской прокуратурой документы поступили в военную прокуратуру Тихоокеанского флота.

Полковник юстиции Воробьёв  пригласил на первую беседу всех офицеров и прапорщиков, летавших в этот рейс. Кратко обрисовав общую картину выдвинутых против них обвинений и, как обычно, изрядно сгустив краски, он предложил всем присутствующим написать чистосердечные объяснительные записки с указанием роли каждого из членов экипажа в этом деле.

Замполит, ещё надеясь избежать скандала и как-то выкрутиться из щекотливого положения, предложил прокурору:

- Может быть, нам удастся уладить этот неприятный инцидент между собой. Ведь военная прокуратура должна защищать интересы военнослужащих в спорных ситуациях. Особенно, когда истцом выступает гражданская организация.

Во время речи Леонида Ивановича лицо полковника Воробьёва становилось всё краснее и краснее и, когда Скворцов наконец-то замолчал, багровый от гнева прокурор закричал на него так, что казалось окна, вылетят на улицу, а потолок рухнет на головы провинившихся:

- Военная прокуратура стоит на страже закона, а не проворовавшихся военнослужащих. Закона, повторяю лично для  Вас, подполковник. Вам это ясно?

- Ясно, - обречено ответил замполит.

Члены экипажа, пытаясь свалить всю вину со своих плеч на плечи главного организатора рыбного бизнеса, подробно описали, как готовилась сделка с сахалинскими рыбаками и свердловскими перекупщиками. Но, так как перед Воробьёвым никто не ставил непосильную задачу по искоренению "рыбного бизнеса" в целом, он подписал "постановление об отказе в возбуждении уголовного дела" и со своими комментариями отправил все документы в штаб авиации Тихоокеанского флота.

К комментариям полковника юстиции  в штабе отнеслись с полным вниманием и, без дополнительных разбирательств, заместителя командира полка по лётной подготовке, подполковника Малышева понизили в должности до командира эскадрильи, а заместителя командира полка по политической подготовке подполковника Скворцова перевели служить штурманом самолёта-разведчика ТУ-16Р на авиабазу Романовка.

Глава 22

Авиабаза Романовка находится на самом побережье залива Петра Великого. В задачу базировавшейся там разведывательной эскадрильи Ту-16Р входило летать вдоль западного побережья Японии и восточного берега Корейского полуострова, контролируя акваторию Японского моря и Корейский пролив.

Время от времени экипажи транспортного полка  оказывали радио-поддержку низко летающим самолётам-разведчикам. Наш самолёт-ретранслятор стоял в самом дальнем капонире полковой стоянки самолётов и всегда находился под вооружённой охраной. В его грузовом отсеке было установлено специальное оборудование, предназначенное для перехвата радио-переговоров самолётов вероятного противника. Лётчики имели доступ только в кабину пилотов, а со спецоборудованием работали сотрудники Главного Разведывательного Управления Министерства обороны. Они приезжали обычно из Владивостока за два часа до вылета и уезжали под охраной автоматчиков сразу же после приземления самолёта и заруливания его в капонир.

Однажды, во время полёта на этом самолёте, когда мне уже порядочно надоело выписывание эллипсов, вытянувшихся вдоль Японских островов, когда я уже ненавидел кислородную маску, которая крепилась к моему шлемофону и не снималась в таких полётах от взлёта до посадки, и когда до окончания задания оставалось ещё сорок минут, по кодированной связи поступила команда: "Срочно вернуться на базу."

Это было очень необычно. Ещё больше меня удивила группа офицеров, встречающих мой самолёт на стоянке. У капонира кроме привычных для нас офицеров разведки стояли командир и начальник штаба полка. Такая встреча не предвещала мне ничего хорошего.

"Что я опять сделал не так? - анализировал я свой полёт. - Если я подставил военных разведчиков, то меня живьём сожгут в крематории."

Ещё винты двигателей не успели полностью остановиться, как я расстегнул парашют, кубарем вывалился из аварийного люка в носу самолёта и на полусогнутых ногах побежал докладывать командиру о полученном приказе прекратить выполнение задание.

Не дослушав мой рапорт до конца, он махнул на меня рукой, желая видимо сказать: "Заткнись, Григорьев, не до тебя", но вслух произнёс:

- Валерий Сергеевич, ты в полёте ничего необычного по радио не слышал?

Понимая, что произошло нечто неординарное, но, слава богу, не со мной, я ответил сухим официальным языком:

- Никак нет, товарищ полковник.

- Если что-то вспомнишь, докладывай немедленно.

- А что произошло, командир? - осознав, что ругать меня не за что,  не по уставу спросил я его.

- Два наших разведчика летали на фотографирование нового японского танко-десантного корабля. Согласно оборонной доктрины, принятой Японией после Второй Мировой войны, они не имеют право создавать наступательные виды вооружений, к которым относится недавно спущенный на воду корабль. Нашему правительству для подачи официальной ноты протеста необходимы его подробные снимки. Самолёты-разведчики нашли его сегодня в нейтральных водах в семидесяти километрах от острова Садо, снизились на предельно малую высоту и занялись фотографированием, а специалисты радиоразведки на твоём самолёте обеспечивали им бесперебойную связь со штабом флота. Кроме этого, они записывали переговоры лётчиков-истребителей, сопровождавших наши самолёты, с их командным пунктом. Четвёрка F-15 "прилипла" к ним сразу же после их первого пролёта над кораблём. Одна пара японцев висела над ведущим, осуществлявшим видео и фотосъёмку с шестидесяти метров, а вторая над ведомым, летевшим чуть сзади и на сорок метров выше. Нижний край облаков в районе обнаружения цели, по докладу лётчиков ведомого самолёта, составлял от восьмидесяти до ста метров. Ведомый экипаж, периодически попадая в облачность, кратковременно терял визуальный контакт с ведущим. В очередной раз выйдя из кучевых облаков, ведомый увидел яркую вспышку в том месте где должен был быть самолёт ведущего, а затем и саму машину. Самолёт был в штопоре без крыла и охваченный пламенем. Обе пары японских истребителей-перехватчиков незамедлительно улетели к своим берегам. Ведомый самолёт, оставшись один, сделал несколько кругов на высоте тридцать метров над водой, обнаружил тёмное маслянистое пятно, какие-то горящие обломки и приближающийся к месту падения самолёта японский сторожевой корабль.

Пока командир полка вводил меня в курс произошедшего, надеясь, что эта информация чудодейственным образом освежат мою память, радиоспециалисты в сопровождении охраны покинули нашу стоянку.

- Григорьев, до прихода официальной телеграммы по поводу этой катастрофы ни с кем не разговаривай. Это приказ. Ты меня понял?

- Так точно, товарищ полковник.

- Иди, занимайся послеполётными делами.

- Есть.

Через неделю из штаба флота пришла обещанная командиром телеграмма. Начальник штаба полка собрал лётчиков в классе постановки задач на полёты и ознакомил всех присутствующих с её содержанием.

Кроме подробностей полёта наших разведчиков, о которых я уже знал от командира полка, в ней была расшифровка радиообмена командира звена истребителей-перехватчиков с пунктом управления полётов. Из неё следовало, что с авиабазы Ниигата, позывной "Сакура",  были даны, а лётчиками в воздухе выполнены, следующие команды:

Командный пункт: - 243-й, обнаружить цель. (Пауза)

Лётчик: - "Сакура",  243-й, цель обнаружил. (Пауза)

Командный пункт: - 243-й, осуществить перехват цели. (Пауза)

Лётчик: - "Сакура",  243-й, цель перехвачена. (Пауза)

Командный пункт: - 243-й, произвести захват  головной    цели локатором ракеты. (Пауза)

Лётчик: - "Сакура",  243-й, захват.

Закончив чтение телеграммы, начальник штаба сообщил, что японцы подобрали тела трёх членов погибшего экипажа и передали их нашим представителям. Судьба остальных трёх ребят, бывших в самолёте в том роковом полёте, осталась неизвестной. Затем подполковник высказал нам своё мнение по поводу этого чрезвычайного происшествия:

- Как вы понимаете, на магнитофонных плёнках, снятых с самолёта, командиром экипажа которого был в тот день капитан Григорьев, команды на запуск ракеты зафиксировано не было. Как не было и доклада лётчика  истребителя об уничтожении перехваченной им цели. Из этого можно сделать три предположения:

Первое - ракета, захватив тепловой головкой самонаведения наш самолёт, запустилась сама, сорвалась с подкрыльевого пилона и поразила цель.

Второе - у лётчика-истребителя от ненависти к нам не выдержали нервы, и он по собственной инициативе угробил русский экипаж.

И третье, японцы использовали скрытые каналы управления своими боевыми самолётами, которые не были засечены нашей радиоразведкой.

Учитывая качество японской техники и дисциплинированность народа, первые два предположения очень маловероятны. Но японские дипломаты, оправдываясь в нашем министерстве иностранных дел, наверняка выберут один из них. На этом всё. Можно разойтись.

Выйдя из класса, лётчики окружили меня в коридоре и принялись расспрашивать о том полёте. Убедившись, что я знаю о происшествии ровно столько же, сколько и они, офицеры разошлись по своим делам, не забыв съязвить при этом, что Советское правительство могло бы и поощрить Григорьева, храбро проспавшего весь радиоретрансляционный полёт. Я отшучивался в ответ на их колкости, объясняя, что к благодарностям и грамотам отношусь также безразлично, как и к выговорам.

Не помню, когда меня хвалили последний раз, а вот очередной свой выговор я получил недавно и вот за что.

Глава 23

Это был очень спорный случай. В нормальном обществе за такой поступок могли бы прилично поощрить, но у нас, где всё поставлено с ног на голову, сделали наоборот, и мне досталось, как говорили в старину, по первое число. 

Мой экипаж получил задание доставить на остров Итуруп, входивший в Курильскую гряду, около тонны различного груза и одну пассажирку. Причём меня предупредили в штабе, что я должен на острове заночевать, а утром следующего дня, забрав демобилизующихся матросов, обратный груз и эту же женщину, вылететь обратно.

До 1945 года этот остров принадлежал Японии. Прежние хозяева, используя труд корейских и китайских пленных, оборудовали на нём несколько военных аэродромов. Нам предстояло посетить уникальнейший из них. Его неординарность заключалась в том, что он был вырублен в горной цепи и лежал от восточного берега острова, омываемого водами Тихого океана, до западного, упираясь в Охотское море. Аэродром представлял собой идеальную мечту любого лётчика.  Ветер над ним всегда дул только вдоль полосы. Либо с моря, либо с океана. От боковых ветров полосу защищали отвесные скалы, высота которых достигала  ста метров. Командование флота держало на аэродроме военную комендатуру из двадцати восьми человек, во главе которой стоял майор. В планах генерального штаба эта маленькая авиабаза значилась как "аэродром подскока". Это означало, что самолёты, улетающие на боевое задание в океан и возвращающиеся обратно, могли здесь дозаправиться керосином. С учётом скалистого основания взлётно-посадочной полосы, максимальный взлётный вес приземляющихся и взлетающих самолётов был не ограничен.

В хорошую погоду аэродром был хорошо виден с расстояния тридцать, а иногда и сорок километров. Я заходил на посадку со стороны Охотского моря и любовался величественной панорамой  вулкана "Богдан Хмельницкий".  Лёгкий дым поднимался над его кратером. Недалеко от его подножья уютно расположился самый большой населённый пункт острова - город Курильск. Правый лётчик рассматривал пролив Екатерины и видневшийся за ним остров Кунашир. Только бедняга штурман не прекращал свои вычисления. Приземляться мы решили с прямой. Васильеву было необходимо точно рассчитать рубеж начала снижения.

Примерно за семь километров от аэродрома я увидел группу людей, стоящую у торца полосы. Они махали мне головными уборами и иногда подбрасывали их вверх. Было отчётливо видно, что люди безгранично рады нашему прилёту. Так меня ещё нигде не встречали. Пролетев над их головами на высоте десяти метров, мы приземлились и приступили к торможению. Сидящий в хвосте стрелок проинформировал нас о том, что встречающие бегут за нами по полосе. Это было похоже на коллективное умопомрачение. Но когда я узнал, что за груз мы им привезли, всё встало на свои места. В тридцати среднего размера деревянных ящиках находились сто восемьдесят круглых коробок с фильмами для их киноустановки.

 Комендант аэродрома приветливо поздоровался со мной и поручил заботу об экипаже своему заместителю. После этого всё своё внимание он переключил на пассажирку, прилетевшую с нами. Мой начальник штаба предупредил меня о том, что со мной полетит не просто женщина, а кассир с большой суммой денег. Она должна доставить   заработную   плату   всему   личному   составу  за последние шесть месяцев. Но то ли он не знал, то ли не посчитал нужным сказать о том, что кассирша, по "счастливой случайности", является женой коменданта этого  аэродрома.  Когда прапорщик, исполняющий обязанности заместителя, рассказал мне об этом, стало ясно, почему заботу о "дорогих гостях" передоверили "вторым лицам".

Пока матросы разгружали самолёт, а техник заправлял крыльевые топливные баки керосином, я в сопровождении прапорщика совершил пешеходную прогулку по аэродрому. Собственно говоря, осматривать было нечего. Матросская казарма, штаб, столовая и четыре деревянных туалета располагались с одной стороны бетонки и  врытые в землю по  самые  горловины  топливные  цистерны,  с другой. Пасущаяся невдалеке отара овец завершала этот невзрачный  пейзаж.

- Овец, как я вижу, даже собаки не охраняют, - прокомментировал я увиденное.

- А куда они денутся? На эти стены, - он показал на гладко стёсанную поверхность скал, - даже альпинисты не заберутся.

- Слышишь, Кузьмич, - обратился я к своему сопровождающему, - а зачем вы цистерну перед казармой установили?

- Это изобретение нашего майора. Называется оно "гарнизонная гауптвахта". Как только матрос напьётся или в самовольную отлучку в посёлок убежит, мы его в железную бочку сажаем. Ты, наверно, не обратил внимание, но там, в крышке дрелью дырки просверлены, чтобы арестованные не задохнулись. Крышка прикручивается болтами к горловине цистерны, и нарушитель устава не требует охраны. Как эти бараны. Сидит он там несколько суток, раз в день получая еду, и воет от тоски или прощение вымаливает.

- А как на это смотрит вышестоящее командование? Это ведь не совсем законно.

- Для них самое главное, что за время командования нынешнего коменданта,  ни один человек здесь не погиб. Он служит на острове уже седьмой год. Вот они на его выдумки глаза и закрывают.

- Ты что-то говорил о посёлке, далеко ли он отсюда?

- Километров десять вдоль любого берега.

- Не могли бы мы туда съездить?

- Поверь мне, командир, там нет ничего интересного.

- А зачем же туда моряки бегают? Ведь не близкий свет, десять километров туда и столько же назад.

- Кто к девкам, но в основном в сельский магазин за водкой.

- Ну, вот тебе и повод съездить в посёлок. Ведь, судя по количеству пасущихся баранов, ты нас сегодня шашлыками кормить будешь. А как говорят в Грузии: "Шашлык без водки едят только собаки". Впрочем, к вам, бедолагам, это не относится. Вы вынуждены его есть каждый день.

- Это точно, - ответил прапорщик. - И ещё красную рыбу. Кто-то на материке мечтает о лососе, а я его уже видеть не могу.

Через два часа в сопровождении слегка уставшего майора на бортовом грузовике ЗИЛ-131 мы выехали в посёлок с незатейливым названием Рыбачий.

- Ты что-то притомился, комендант. Деньги, что ли, с кассиршей несколько раз пересчитывал?

- Трижды, - приветливо улыбнувшись, ответил он и спросил меня: - Я смотрю язычок у тебя, капитан, остренький, проблем с ним не возникает?

- Не без того, - ответил я.

- И как ты их решаешь? - снова задал вопрос майор.

- Порчу на врагов навожу, - мне стало надоедать любопытство коменданта и я решил сменить тему разговора.

- Помогает? - не сдавался он.

- Да, но, к сожалению, не всегда. Слушай, а почему мы всё время вдоль самой воды едем? От береговой  черты уже метров на пятьсот удалились?

- Ты, что боишься? - вопросом на вопрос ответил он.

- Нет, просто странно.

- Песок здесь очень мелкий. Высыхая, он превращается в непроходимую пыль. Поэтому, при отсутствии на острове дорог, для передвижения транспорта пригодной является лишь узкая полоса мокрого песка. А от берега мы далеко потому, что на океане сейчас отлив, а с другой стороны острова, на море...

Я перебил его:

- Дай я угадаю. С другой стороны острова сейчас наверняка прилив.

- Правильно, - он понял, что я шучу над ним, неодобрительно покачал головой и продолжил.

- И назад мы поедем именно там. Вон там видишь, - он показал рукой в сторону берега. - У самых скал лежат остовы грузовика? Это мои матросы два года назад решили вечером к девушкам съездить. И попали под прилив. Они едва успели добежать до скал, проваливаясь по колени в песок, когда машину, как игрушку стало переворачивать набегающей волной. Я не отдал их под трибунал за повреждение военного имущества только потому, что им оставалось служить чуть меньше месяца. Списал старый ГАЗон, как пришедший в негодность, и получил вот этот мощный ЗИЛ.

За разговором мы доехали до Рыбачьего. В нём проживало несколько сотен семей. Мужчины занимались рыбной ловлей на небольших судах, а их жёны, в основном, работали на рыбоперерабатывающем заводе. Купив несколько бутылок водки, я хотел, было пройтись по посёлку, но майор остановил меня простым вопросом:

- Ты куда собрался, Валерий Сергеевич?

- Пойду, пройдусь по посёлку, в местный клуб загляну, в другие магазины.

- Какой клуб? Какие магазины? - издевательски рассмеялся он. - Здесь больше ничего нет.

- А кино они, где смотрят?

- Ты как маленький ребёнок, честное слово. В посёлке электричество вырабатывается дизель генератором, точно таким же, как стоит на аэродроме. Только у меня потребителей мало и напряжения хватает на всё, включая киноустановку, а у них, - он кивнул головой в сторону низких деревянных домов. - Электроэнергией обеспечиваются только лампочки. Они не имеют ни телевизоров, ни утюгов, ни других энергоёмких потребителей.

- Чем же они вечерами занимаются?

- Деньги с жёнами пересчитывают, по три раза за вечер. 

- А рожают как? Больницы ведь здесь тоже нет.

- Всех больных и рожениц  доставляют в Курильск вдоль отлива на машине, а если экстренный случай, то прилетает вертолёт пограничников и вывозит пострадавших по воздуху.

Подавленный услышанным, я молчал почти половину обратного пути, пока моё внимание не привлекли танковые башни, установленные через каждые двести метров на бетонных бункерах. Их большого калибра пушки, казалось, поворачивались нам вслед, постоянно держа нашу машину под прицелом.

- Что это? - спросил я майора, кивнув головой в сторону артиллерийских установок.

- Береговая оборона острова, - с готовностью пояснил он. - Там, под танковыми башнями, в узких окнах бетонных оснований, стоят пулемёты. На три этажа под землю уходят служебные помещения. В них расположены миниатюрная казарма, кухня, туалет, продовольственный склад. В общем, всё необходимое для автономной обороны. Обслуживают такой комплекс десять матросов во главе с сержантом, хотя в мирное время их там два-три человека, не больше. Такие комплексы стоят вокруг всего острова, в прямой видимости один от другого и могут прикрывать огнём друг друга в случае высадки десанта противника.

- Почему именно вокруг этого острова?

- Ты меня неправильно понял. Они установлены вокруг всех Курильских островов, на которых проживают русские люди. До войны острова принадлежали японцам, и они никогда не смирятся с их потерей. До сих пор с нами мирный договор подписывать не хотят, сволочи. А война то уже больше сорока  лет назад  закончилась. Так что береговая оборона нам просто необходима. Для спокойствия. Командует всем этим хозяйством отличный мужик, контр-адмирал Капустин Михаил Николаевич, - и, видимо, желая произвести на меня впечатление, он добавил: - Я его лично знаю. Он когда прилетает проверять своих подчинённых, всегда у меня останавливается.

- Я его тоже знаю, - с равнодушием ответил я.

- Возил, наверно, на своём самолёте? - не удивился майор.

- Нет, не возил ни разу. Просто он мой тесть.

- Легко тебе порчу на врагов наводить с такими-то связями, - сказал он после непродолжительной паузы.

- Не без того, - ответил я.

Мы вернулись на аэродром. Матросы в казарме смотрели кино, подвесив к потолку серую от многократной стирки простыню. Из их разговоров я понял, что это уже не первый фильм за полдня. Комендант прокомментировал моё открытие с полным безразличием:

- Не удивляйся, они первые два месяца после прилёта борта с "большой земли" по три фильма в день смотрят, потом эти же картины в обратную сторону прокручивают и смеются, как дети малые, особенно, когда кто-нибудь пьёт что-то. Представляешь реакцию матросов, если они видят, как водка изо рта в стакан выливается? Эта традиция передаётся от старослужащих к молодёжи, и никакие запреты помочь не могут.

После ужина я попросил коменданта подготовить списки улетающих утром матросов.

- Он давно готов, - ответил он - Во сколько вы собираетесь взлететь?

- В десять.

- Мы поставили кровати для вас в штабе, что бы вы могли спокойно выспаться, - сказал комендант.

- Хорошо хоть не в цистерне, - ответил я ему и пожелал бессонной ночи с кассиршей-женой.

- Ох, и ехидный ты, Григорьев, - вместо слов благодарности за отличное пожелание, сказал он мне вслед.

Утром, сразу после завтрака экипаж пошёл на самолёт готовиться к обратному полёту, а я дозвонился до командного пункта авиации флота и запросил разрешение на вылет. В ожидании ответа я стоял у окна и наблюдал, как матросы усаживают на лошадь моего правого лётчика. Самоустранившись от предполётной подготовки, он решил покататься на пасущемся недалеко от матросской казармы животном. Седла, стремян и уздечки на ней не было. Серёжа обхватил шею лошади руками и, стараясь удержать равновесие, сильно сжал её бока своими ногами. Осознав всю опасность этой ситуации, представив, что может случиться, если он упадёт, я вышел на крыльцо штаба и крикнул матросам, хохочущим над лейтенантом Коваленко:

- Прекратите балаган. Немедленно снимите его оттуда.

Мой строгий голос в сочетании с безграничным уважением матросами всех командиров АН-12-х, прилетающих сюда, заставил их мгновенно отреагировать. Стараясь поймать лошадь они кинулись к ней со всех сторон. Перепуганное животное встало на дыбы. Сергей, выпустив из рук шею, попытался пальцами схватиться за её гриву, но промахнулся и упал на землю. Не успел он  подняться после падения, как лошадь нервно потряхивая головой и перебирая ногами, копытом наступила ему на ногу

Сергей, рассказывая об этом случае, говорил, что он слышал хруст собственных костей. Я в тот момент ничего не слышал, но  отчётливо видел, что дело из шутки переросло в трагедию. Прибежавший из штаба фельдшер с умным видом  заявил нам:

- Перелом большой и малой берцовой кости.

Это было ясно и без него.

Мы перенесли Сергея в казарму, уложили его на бильярдный стол, и вдвоём с фельдшером наложили ему на ногу медицинскую шину. Комендант подошёл столу и протянул мне наш полётный лист.

- Ты оставил документ у меня на столе, когда вышел на крыльцо. "Добро" из штаба на ваш взлёт получено. Но может, ты сообщишь в штаб о чрезвычайном происшествии? - спросил он.

- Ни в коем случае.

- Почему так категорично, Валерий Сергеевич?

- Потому, что они запретят мне вылетать. Я полечу не ставя их в известность, иначе парень потеряет ногу. Пройдёт не меньше десяти часов, пока в Артёме подготовят другой самолёт и пока долетят сюда, а потом обратно. А ему сейчас каждый час дорог.  

- Почему ты уверен, что за ним вышлют самолёт?

- Потому, что без правого лётчика я могу вместо курса на Владивосток взять курс на Хоккайдо и приземлиться вместо Артёма в Саппоро. До японцев мне всего двадцать минут лёту, а до родной базы три часа.

- А что тебе мешает сделать это в обычном полёте?

Матросы несли Коваленко на носилках в самолёт, а мы с майором и его женой шли немного позади и смотрели на старающегося улыбаться лётчика. 

- Мне ничего. Но командование считает иначе. Генералы ведь как думают. Если командир решит предать Родину, то члены экипажа его из-за штурвала вытащат, изобьют для порядка, а правый лётчик приведёт крылатую машину на базу и, хоть плохо, но самолёт посадить сможет. А в сегодняшней ситуации, когда за штурвалом я буду один, весь экипаж попадает ко мне в заложники. И хоть в Японию, хоть на Луну они безропотно полетят вместе со мной. В штабе флота обязательно найдутся перестраховщики, кто допускает возможность моего предательства. Никакие аргументы не помогут пробить разрешение на вылет после такого доклада. Поверь мне. На его ногу, по большому счёту, всем плевать. Их интересует только безопасность их задниц. Ведь если я удеру, то половину "штабных крыс" поснимают с должностей.

У самолётной лестницы он пожал мне руку, поцеловал жену и, когда она скрылась в фюзеляже, сказал мне на прощание:

- Ты супругу мою до Артёма довези, а потом можешь лететь хоть в Саппоро, хоть в Сингапур.

- Будет сделано, комендант, не переживай.

При подлёте к своему аэродрому я запросил приготовить ко времени моей посадки машину скорой медицинской помощи. Чтобы не сеять панику среди руководства полка, я соврал, что плохо одному из пассажиров. Такая просьба всегда гарантирует встречу по полной программе. В неё входит обязательное присутствие командира полка на стоянке прилетающего самолёта. В этот раз кроме него меня ждали начальник штаба и представитель Особого отдела. Не хватало только оркестра.

Когда по трапу самолёта спустили носилки, и моё начальство, подойдя к Сергею, узнало в тяжело травмированном пассажире моего правого лётчика, над моей головой пронёсся ураган. Не приводя всех слов, которые я услышал о себе, могу лишь сказать, что общий смысл сказанного сводился к следующему: "Сейчас коротко рассказывай, что произошло, а завтра к концу рабочего дня приготовь подробный рапорт о происшествии".

Через несколько дней командир полка собрал всех офицеров в должности от командира корабля и старше и зачитал приказ командующего авиации нашего флота:

"Командиру корабля капитану Григорьеву объявить выговор за нарушение безопасности полётов".

Расходясь, офицеры, как всегда зубоскалили:

- Теперь тебе для коллекции выговор от Министра обороны нужен.

- Ну вот, опять дыня прилетела, а мы думали, уж в этот раз Валеру точно наградят.

Сказать прямо, что так должен был поступить любой нормальный человек, никто не решился.

Глава 24

Шесть месяцев я летал только по дальневосточным аэродромам. Вторые пилоты менялись на каждом задании. И так как мой экипаж теперь считался не слётанным, в дальние командировки нас не пускали. Осенью из отпуска по болезни вернулся Сергей, обе кости  на сломанной ноге срослись хорошо, он прошёл медицинскую комиссию и мы вновь встали в строй боеготовых экипажей.

В это время противолодочная авиация флота начала получать с завода-изготовителя новые противолодочные вертолёты Ка-27ПЛС. Наш полк был задействован на их сопровождение и перевозку имущества, придаваемого новым винтокрылым машинам.

Летали мы в башкирский город Кумертау, который лет сорок тому назад назывался Бабай. Прилетев сюда первый раз и узнав об этом факте, я сразу же вспомнил детство. «Вот оказывается почему родители пугали меня бабаем или бабайкой. Эти страшилища приходили к плохим детям по ночам  из этого гиблого места. Да, судьба. Кто бы мог подумать, что когда-то я и сам окажусь  в нём.»

В Кумертау находилось авиационное производственное предприятие выпускающий вертолёты с соосными винтами конструкторского бюро Камова. Пока техники принимали новые винтокрылые машины, а лётчики их облётывали перед перегонкой на Дальний Восток, мы, транспортники, умирали от безделья. Командировки эти были скучные, абсолютно неприбыльные, отнимавшие кучу времени и заставлявшие нас много работать на обратном пути. А дело было в том, что у вертолётов перегоночная дальность была мала. Им требовались частые остановки для дозаправки и отдыха экипажей. Сопровождая их от Южного Приуралья до Владивостока, мы как кузнечики прыгали от аэродрома к аэродрому через всю азиатскую часть СССР.  Можно было бы смело вычеркнуть из жизни те несколько месяцев, которые мы отработали на обеспечение этого перевооружения, если бы не способность членов моего экипажа находить приключения даже там, где их не должно было быть в природе. 

Очередным тусклым вечером мы сидели в ресторане гостиницы «Кумертау» на пересечении улиц Мира и Пушкина. Длинная скатерть стола скрывала пятилитровую канистру спирта, которая стояла у нас под ногами. Бортовой радист периодически подливал из неё девяностошести процентный алкоголь в стоящий на столе графин из-под водки. Мы пили неразбавленный спирт маленькими рюмками и закусывали национальным башкирским блюдом бараньими рёбрышками, поджаренными на открытом огне.

Кроме нас в зале за столиками сидело около двадцати мужчин. Все они были одеты в одинаковые чёрные стёганные ватники и обуты в кирзовые сапоги. Также в зале присутствовала одна очень симпатичная молодая женщина в нарядном платье и коротких итальянских сапожках на высоком каблуке. Три угрюмого вида шахтёра, с тёмными от въевшейся угольной пыли руками, сидели с ней за одним столом. Мужчины ели пельмени и пили водку, изредка обмениваясь короткими фразами. На женщину они не обращали внимания. Казалось, что она находится рядом с ними как мебель или как посуда. Красивая фаза или фужер, но не более того. Время от времени суровые мужики оглядывались на входную дверь. В неё то и периодически входили и, оглядев присутствующих, почти сразу же выходили крепкие молодые ребята.

Такая неопределённость продолжалось около получаса. Мы чувствовали, что напряжение в ресторане нарастает, но не имели понятия к чему это приведёт. В очередной раз, один из юных визитёров решительно прошёл в центр зала и, оказавшись за спиной спутника единственной красавицы, мощным ударом ноги выбил из-под него дубовый стул. Не ожидавший нападения горняк упал, почти мгновенно вскочил на ноги и с размаха ударил агрессора кулаком в лицо. Завязалась драка. Товарищи подвергшегося нападению мужчины, побросав на стол свои вилки, кинулись помогать избивать молодого парня. В зал вбежали три милиционера. До этого они мирно дежурили в фойе ресторана. Осыпав всех четверых дерущихся ударами резиновых дубинок они оттеснили их на улицу. Остальные посетители питейного заведения, оставив на столах еду и спиртное, не торопливо потянулись к выходу вслед за стражами порядка.

Услышав усиливающийся шум драки, идущий с улицы, мы подошли к стеклянной стене, отодвинули занавеси и стали с интересом наблюдать за разрастающимся в самом центре города побоищем.

Сначала трёх кавалеров единственной женщины, принялась бить большая группа молодых парней, ожидавших на улице. Стало ясно, что это была засада. Трюк с выбиванием стула  являлся грубой провокацией. Но по мере того, как из гостиницы выбегали друзья избиваемых, бой стал перерастать в сражение равных сил. Дрались они отчаянно. Я никогда раньше не видел, чтобы почти сорок человек без лишних криков и бесполезной в этом деле ругани, старались нанести друг другу максимальный ущерб.

На крыльце у главного входа в единственный в городе двухзвёздочный отель, безучастно наблюдая за происходящим, стояли три милиционера и одинокая женщина. Она куталась в дорогую кофту из ангоры, но было видно, что это не помогает ей сдержать, то ли от холода, то ли от страха охватившую её дрожь. Сотрудники правоохранительных органов, закурив сигареты, о чём-то переговаривались между собой. Всем своим видом они показывали, что их работа сделана, ресторан разгрома избежал.

Наш радист, быстро оценив ситуацию, спросил меня:

- Командир, разреши отлучиться до утра.

- Иди, - сказал я. - Только в драку не влезь.

Мы по-прежнему стояли у окна и видели, как Коля подошёл к женщине сзади, что-то шепнул ей на ухо и, с показушным безразличием, ушёл в глубину неосвещенных улиц Кумертау. Через пять минут в том же направлении, вверх по Пушкина, мимо парка Победы, отправилась и виновница кровавой драки. Мы, постояв у окна ещё немного, убедились в том, что никто не кинулся догонять нашего радиста, вернулись к столу и продолжили пьянку.

Утром следующего дня Оноприенко рассказал нам интересную историю.

Муж вчерашней красавицы был осуждён за вооружённый грабёж на восемь лет. К сожалению следствия и суда, из целой банды грабителей  потерпевшие опознали только его. Как следователь прокуратуры ни старался, а обвиняемый соучастников преступления не назвал, и суду переквалифицировать статью из "Вооруженный грабёж" в "Разбой" или  "Бандитизм" не удалось. Для главаря  разница в сроке отсидки по этим статьям уголовного кодекса составляла, как минимум, пять лет, и он сохранил тайну отнюдь не из дружеских побуждений или  воровской чести. Но молодые бандиты оценили его молчание по-своему. И когда он, через продажных охранников, сумел передать на свободу свой наказ или, как говорят блатные, "маляву", они с радостью поклялись выполнить его.

Он просил их лишь об одном. Уберечь его молодую жену от супружеской измены в течение всего срока заключения. Легко сказать - восемь лет каждодневной слежки. Реализовать этот наказ на практике оказалось значительно труднее. Небольшой приуральский город, давно поделённый бандитскими группировками на зоны их влияния, с интересом наблюдал, как банда, главарём которой был осуждённый, избивает или запугивает любого мужчину, пытающегося использовать ситуацию в свою пользу.

Желающих рискнуть здоровьем ради ночи любви с красавицей было не очень много. В основном это были такие же бандиты, как её муж, но из других микрорайонов или горняки, «горой» стоящие друг за друга. Иногда, приглашение сходить в кино или ресторан являлось лишь поводом для очередной разборки между враждующими группами. Вот и вчера, всем было не до неё. Мужчины решали свои «глобальные» проблемы, а она, умирающая от желания, опять оказалась вовлечена в чужие дела. Когда же незнакомый смельчак неожиданно прошептал ей на ухо: «Иди за мной», она, не задумываясь, повиновалась его властному голосу.

Как они провели ночь, можно было только догадываться, но по внешнему виду радиста, напоминающего мартовского кота, вернувшегося утром с чужой крыши, было ясно - парень сегодня ещё не спал.

Глава 25

Странно, что мозг в предчувствии смерти вспоминает в основном аварийные ситуации в полётах, произошедшие со мной, пьянки и любовные приключения. А ведь была ещё и служба не связанная с полётами. И она иногда тоже приносила неприятные сюрпризы.

В обязанность всех командиров лётных экипажей и инженеров служб обеспечения нашего полка входило - один раз в месяц заступать на дежурство по полку. Очерёдность была более или менее справедливая. По-чётным числам заступал лётчик, а по-нечётным инженер.

Мне, как человеку недисциплинированному и вдобавок морально неустойчивому, редко удавалось отслужить такие суточные наряды без приключений. Как-то раз  диверсионная группа морских пехотинцев, или как их ещё называли боевых пловцов, с острова Русский высадилась на парашютах на нашем аэродроме, и в целях тренировки учебными минами заминировала все самолёты. Мне крепко влетело за то, что я проворонил диверсию. В другой раз матросы в казарму женщин привели. Не много, штук пять. Но мне пришлось ловить их под кроватями до утра. Я справился, но выговор получил всё равно.

А однажды, почти закончив несение дежурства без происшествий, когда я со сменщиком пересчитывал табельное оружие офицеров и прапорщиков нашей воинской части, хранящееся в оружейной комнате, мы недосчитались одного пистолета Макарова и шестнадцати патронов к нему. Проверив по книге приёма и выдачи пистолетов, куда мог деться пропавший ПМ, я без труда обнаружил, что дежурящий на удалённом контрольно-пропускном пункте номер три прапорщик ещё не дошёл до нашего штаба и свой пистолет не сдал.

Спокойным голосом я постарался объяснить моему сменщику, где находится недостающий пистолет, показал ему роспись в получении оружия и патронов дежурного по КПП прапора, и предложил подписать рапорт о приёме дежурства по части и отпустить меня домой. А он категорически отказался это делать.

Я растолковал ему ещё раз:

- Ты не несёшь никакой ответственности. Подпиши приём дежурства с фактически имеющимся количеством оружия. Я не предлагаю тебе ставить свою подпись о наличии пистолета, которого нет. За него ответит прапорщик. Даже, если он его потерял, продал или пропил. Тебя это не касается.

Он отказался опять.

- Хорошо, - говорю я ему. - Сейчас уже восемнадцать сорок. В девятнадцать часов от аэровокзала отправляется предпоследний автобус. Если ты не поставишь свою подпись в журнале приёма-передачи дежурства в течение пяти минут, то я на него опоздаю. Машины у меня нет. Последний автобус пойдёт в двадцать три ноль-ноль. Из-за твоего упрямства я буду торчать в штабе ещё четыре часа. Ты это понимаешь?

А он мне в ответ:

- Нет.

И всё.

Ну что мне с ним было делать?

- Смотри, - говорю я ему. - Козёл. Сейчас ты у меня в одну минуту дежурство примешь.

Достаю из кожаной кобуры свой пистолет, заводской номер МН-4683965, захожу в оружейную комнату, не вынимая магазина из рукоятки пистолета, передёргиваю затвор, досылая патрон в патронник, снимаю с предохранителя и, глядя на побледневшего инженера, стреляю в стену между пистолетным и патронным сейфами. Капитан вылетел из комнаты дежурного по полку быстрее пистолетной пули моего ПМ. Его бег эхом раздавался в пустых коридорах двухэтажного здания.

«К начальнику штаба жаловаться побежал. Наземная крыса», - со злостью подумал я.

Оглушённый выстрелом, прозвучавшем в маленькой оружейке как залп пушки большого калибра, я стоял, сжимая  пистолет в правой руке. Затворная рама скользнула назад-вперёд и дослала следующий патрон в ствол. Ударник остался в положении готовом к повторному выстрелу. Сизый дымок подминался от пистолета и щекотал мои ноздри. 

В помещение осторожно вошёл начальник штаба полка  и спросил:

- Валера, ты в порядке?

- В общем-то, да. Только в ушах ещё звенит, - глупая улыбка украшала мою очумелую физиономию.

- Тогда осторожно положи пистолет на сейф и выйди из оружейной комнаты.

Я сделал всё, как просил подполковник. Как только я вышел, он взял у меня ключи от всех служебных помещений, закрыл на три замка комнату с пистолетами и пригласил нас пройти к командиру полка. Когда мы втроём выходили из комнаты дежурного по части,  в штаб вошёл прапорщик, дежуривший на КПП № 3. Я только с ненавистью взглянул на своего сменщика.

В кабинете командира я подробно рассказал, с каким непроходимым тупицей свёл меня график дежурств. Постарался объяснить руководству полка, что сменщик вывел меня из себя своим упрямством, и я от усталости забыл, что не вытащил обойму из пистолета и, делая контрольный спуск, случайно выстрелил в стену. Инженер стоял молча, а командир полка смотрел на меня оценивающим взглядом, как будто пытался понять: «Дурак этот Григорьев или только прикидывается?» После того как я заткнулся, полковник повернул голову в сторону начальника штаба и сказал:

- Оружия ему больше не давай. И отправь его домой на моей служебной машине с глаз моих долой. Немедленно.

- У нас нет дежурств без оружия, - попытался слабо возразить командиру подполковник. - Куда же мне его в наряды ставить?

- Значит, не ставь. И вообще, планируй его в полётные задания побольше и  держи его от базы подальше. Меньше будет хлопот.

Он махнул на нас рукой, показав этим, что наше время истекло и, что ему сейчас не до такой ерунды, как стрельба из пистолета в штабе.

В части разгорался пожар настоящего скандала.

Глава 26

Партийно-КаГэБисткая элита не только стояла мощной стеной против всякого инакомыслия, поддерживая друг друга, но и прорастала дружескими связями на семейном уровне. И естественно, секретарь нашей партийной организации, был лучшим другом оперуполномоченного КГБ полка. Они совместно отмечали дни рождений членов семей, все революционные и церковные праздники, ездили на охоту и рыбалку, за грибами и ягодами в общем, жили двумя семьями душа в душу.

Постепенно между партийным лидером и женой контрразведчика возникла любовь. Они стали регулярно встречаться в снимаемой на окраине города квартире. Первое время им легко удавалось обманывать своих ничего не подозревающих супругов, но растущее чувство заполняло сердца обоих.  И скоро их нежные взгляды стали заметны для окружающих. Это становилось всё менее похоже на дружбу. Не желая более ждать драматической развязки этих  взаимоотношений, супруга чекиста сказала за завтраком своему мужу:

- Я ухожу от тебя к Дмитрию. Мы давно уже любим друг друга.

Ошеломлённый таким вероломным предательством, майор военной контрразведки не придумал ничего более умного, как пойти к командиру полка и  рассказать ему о своей семейной драме. Он рассчитывал найти у командира поддержку. Думал, что наш полковник вызовет парторга на беседу, и они втроём найдут какой-то выход из щекотливого положения. И, может быть, им удастся сохранить от развала обе семьи. Но командир поступил иначе. Не желая становиться буфером между летящими навстречу локомотивами, он сразу же после разговора с особистом позвонил и начальнику контрразведки, и начальнику политотдела Тихоокеанского флота. Таким образом, он свёл две могучие организации в борьбе за своих прямых подчинённых.

На военном совете, где присутствовал весь командный состав флота, наряду с боевой подготовкой всех родов войск,  рассматривалась и морально-политическая обстановка в авиационно-транспортном полку.

Когда командующий флотом, адмирал Краснов, выразил своё неудовольствие по поводу этой грязной истории, начальник политотдела встал и прямо заявил, что людям, не зависимо от занимаемых ими должностей, нельзя запретить любить друг друга.

После такого простого и изящного хода аргументы, приготовленные контрразведкой, о предательском ударе в спину и о моральной нечистоплотности партийно-политических работников, прозвучать с рассчитанной силой уже не могли. Начальник контрразведки решил в этот раз промолчать, но дело о супружеской измене в дальний угол своего рабочего стола не убрал. Он ждал ошибки своих оппонентов, а, может быть,  специально готовил им ловушки.

Скандал, казалось, стал утихать. Гарнизонные сплетники и сплетницы скучающе отмахивались, когда кто-то хотел развить тему о том, как чекист и парторг бабу не поделили.

Временно отлегло от сердца и у действующих лиц семейной драмы.

Девятого января секретари партийных организаций и замполиты всех частей аэродрома Кневичи собрались вечером в гарнизонной сауне отметить "День расстрела рабочих на дворцовой площади царскими войсками". "Кровавое воскресенье" праздновалось под сациви, шашлыки и красное вино. Грузинской кухней заведовал водитель нашего нового замполита сержант Гиви.

Как сын Кавказских гор попал служить на Дальний Восток осталось загадкой.  Он отличался редким для матросов качеством - умением держать язык за зубами и был предан замполиту как собака. Политработник привёз его вместе с собой, когда перевёлся в Артём из противолодочного полка, базировавшегося в Николаевке. Увидев Гиви первый раз, я подумал: «Это, какие же тайны надо иметь, чтобы таскать сержанта за собой по Приморью».

Видимо замполиту было что скрывать, если он не решился оставить своего водителя в Николаевке. А может грузин выполнял какие-то особые поручения замполита? Или был ему ближе, чем просто водитель?

Красноречивые комиссары, хорошенько попарившись, расселись за длинным столом. Над их раскрасневшимися телами вился лёгкий пар. Белые простыни украшали пояс каждого мужчины. Не приступая к еде все налили себе по первой рюмке чачи и под тост замполита: "Ну, за встречу" дружно выпили. В дальнейшем единодушно решили перейти на красное вино, потому что, приготовленная Гиви чача, очень напоминала русский самогон. Тосты говорили по кругу. Каждый старался удивить собравшихся чем-то новым. Когда очередь дошла до нашего парторга он, поддерживая одной рукой сползающую с его голого тела простыню и, держа во второй руке полный бокал красного, как кровь рабочих, вина, встал и сказал:

- За наше партийное могущество.

Не ожидавшие такого высокопарного слога товарищи переглянулись между собой, несколько человек молча захлопали в ладоши, но не выпить под такой тост было нельзя. А хорошо опьяневший парторг, садясь, добавил:

- Наш шеф молодец. Честно скажу я вам. Не сдал меня КэГэБистам. Я ему за это две бутылки вина подарю. Он за меня контрразведчиков зубами загрызёт. Чтоб знали, что они под партией ходили, ходят и всегда ходить будут. Мы их имели, имеем, и будем иметь. И их жён тоже, - похотливо расхохотался он своей пошлой шутке.

Уже через час, после окончания празднования трагических событий одна восьмидесятилетней давности, магнитофонная запись этих слов лежала на столах начальников контрразведки и политического отдела Тихоокеанского флота.

Судьба и мужа, и любовника была решена.

По взаимной договорённости «высоких договаривающихся сторон», обоих офицеров перевели в отдалённые гарнизоны с понижением в должности.

Как рассказывал мне потом тесть, больше всего начальника политотдела флота возмутили те две бутылки вина, в которые была оценена его поддержка.

- Ну, сказал бы парторг: "Поставлю НачПо два ящика армянского коньяка", - говорил он с юмором в кругу друзей-адмиралов. - Я бы, может, и простил его пьяную браваду. А так дёшево меня ещё никто не оценивал. В порошок сотру гадёныша.

И стёр.

Так, за год моей службы в транспортном полку, сменилось всё контрразведывательное и партийно-политическое руководство. Открытых врагов у меня больше не было. Пора было переходить к заграничным полётам.

Да, я совсем забыл.  По-прежнему оставался жив мой враг номер один.

И этот враг был я сам.

Потому, что даже когда капризная дама "Удача" вдруг поворачивалась ко мне лицом и устраняла моих врагов, как в "деле о супружеской измене", я строил ей такую гримасу, например, своим выстрелом из пистолета во время дежурства, что она, пугаясь, отворачивалась вновь.

"Ну, ничего, - думал я. - Отворачивайся сколько угодно. Я подберусь к тебе сзади, и всё равно сделаю своё мужское дело".

А пока вперёд. В очередной рейс. За новыми приключениями. На этот раз недалеко. В гарнизон Романовка. Там как раз появился новый байстрюк советского авиапрома - самолёт  корабельный истребитель ЯК-38. Интересно будет увидеть, как он взлетает и садятся без разбега.

Хотя правильнее было бы сказать – мы вылетели на аэродром Пристань, так как в гарнизон, расположенный в пяти километрах от взлётной полосы, мы ехать не собирались.

Глава 27

От взлётно-посадочной полосы аэродрома Кневичи, где базировался мой транспортный полк, до аэродрома Пристань было двадцать пять километров по прямой. Весь полёт, от запуска двигателей в своём капонире до остановки винтов на стоянке прилетающих экипажей, занял двадцать минут. В ожидании предназначенного для перевозки груза мой экипаж вышел под крыло самолёта и с любопытством уставился на диковинное создание инженерной мысли.

Мимо нас прорулил палубный истребитель. Его очертания очень напоминали английский «Харриер». За это вероятные противники классифицировали наш Як-38, как «Форджер», что в переводе означало «Фальсификатор», «Фальшивомонетчик», «Субъект подделки» или «Лжец». Это имя специалистам говорило о многом. Скопированный у врагов, и запущенный в производство с опозданием в семь лет, наш самолёт оказался не улучшенной, а ухудшенной копией британского оригинала. Он был на полторы тонны тяжелее старшего брата, радиус полёта его был почти вдвое меньше, а двигатели на столько слабы, что в жарких широтах самолёт вообще не мог оторваться от палубы корабля-носителя.

Взлётная площадка, куда Як направлялся, представляла собой квадрат, покрытый металлическими листами, и находилась от нас на расстоянии ста метров. Достигнув её и установив нос строго против ветра, самолёт замер. Мы отчётливо видели, как лётчик открыл заслонки подъёмных и развернул сопла маршевых двигателей вертикально вниз. Медленно выведя обороты всех четырёх турбин на "взлётный режим", он плавно оторвал машину от земли и завис на высоте пять-шесть метров. Грохот стоял такой, что разговаривать было невозможно. В момент перевода поворотных сопел маршевых двигателей в "разгонный режим" самолёт сперва слегка наклонил нос, пролетел немного вперёд, вдруг резко "клюнул" и упал. Во время этого "клевка" катапультное кресло выбросило лётчика вверх. ЯК ударился носом о железный лист, сломался пополам и почти сразу же взорвался. К Через десять секунд к месту падения с воем сирен подлетели две пожарные машины. Их широкогорлые пушки заворочались из стороны в сторону изрыгая кубометры огнегасящей пены.

В это время лётчик спускался на парашюте, а ветер подносил его всё ближе и ближе к пожару. Видя, что попадание в огонь неизбежно, борющийся за жизнь пилот рванул стропы парашюта на себя, наполовину сложил купол и со скоростью, вдвое превышающую обычную скорость снижения, упал на бетон полосы. Купол парашюта упал рядом с ним, но ветер вновь наполнил его и потащил в огонь. Тело безжизненно волочилось на стропах за ним, метр за метром приближаясь к горящим обломкам самолёта.  Когда шёлк достиг огня, парашют вспыхнул и обмяк. Пилот же остался лежать на расстоянии длины строп от растёкшегося горящего керосина.

Три матроса в робах пожарных, держа в руках толстый брезентовый шланг и распыляя перед собой широким фонтаном воду, приблизились к нему. Когда они подошли вплотную, один из матросов наклонился, взял лётчика за ногу и не разгибаясь потащил его по бетонке, как мешок с песком, подальше от огня

Голова пилота, в пластиковом шлеме с затемнённым стеклом, мелко подпрыгивала на стыках бетонных плит. Руки болтались по обе стороны от головы. На левой кисти, затянутой в чёрную кожаную перчатку, расстегнулся металлический браслет «Штурманских» часов. Через несколько секунд они сползли с запястья и остались лежать на земле. Когда один из пожарных увидел это, он бросил шланг, быстро подобрал этот продукт московского часового завода «Полёт» и сунул его в карман своего несгораемого комбинезона. Отойдя назад на безопасное расстояние, спасатели присели у бесчувственного тела и после короткого осмотра замахали руками, призывая на помощь медиков. Санитарная машина рванулась с места её стоянки.

«Значит, лётчик остался жив», - с облегчением подумал я.

Всё чрезвычайное происшествие заняло не больше двух минут, но оставило на душе тяжёлый след, всколыхнув неприятные воспоминания о собственной катастрофе и о нелёгкой судьбе моего отца, волею судьбы летавшего в этих же краях более четверти века назад.

Стоянка прилетающих самолётов находилась на северном окончании взлётной полосы. С неё открывался прекрасный вид на залив Петра Великого, раскинувшийся всего лишь в четырёхстах метрах на запад от аэродрома. Именно над этими водами в конце пятидесятых годов рухнула многообещающая карьера моего отца.

Григорьев-старший в те годы летал штурманом бомбардировщика Ил-28 и служил в гарнизоне Майхе. Аэродром гарнизона был вершиной равнобедренного треугольника, двумя нижними углами которого являлись аэродромы Кневичи и Пристань. В начале семидесятых, на волне борьбы с китайскими географическими названиями, близлежащий к аэродрому Майхе-Олений городок был переименован в Штыково, а одноимённая речушка в Артёмовку. Война в Корее закончилась несколько лет назад, но напряжение в регионе было настолько велико, что к боевой подготовке экипажей минно-торпедной авиации командование флота относилось с повышенным вниманием.

Плановые тренировки, в атмосфере максимально приближенной к боевой, проводились с завидной регулярностью, чередуясь с внезапными учениями. Во время очередных флотских манёвров звено бомбардировщиков, в котором служил мой отец, было поднято по тревоге и экипажам было приказано провести «торпедную атаку по буруну морской цели» на полигоне расположенном между бухтой Большой Камень и полуостровом Муравьева-Амурского. На практике это выглядело так: буксир на длинном тросе волочил буй, который создавал  за собой пенный бурун. Учебные торпеды, без взрывателей, должны были пройти от буя как можно ближе и попасть в сети ожидающих их катеров-торпедоловов.

На маршруте к полигону экипажи звена построили клин из трёх Ил-28-х. В голове его летел самолёт под управлением командира звена капитана Звягинцева и штурмана звена капитана Малюгина. Левым ведомым был старший лейтенант Андреев, его штурманом лейтенант Григорьев, а справа от ведущего летели старший лейтенант Власенко и штурман лейтенант Фомин.

При подлёте к морскому полигону, когда по расчётам моего отца до цели должно было быть ещё сорок километров, от командира корабля поступила команда:

- Открыть бомболюк.

Безусый лейтенант Григорьев-старший возразил:

- Рано. До цели ещё четыре минуты.

- Открывай не рассуждая! Командир звена доложил, что видит бурун за мишенью. И Власенко тоже бомболюк открыл.

- Бомболюк открыт, - доложил мой батя.

- Сброс! - прокричал командир.

- Рано, - взмолился штурман.

- Бросай. Их торпеда уже у воды.

- И наша пошла, - отозвался отец, зачеркнув этим свою карьеру.

После закрытия бомболюка он с надеждой в голосе спросил своего командира:

- Леша, ты не видел, Власенко с Фоминым торпеду сбросили?

- Их торпеду я не видел, мы ведь как сбросили свою сразу же в разворот пошли. Не до них было.

По возвращению на аэродром все три экипажа были немедленно арестованы и через неделю разбирательств командир звена был демобилизован без права на пенсию, штурман звена предстал перед судом военного трибунала и больше его никто не видел. Штурман правого ведомого экипажа, лейтенант Фомин был повышен в должности до штурмана звена, мой отец получил предупреждение о не полном служебном соответствии в формулировкой: «За покушение на командующего Тихоокеанского флота». А всё дело было в том, что экипаж ведущего самолёта принял бурун за катером адмирала Фокина, который в это время пересекал залив Петра Великого, направляясь из бухты Улисс в бухту Большой Камень, за бурун цели и учебной торпедой атаковал своего военноначальника, спровоцировав на такое же действие и своего левого ведомого. Так же в ходе следствия выяснилось, что экипаж старшего лейтенанта Власенко хоть бомболюк и открыл, но торпеду не сбросил. Штурман Фокин наотрез отказался выполнять приказ командира корабля. Впрочем, средства объективного контроля полётов в то время были ещё в зачаточном состоянии и магнитофонных записей переговоров членов экипажа не существовало. О чём говорили лётчик со штурманом в тот момент, и как они пришли к решению сохранить торпеду в бомболюке, известно лишь им, да их стрелку-радисту. Поэтому старший лейтенант Власенко ни получил ни поощрения, ни наказания, а мой отец о несогласии со своим командиром в вопросе сброса торпеды даже не докладывал. Бездоказательная попытка перевести стрелки на командира экипажа могла только усугубить его положение, в то время .

Так и прослужил отец, почти тридцать лет, с неснятым строгим взысканием от КомТихФлота и уволился с должности штурмана противолодочной эскадрильи, хотя по задаткам тянул как минимум на дивизионного.

«Да, Геродот, со своей концепцией циклического развития истории был в во многом права, - грустные мысли потянули меня на философию. - История действительно развивается по спирали. Я бы ещё ввёл, как в нашей среде говорят, поправку на ветер. Потому как спираль развития не только растёт вверх, но ещё и имеет линейно-поступательную составляющую. Поэтому, через треть века, в тех же самых местах, сын штурмана – лётчик, отгребает «по-полной» и заслуженно, и незаслуженно.»

Авария Як-38, произошедшая в тот день на аэродроме Пристать, ничуть не изменила нашего полётного плана. Забрав предназначенный для нас груз, мы взлетели в сторону пролива, с набором высоты развернулись над безымянной бухтой и взяли курс на авиабазу Монгохто. Пролетая над гарнизоном Романовка я качнул самолёт с правого крыла на левое, отдавая дань героям служившим в той дыре.

Глава 28

Дома нас ждала новость.

На утреннем построении полка командир зачитал короткий приказ пришедший накануне вечером из штаба авиации флота:

- Двум экипажам полка подготовиться к перелёту во Вьетнам.

- Двум? С чего бы это? Всегда летали по одному, - со всех сторон послышался ропот моих сослуживцев.

Всем тогда было ясно с самого начала, что в командировку сроком на один месяц полетит всего лишь один из них. Второй должен готовится как дублёр, на случай непредвиденных обстоятельств. Начальник штаба огласил фамилии командиров воздушных кораблей с утра приступающих к подготовке к перелёту. Свою фамилию среди счастливчиков я, как всегда, не услышал. После построения я подошёл к командиру полка и напрямую спросил:

- Товарищ полковник, а почему мой экипаж опять не планируется в зарубежный полёт?

Командир с ехидной улыбкой ответил мне:

- Ты ведь только-что прилетел из Монгохто, не можем же мы тебя планировать опять в далёкий рейс.

Назвать мой однодневный перелёт, с посадками на двух внебазовых аэродромах, "далёким рейсом" было, по меньшей мере, не корректно. Мы даже не обращались в финансовую часть за командировочной денежной компенсацией в размере двух рублей и шестидесяти копеек.

Но пререкаться с ним было бесполезно. Он всё прекрасно понимал. И я тоже. Я не участвовал в давно отработанной системе подношений и подарков, не ездил с руководством полка на охоты и рыбалки, не просиживал с ними часами в саунах, обсуждая достоинства и недостатки очередной новой телефонистки с узла связи или штабной секретарши. Я не входил в узкий круг "доверенных лиц".

С новостью о зарубежном задании я пришёл на стоянку эскадрильи. Экипаж ждал меня на самолёте. Выпроводив стрелка и борттехника по авиационно-десантному оборудованию, мы закрылись на военный совет в пассажирской гермокабине.

Сперва я разъяснил своим ребятам, о каких командировочных условиях идёт речь. Командование обещало полностью сохранить денежное довольствие на Родине. Покрыть все командировочные расходы, такие как еда, жильё и наземный транспорт в месте пребывания. А также заплатить по пятьдесят американских долларов за каждые сутки пребывания за границей. Получалось, с учётом одного дня пути туда и одного обратно, одна тысяча шестьсот долларов каждому.

- За такие деньги на Родине надо летать шестнадцать месяцев, - сказал я в заключение. - Предлагаю вам высказать свои соображения по поводу того, как нам съесть этот пирог и не подавиться.

Следуя морским традициям, я предоставил первое  слово самому младшему члену экипажа Сергею Коваленко. Правый лётчик сказал:

- Надо сделать подарки всем начальникам, от которых будет зависеть выбор экипажей.

- Во первых выбор уже сделан, и не в нашу пользу. Удивительно, что ты это упустил, а во вторых, - я принялся перечислять задействованных в принятии решения офицеров, загибая пальцы на руках. - По-твоему, мы должны купить подарки: командиру полка, начальнику штаба, замполиту, начальнику связи, главному инженеру и оперу КГБ. А вручать их ты им понесёшь? Нет? Я так и думал. Радист, твоя очередь. Предлагай свой план.

- Нам следует дождаться, когда полковое руководство выберет экипаж и самолёт для этого полёта, и привести этот самолёт в неисправное состояние, - сказал прапорщик Оноприенко.

- Гениально! - съязвил борттехник. - Во-первых, если поймают, то сразу в тюрьму посадят, а во-вторых, просто заберут у нас наш исправный самолёт, а нам всучат поломанный. Чтобы мы не скучали, когда наши "друзья" будут настоящие деньги зарабатывать.

- Правильно. Это, конечно же, не выход. Гена, что ты думаешь, нам следует предпринять? - спросил я Рыбникова.

- Нет идей.

- Штурман?

Он молча покачал головой.

- Раз у вас нет никаких идей, то сидите, и слушайте короткую лекцию о стратегии шахматных партий. Существуют три основных "кита" успешного развёртывания дебюта. Первый "кит" - это быстрая и целеустремлённая мобилизация сил. Это то, что мы делаем с вами сейчас. Второй "кит" - расстановка пешек. Вы у меня, конечно же, не пешки, но расставить вас по позициям должен я. Третий "кит" - это центр. Бить будем неожиданно, по самым центральным фигурам и наверняка. Что это значит, я вам сейчас объясню. Вылет во Вьетнам назначен на следующий четверг, то есть ровно через неделю. К обеду руководство полка определится с основным и дублирующим экипажем. У них на подготовку будет всего четыре с половиной дня.  Полдня сегодня, пятница, понедельник и вторник, возможно пять, если их привлекут готовиться в субботу. В среду, за день до вылета, из Владивостока приедет комиссия проверять их знания. Значит, мы должны: в понедельник нанести удар по основному экипажу, а во вторник по дублирующему. Тогда у командования не будет другого выхода, кроме как послать к вьетнамцам нас. Завтра, в пятницу, жду ваших предложений по устранению конкурентов. Мы имеем три дня. Ты, штурман, можешь потихоньку начинать готовиться к этому полёту. Старайся не привлекать к себе внимание, но учти, если мы вырвем из их зубов этот кусок, то сделаем это в самый последний момент, и тогда тебе может не хватить времени на подготовку. К тайной операции по борьбе за наше светлое материальное будущее я тебя не привлекаю. А вы, - я обвёл взглядом остальных. - Думайте, где у них слабые места. И помните, что удача всегда ставит на тех, кто сам крепко стоит на ногах, а на лежачих она просто кладёт. 

Утро пятницы не принесло нам ничего нового. Перед построением полка, для дачи указаний на рабочий день, мои ребята потупленными взорами ответили на мой вопрошающий взгляд. Отправив техников на самолёт выполнять двухсотчасовые регламентные работы, я подозвал своего правого лётчика Серёжу и попросил его сосредоточить внимание на том, как у счастливцев, которым выпала "великая честь представлять нашу Родину за рубежом", хранится их лётная документация.

В понедельник два свободных от подготовки к выполнению государственного задания экипажа улетели по дальневосточным гарнизонам в двухдневные командировки. Мои ребята доделывал технический осмотр нашего самолёта. Один экипаж был в отпуске, и два экипажа готовились лететь во Вьетнам. Итого  шесть экипажей Ан-12-х. Осталась самая малость, придумать, как убрать двух последних.

После обеда по полку пополз слух о том, что правый лётчик основного экипажа готовящегося к международному полёту, не может найти свою лётную книжку. До вечернего построения личного состава воинской части он обыскал весь штаб, но главного документа так и не нашёл. А зря, ведь в нём были записаны результаты всех теоретических и практических экзаменов, сданных им за последние несколько лет, данные об общем часовом налёте и налёте на данном типе самолёта, результаты медицинского освидетельствования каждой врачебно-лётной комиссии и количество парашютных прыжков, выполненных им за время его лётной карьеры, отмечены проведённые с его участием тренажи по экстренному покиданию самолёта и внесены не менее дюжины лётных характеристик, подписанных разного уровня инспекторами и командирами. Другими словами там было всё, что могло подтвердить его пилотскую квалификацию.

В семнадцать ноль-ноль построив полк, наш командир произнёс воспитательную речь в духе сороковых годов. Он говорил о главных общечеловеческих заповедях  изложенных в моральном кодексе строителей коммунизма, о пилотском братстве, договорился даже до того, что вспомнил лозунг - "сам погибай, а товарища выручай".

Я слушал его и не мог понять, к чему он клонит? Кровь для кого-то сдать нас уговаривает, что ли? Но я был не прав. Полковник попросил нас остаться после построения и обыскать окрестности штаба. Он надеялся найти пропавший документ.

Не имевшие дома срочных дел офицеры и прапорщики, разделив прилегающую местность между эскадрильями, принялись поквадратно прочёсывать каждый метр земли. Через два часа, в сумерках вечера, спустившегося над Приморьем, когда солнце вовсю сияло над столицей нашего государства, а англичане ели свой "лёгкий завтрак", когда американцы ещё не проснулись, а папуасы островов Тонга уже легли спать, скромный техник, из группы обслуживания электрооборудования самолётов, увидел лётную книжку.

"Жизненно-необходимый" для правого лётчика документ плавал в болотной жиже, уходящего глубоко под землю и давно заброшенного бомбоубежища, на ржавой решетчатой двери которого висел такой же ржавый замок. Ключ от него был давно потерян, а имя офицера, ответственного за надлежащее содержание бомбоубежища, написанное на висевшей у двери табличке, было незнакомо даже нашему сорокавосьмилетнему полковнику. Увидев эту картину, командир приказал прекратить поиски и отпустить военнослужащих по домам. Речь о том, чтобы достать лётную  книжку даже не заводилась, в этом, как в немецком порнофильме, не было ни-какого смысла. Времени на её восстановление уже не осталось.

Полковник окинул взглядом стоящих вокруг него офицеров, поманил меня пальцем и, когда я приблизился к нему почти вплотную, тихо сказал:

- С утра твой экипаж садится на подготовку к полёту во Вьетнам. Готовитесь как дублёры. Ясно?

- Так точно. Разрешите идти?

- Иди. Нет, постой.

Я остановился как вкопанный и развернулся на каблуках.

- Где ты был сегодня весь день? Я тебя в штабе ни разу не встретил.

- На самолёте. Вместе со всем моим экипажем выполнял регламентные работы.

- Ладно, иди.

Весь вторник прошёл в усиленной и ускоренной подготовке. Мы отставали от основного экипажа на три дня, но должны были быть готовыми к встрече с комиссией штаба в среду, в девять ноль-ноль.

Маршрут был действительно трудный.

Восточным путём во Вьетнам мы долететь не могли. Мимо недружественного нам Китая, над морем, из-за недостатка топлива мы ни как не дотягивали. Китайцы, имея свой взгляд на наше военное присутствие под их южными границами, приземляться для дозаправки на своей территории не разрешали. Чтобы достичь Вьетнам нашим экипажам приходилось лететь через половину Азии. Поэтому штурман с благодарностью пожал мне руку, за своевременное предупреждение о возможной подготовке.

На его рабочем столе лежала стопка карт, включающая в себя: половину Советского Союза от Владивостока до Ташкента, затем шли листы Пакистана, Индии, Бангладеш, Бирмы, Лаоса и, наконец, несколько листов самого Вьетнама. Большинство из них уже были готовы. Я с восхищением спросил его:

- Васильев, ты где и когда успел столько работы перелопатить?

- Дома. В субботу и воскресенье, - ответил Вадим.

- Герой.

- Не скромничай, командир, ты ведь тоже зря время не терял, - сказал он, намекая на лётную книжку, найденную в болотной воде бомбоубежища.

- Это Серёжина работа, а я был на самолёте, алиби ему обеспечивал.

После конца рабочего дня я не спеша  пошёл по лесной тропинке на остановку рейсового автобуса номер 7, "Аэропорт-Центр". Впереди меня гурьбой шли наши офицеры. У трассы их группа разделилась на две части. Большая повернула в сторону здания аэровокзала и пошла пешком, а меньшая,  в числе которой был я, перешла дорогу и осталась стоять на остановке.

Среди группы лётчиков ушедших в международный аэропорт я увидел командира моей эскадрильи и его штурмана. До сегодняшнего дня они были дублирующим экипажем. С утра дублёром был объявлен мой экипаж, а их назначили основным.

«Что, ребята, пошли по пивку врезать? Значит вы, голубчики, решили отметить переход из дублёров в основной экипаж. Это мне понятно. Не понятно другое. А что вы для этого сделали? Вы же палец о палец не ударили. Жар загребать чужими руками у вас не получится. Я не дам. В ресторане вас, братцы вы мои, и накроют, - я закипал от праведного негодования. - Дайте мне только до общежития доехать.»

Автобус высадил меня на пересечении Первой Западной и улицы Фрунзе, оттуда я по Заречной поднялся до Севастопольской и через пять минут скорого шага добрался до своего временного жилища.

Условия моего проживания в Артёме в выгодную сторону отличались от того, что я имел в Камчатском гарнизоне Елизово.

Во-первых, я жил один.

Во-вторых, в семейном крыле, что позволяло мне приходить и уходить будучи незамеченным дежурной по общежитию.

В-третьих, у меня как у всех командиров воздушных кораблей, был служебный телефон. И я мог без посредничества военных телефонисток дозвониться хоть тестю в рабочий кабинет, хоть жене домой, хоть Светлане Мухиной. Последняя, несмотря на то, что больше не служила в батальоне связи, служебный телефон тоже имела.

Но в тот момент мне было не до них. «Главное, чтобы начальник политотдела авиации нашего флота не ушёл с работы домой, - свербила в голове досадная мысль. - Конечно же, я могу достать его и дома, но в этом случае прийдётся подключать к этому делу телефонистку и называть своё имя. А тогда сохранить инкогнито не удастся.»

Я зашёл в комнату, закрыл дверь на английский замок и набрал номер телефона нашего главного замполита. Мне повезло в этот день во второй раз. Несмотря на седьмой час вечера, генерал был на рабочем месте. Как только он поднял трубку и назвал себя, я не представляясь, доложил:

- Товарищ генерал, экипаж, вылетающий послезавтра по государственному заданию в международный полёт во Вьетнам, в настоящий момент пьянствует в баре аэропорта «Владивосток».

Я специально сгустил краски, употребив крайне негативную форму, описывающую употребление алкогольных напитков. Кто потом будет разбираться, где проходит грань между парой кружечек пивка и двумя-тремя бутылками водки.

Машина была запущена. Для руководителя политической службы такой сигнал приравнивался к команде, подаваемой опытным кинологом своей собаке. Итак, "фас" прозвучал. Подождём результатов до утра.

Пока я потирал руки от предвкушения приятных новостей, генерал связался по телефону с моим командиром полка и приказал ему немедленно найти командира первой эскадрильи и его штурмана. После чего доложить о том, где они были найдены. Предчувствуя недобрые вести, полковник первым делом позвонил обоим разыскиваемым домой. Встревоженные неожиданным звонком супруги офицеров ответили, что их мужья ещё не вернулись со службы.

«Значит, они пошли в аэропорт», - догадался командир.

Пивной бар аэропорта был единственным местом в городе, где военный патруль не цеплялся к офицерам, посещавшим его в военной форме. Командир зашёл в него и, среди двух десятков других офицеров и прапорщиков, сразу увидел тех, кого искал. Майоры сидели за одним столиком, перед каждым из них стояло по две пустых, и по две полных кружки пива. Подойдя к ним, командир сказал:

- Жду вас обоих в машине у центрального входа.

В полном молчании доехали они до штаба полка. Полковнику очень хотелось сказать своим подчинённым всё, что он о них думает, но заводить разговор при водителе-матросе не стоило. В своём кабинете командир полка дал волю своим нервам. Побушевав несколько минут, он поднял трубку прямой связи с начальником политотдела и доложил, что оба разыскиваемых  офицера находятся в его кабинете.  

- Где ты их нашёл? - спросил генерал.

- В баре аэропорта, - ответил полковник. - Но они совсем не пьяные, - попытался защитить он их.

- Ну да, - ответил генерал с сарказмом. - Они туда за лимонадом ходили. Ты эти сказки завтра командующему авиации расскажешь.

Он повесил трубку, а командир, с тоской во взгляде, посмотрел на бледные лица "пойманных на горячем" лётчиков, и сказал:

- Что стоите? Идите обратно в бар, допивайте своё пиво, раз вам так невтерпёж было. Теперь во Вьетнам вместо вас сопляк Григорьев полетит.

Наутро грозная комиссия проверяла готовность обоих экипажей. До разговора командира полка с командующим флота никаких изменений в плане выполнения задания сделано не было. Не придавая особого значения моему экипажу, члены комиссии выставили нам по результатам проверок самые высокие оценки. Возможно, баллы были завышены. Просто штабным полковникам было жаль дублёров, проделавших за короткий период времени такой большой объём работы. Зайдя в кабинет командира, и известив его о результатах своей проверки, председатель комиссии, заместитель командующего авиации флота по боевой подготовке, позвонил своему начальнику и доложил о полной готовности обоих экипажей к предстоящему полёту. Командующий авиации приказал дать телефонную трубку командиру полка и, когда тот представился, спросил его:

- Так, где ты вчера нашёл своих "соколов"?

- В пивном баре, товарищ генерал-лейтенант.

- Значит, завтра полетят дублёры. Как я понял из доклада зама, они не хуже основного экипажа подготовились к полёту.

Он положил трубку, а полковник тихо сказал: - Вот это-то и странно.

Как только комиссия уехала, я был вызван в кабинет командира полка. В присутствии моего командира эскадрильи полковник объявил, что решением командующего государственное задание перелагается на мои плечи. И что, невзирая на мою молодость и горький опыт, он уверен, что я с честью его выполню.

Я вышел из кабинета, ощущая себя римским триумфатором Октавианом Августом, получившим высшую почесть от сената за неоценимый личный вклад в решающей победе над неприятелем. Передо мной стояла не простая задача - не показать распирающую меня радость окружающим. Ведь моя служба в полку не заканчивалась на этой вьетнамской командировке. Через месяц мне предстояло возвращаться назад, в Артём. И хоть я зять контр-адмирала, это всё же меньше, чем двоюродный племянник Юлия Цезаря, которым был император Август. Как мои сослуживцы встретят меня? Предсказать было очень трудно. Наверняка кто-нибудь,  взвесив все за и против, смог бы вычислить нас. Хотя, конечно, доказать  бы никто ничего не смог.

Как говорил генеральный прокурор сталинских времён Андрей Януарьевич Вышинский: "Признание - царица доказательств", а я ни в чём и никогда не признаюсь.

Глава 29

От штаба полка до стоянки самолётов я добежал бегом. Сущий пустяк восемьсот метров. В гермокабине самолёта правак, штурман, бортач и радист играли в преферанс. Стрелок и техник по десантному оборудованию резались в нарды.

- Мы летим, - обрадовал я свой экипаж войдя в тесную кабину. – Это хорошая новость, вторая чуть хуже - у нас очень мало времени на подготовку.

- Так мы готовы, - вяло ответил штурман, нехотя откладывая карты в сторону.

- Мы готовы к перелёту, а не к командировке. А это две большие разницы. Поэтому слушайте боевую задачу. Серёжа, - я повернулся к второму пилоту. - Как только переоденешься в гражданское, дуй в магазин детского питания и купи как можно больше пачек сухого молока «Малыш». Не меньше парашютной сумки. 

Мой помощник молча кивнул головой.

- Радист и стрелок, на вас лежит задача найти и купить опреснитель морской воды. Тоже по-максимуму. Вадим, на тебе сгущёнка, добудь сколько донесёшь. Гена, я помню у тебя есть знакомый на вещевом складе, купи у него форменных рубашек. Ну и вы все, - я обвёл взглядом моих подчинённых. - Поскребите по углам,  все форменное, что не износили до дыр, завтра должно быть на борту.   

- Командир, что это за странный подбор запасов? Опреснитель морской воды, детское питание, сгущёнка и форменные военно-морские рубашки? – спросил меня радист прапорщик Оноприенко.

- Коля, ты во Вьетнаме был? Не был, - ответил я сам себе за радиста. - И я не был. А вот опытные транспортники говорят, что два–три килограмма опреснителя мы запросто можем  обменять у вьетнамцев на видеомагнитофон или игровую приставку. Две банки сгущёнки легко меняются на один пузырь рисовой водки. Одна форменная рубашка равна уже пяти бутылкам. Понимаешь? Нам таможня в Ташкентке спиртное с собой взять не даст, а сгущёнку пожалуйста. И к рубашкам таможенники прикопаться не смогут. Сечёшь? 

- Значит мы будем специализироваться на электронной аппаратуре и водке, я тебя правильно понял, командир? – спросил меня Васильев.

- Вадик, - ласково ответил я ему. - Мы будем специалироваться на деньгах, а что нам принесёт деньги значения не имеет. Я, лично, предпочёл бы жемчуг и женские украшения из золота, но если я увижу, что на аппаратуре мы заработаем больше, то будем заниматься электроникой. Разговор считаю законченным. Разбегайтесь по домам. Жду вас в лётной  столовой на завтраке в шесть утра.

Через пять минут под самолётом остались только бортовой техник и я.

- Гена, надо поговорить, - сказал я Рыбникову когда он закрыл входную дверь на замок.

Бортовой техник по прежнему стоял на лестнице перед дверью и возился с пластилином. Ему ни как не удавалось скрепить две верёвочки своей печатью. Пластилин  расплавился на солнце и расползался в разные стороны под давлением латунной печати.

Плюнь ты на неё, - посоветовал я Геннадию.

Я уже плевал, не помогло, - ответил Рыбников.

- Да, нет. Я в смысле, брось так. Ни черта за ночь с самолётом не случится.

- Ну, да. Дежурный по стоянке части меня даже ночью поднимет, если увидит, что самолёт не опечатан.

- Хорошо, мучайся и слушай. Ты сможешь за ночь раздобыть ртуть?

- Ртуть? – переспросил меня Рыбников с изумлением.

Я кивнул.

- Зачем тебе ртуть?

- Это самый ценный обменный продукт во Вьетнаме. Я не знаю зачем он узкоглазым, но говорят, что он там дороже золота.

- Командир, ртуть я конечно могу найти, но во-первых - она и здесь дороже золота, а во вторых - может не стоит связываться? Уж очень это опасный продукт. Суди сам, если на границе мы сгорим с детским питанием или с опреснителем морской воды, то отделаемся выговорами, а если нас прихватят со ртутью, то сядем все. Или ещё того хуже, отравимся.

- Ладно. Забудь. На первый раз хватит и того, что я перечислил ранее.

В четверг, с посадкой для дозаправки в Иркутске, мы долетели до Ташкента. Переночевали, успешно прошли таможенный и пограничный контроль, взлетели и взяли курс на пакистанский город Карачи. Аккуратно обходя горные вершины, острые и заснеженные пики которых едва не достигали наших крыльев, мы стремились как можно быстрее достичь долину реки Инд. Совсем недавно в этой гористой местности разбился московский экипаж, возвращавшийся из Ханоя.

Взлетев в свой последний полёт в Карачи, москвичи, пройдя между Пешаваром и Исламабадом, на высоте восемь тысяч метров попали в очень сильную грозу. Диспетчерская служба Пакистана, вместо того чтобы помочь экипажу обойти очаги обледенения, потребовала строго выдерживать маршрутный коридор полёта. Не имея права на маневр по своему усмотрению экипаж, стеснённый условиями гор, обнаружил впереди себя широкую полосу града и поздно принял решение на разворот.

Ледяные шары, размером с куриное яйцо, пробили маслорадиаторы трёх двигателей из четырёх. Во время разворота, повреждённые двигатели поочерёдно остановились. Самолёт, потеряв семьдесят пять процентов тяги, с креном и снижением на высоте пять километров врезался в гору, в районе города Читрал. Ребята материли всех и всё когда осознали, что это конец. Их речь жутко было слушать даже привыкшим к таким ситуациям членам комиссии, расследовавшим причину трагедии. Каково же было лётчикам, ознакомившимся с содержанием магнитофонной записи после детального разбора катастрофы? Это невозможно передать словами.

Обычно экипажи гибнут молча. Лётчики борются за спасение самолёта до конца, а все остальные члены экипажа свято верят в их мастерство. Иногда врезаются в гору в облаках при заходе на посадку, не успевая даже нажать кнопку микрофона. А бывает, за одну или две секунды до удара один из пилотов осознав, что спасения нет, скажет какое-нибудь грубое слово. Переводилось оно, в рамках общепринятой разговорной лексики, по-разному, например: "Это конец", или  "Приехали", или "Всё", или  "Эх".  И уж совсем редко экипаж теряет веру в спасение на таком раннем этапе. Собственно, уже после отказа второго двигателя, шансы московского экипажа на спасение понизились до нуля. А когда от падения давления масла автоматически зафлюгировался третий, они все сразу поняли, что это за ними пришло то грубое слово, которое имеет так много переводов. И унесёт оно их всех с собой. Поэтому и ругались они последними словами перед смертью, в течение четырёх минут пока снижались в крене с восьми тысяч метров до пяти.

Не лишним будет вспомнить о том, что погибшие ребята имели на руках точный прогноз погоды по маршруту. Но то ли их жадность заела, ведь в случае незапланированной ночёвки в Карачи, каждому члену экипажа пришлось бы заплатить по пятьдесят долларов за гостиницу, то ли русский "авось проскочим", сыграл с ними злую шутку. Неизвестно. Ясно лишь то, что они приняли осмысленное решение лететь через грозу, не имея запасного аэродрома.

Благополучно долетев до Карачи, мы заправились, и вновь взлетев, взяли курс на бирманский город Мандалай. Пролетая над территорией центральной Индии, я не мог не вспомнить о другой несчастной лётной судьбе. Где-то там, далеко внизу, гниют сейчас в тюрьме, среди вшивых индусских уголовников, шестеро русских парней, ввязавшихся в коммерческую авантюру.

Экипаж небольшого транспортного самолёта АН-26 был нанят британским подданным в Шри-Ланке, и вылетел с грузом ящиков из городка Тирикунамалая, расположенного на севере острова Цейлон. По плану, представленному англичанином, они должны были приземлиться в индийском городе Мадрас и сдать там груз. Но как только самолёт достиг берегов Индии, заказчик потребовал снизиться до "тысячи пятьсот" и открыть грузовую рампу. Постоянно сверяя карту с очертаниями пролетаемой местности и будучи заранее ознакомленным, с системой сброса грузов, он, управляя транспортёрной лентой из грузового отсека, сбросил ящики на джунгли.

Из-за несоответствия единиц измерения, находящихся в обиходе у граждан Её Королевского Величества и у "товарищей" из восточной Европы, произошла роковая для экипажа ошибка. Хозяин груза дал экипажу команду на снижение до "тысячи пятисот", подразумевая футы, а наши лётчики заняли полторы тысячи, но, естественно, в метрах.

Сброшенный с высоты, в три раза превышающей расчётную, груз на парашютах спустился далеко от того места, где его ожидали. И попал в руки правительственных войск.

В ящиках, как не трудно догадаться, было оружие.

Самолёт благополучно приземлился в Мадрасе. Заказчик рассчитался с командиром воздушного корабля наличными деньгами и ушёл, а экипаж в полном составе был арестован индийской службой безопасности в гостинице вечером того же дня.

Верховный суд Индии постановил: казнить всех шестерых пособников террористам. И только традиционно дружеские межгосударственные взаимоотношения Советского Союза и Индии остановили топор палача.

Опять чёрт-те о чём думаю в полёте. Серёжа спит. Радист ушёл в гермокабину играть в нарды с борттехником. Связь ведёт прикомандированный к нам на этот полёт бортовой переводчик. Вот у кого отличная служба. Это даже не служба, а сплошной мёд. Летает он только за границу. Кроме ведения радиосвязи на английском языке, других видимых обязанностей нет. А невидимая только одна: аккуратно записывать всё, что происходит в экипаже, к которому прикомандирован во время его нахождения за пределами Родины, и после возвращения на родную базу предоставить полный отчёт в "особый" отдел военной контрразведки. Слава богу, мне не придётся таскать его за собой по Вьетнаму. Потому, что вся авиационно-диспетчерская служба Демократической Республики прошла курс обучения в Советском Союзе и способна вести радиообмен на русском языке.

Прошли Бангладеш, до Мандалая остался один час полёта. Там мы должны заправиться и, если не будет задержки с топливом или погодой по маршруту, то сразу вылететь на Ханой.

Глава 30

Первое утро во Вьетнаме. Познакомились с местным военным начальством и объёмом предстоящей работы. Как мы и предполагали, нас послали сюда не на курорт. Короткие перелёты скорее подошли бы для малого транспортного самолёта АН-26. Но груза всегда было так много, что порой мы не вмещали его в свой транспортный отсек, а он был втрое больше, чем на маленьком "Антоне".

Вот и на этот рейс мне поставили задачу перевезти кондиционеры из Хайфона в Хошимин. Диспетчер предупредил заранее, что я должен забрать их, как можно больше. Я спросил его:

- А сколько их там всего? 

- Из Одессы пришёл корабль с грузом. Сколько он мог привезти кондишек? Представь себе сам.

Только я вышел из диспетчерского пункта, как меня окружили местные жители. Как они узнали о моём предстоящем полёте, ума не приложу. Осведомлены вьетнамцы были хорошо. Они точно знали мой конечный пункт маршрута и, суя со всех сторон деньги, принялись уговаривать меня отвезти их завтра в Хошимин. Стараясь не останавливаться, я дошёл в их окружении до нашей аэропортовской гостиницы. У входа в неё стоял вьетнамский солдат с автоматом. За несколько шагов до двери мои сопровождающие остановились как вкопанные. Словно невидимая стена встала между ними и мной.

Эта стена называлась - часовой. Он стоял как монумент, как будто всю свою жизнь служил в роте почётного караула, охраняя мумию Ленина в Москве или Хошимина в Ханое. Если бы я не рассматривал его так внимательно, то не смог бы уловить едва заметное движение, которое он сделал. Ствол "калашникова" лишь качнулся в сторону моих завтрашних пассажиров, и они тут же отступили на пару шагов назад. Прямо как заворожённые бандерлоги при виде удава. Я усмехнулся своему сравнению, вспомнив книгу Редьярда Киплинга "Маугли".

Найдя в гостинице своего помощника Серёжу, я вывел его на улицу, показал на толпу сидевших на земле вьетнамцев и сказал:

- Составь списки пассажиров, желающих лететь завтра утром с нами. Предупреди их, что полетим в Хошимин через Хайфон. Собери с них деньги и скажи, чтобы к восьми часам утра все были здесь. Всё ясно?

- Нет. Сколько пассажиров мы возьмём и по сколько денег брать с каждого?

- Они все такие худосочные, - я прикинул в уме, сколько они могут весить? В среднем получалось килограмм по пятьдесят, не больше. - Думаю, человек тридцать в кабину впихнуть мы сможем. Сколько денег взять с них за перелёт я не имею никакого понятия. На первый раз возьми столько сколько дадут, но не меньше, чем по двести тысяч донгов с носа. Ещё вот что, я выберу себе "обезьянку", по-симпатичней, ты её в списки внеси, а деньги за полёт не бери. Она мне сполна собой заплатит.

- А мне можно? - мечтательно спросил мой помощник.

- В другой раз.

Сергей ушёл в свой номер за чистым бланком пассажирского списка, а я пошёл к вьетнамцам ожидающим нашего решения. Как только мной была пересечена невидимая граница, они быстро поднялись на ноги и опять все разом загалдели. Я скривился как от зубной боли, а затем, заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. Толпа сразу притихла.

- По-русски понимаете? - спросил я их.

Кандидаты в пассажиры дружно закивали головами. Кто-то даже попытался с жутким акцентом сказать: "Понимаема, понимаема, командира".

- Полетят тридцать человек. Кто? Решайте сами.

Я обвёл их взглядом, нашёл хорошенькую девушку, поманил её пальцем к себе. Она послушно засеменила в мою сторону, опустив взгляд на землю и держа в руках корзину со своими вещами.

- Студентка? - спросил я её.

Она кивнула головой, продолжая смотреть себе под ноги.

- Хочешь поехать к маме на каникулы в Хошимин?

Вместо ответа она опять молча закивала. Я взял её за подбородок, поднял лицо кверху и внимательно его разглядел. По местным критериям девушку можно было назвать даже красивой. Единственное, что меня смущало, так это детский рост моей избранницы. Её макушка не доставала мне даже до плеча.

Подошедший сзади Серёжа сказал:

- Твои любовницы, командир, всё моложе и моложе. Ты так до детского сада доберёшься.

- Нет, Серёга, ты не прав. Я остановлюсь на школьницах.

Мой помощник в упор осмотрел девушку с ног до головы, обошёл её вокруг и с завистью сказал:

- Ты правильно сказал перед этим. Обезьянка.

Мы оба рассмеялись.

Я положил свою ладонь на шею девчушке и тихонько подтолкнул её. Она послушно встала передо мной.  

- Завтра утром она полетит с нами, - объявил я  внятно. 

Я не хотел начинать завтрашнее утро с разбора скандала между моими пассажирами. Вьетнамцы с пониманием загалдели на своём языке. А студентка упала на колени и схватив в свои ладони кисть моей руки, принялась её целовать. Я осторожно поднял её на ноги и, глядя прямо ей в глаза, тихо сказал:

- У тебя ещё будет время меня поцеловать и не только в руку.

Не уверен, поняла ли она смысл моих слов, но в знак согласия затрясла головой так энергично, что я подумал: « Не отвалилась бы».

Весь оставшийся вечер и первую половину ночи мы провели с ней под противомоскитной сеткой, висящей над моей кроватью. А на утро я обнаружил её сидящей на земле недалеко от входной двери в гостиницу. Понимая, что мешать спать мне нельзя, она незаметно выскользнула из постели сразу же после того, как я уснул. Опасаясь быть неопознанной мной утром, девушка просидела остаток ночи у порога. Ну что ж, мы оба получили то, что хотели.

Я дождался Васильева и пошёл завтракать.

Поглощая рис с мясом я философствовал на тему Вьетнамской войны, делясь своими открытиями со штурманом.

- Вадик, ты знаешь за что американцы погибали во Вьетнаме пятнадцать лет назад?

- За идею, - жуя ответил Васильев.

- Хрен ты угадал, - парировал я. - За идею мы с тобой летаем. Понял?

- Почему? Я например летаю за деньги.

- Нашу зарплату деньгами назвать нельзя.

Рис был очень вкусным, но тема разговора казалась мне более привлекательной. Я отодвинул от себя тарелку, салфеткой вытер с губ жир неизвестного мне животного и продолжил:

- Я долго думал почему американские солдаты так самоотверженно сражались за правительство Южного Вьетнама. Какого черта им было это нужно? Понятное дело, когда сумасшедшие политики делают громкие заявления о борьбе демократии против коммунистической заразы во всем мире. В кулуарах они обсуждаю свой экономический интерес. Но вот что заставляло рядового Джона из Техаса или Майкла из Калифорнии бросаться с гранатой на пулемёт в тропических болотах, до меня ни как не доходило. Они ведь не родную Миссисипи защищали от кровожадных русских, а вонючую Меконг, несущую коричневую воду с отбросами Таиланда, Лаоса и Камбоджи.

- И что, дошло? – продолжая  есть рис спросил Вадим.

- Сегодня ночью дошло. Они сражались за свободный секс. Меня просто осенило, что здесь можно безнаказанно и бесплатно спать с несовершеннолетними девочками или чужими жёнами, что проститутка здесь стоит не дороже пяти долларов. Предложить девушке переспать столь же безопасно как спросить сколько время.

- У нас тоже за это в тюрьму не посадят, - возразил штурман.

- В тюрьму не посадят. Это точно. Но каждая четвёртая залепит тебе пощёчину. Ещё две из четырёх обидятся и молча уйдут, или пошлют тебя подальше. И только одна даст тебе всё, что ты хочешь. А это, друг ты мой, всего двадцать пять процентов.  Не велика вероятность. При этом первую половину ночи ты будешь слушать её рассказы о том, что она не такая, как ты мог о ней подумать. И что ты, тот исключительный мужчина, которому она не смогла отказать. Но даже при таком положении вещей мы должны считать себя счастливцами.

- Почему?

- Потому, что в штатах с этим делом просто кошмар. Там мужики бояться комплимент женщине сделать. Тамошние бабы чуть что, сразу в полицию звонят или своему адвокату. Они это называют сексуальный харазмент. Жуткое дело.

- А проститутки?

- За два доллара в минуту. Не хочешь? Минималка сто баксов в час. Много ты нагуляешь при таких ценах? Так что я после этой ночи с местной девчушкой понял, что за свободный секс кровушку пролить не жалко. Мы ведь им в шестьдесят первом отрубили публичный дом мирового значения, под названием Куба. Они от злости готовы были третью мировую войну развязать. А потом ещё и Вьетнам. Представляешь какие потери? Как же они нас должны ненавидеть за это. А на идеи им плевать Вадик. Вот и получается, что бабы на первом месте, а Родина на втором.

- Ну, у тебя и выводы. Доедай и пошли.

Остыло всё. И времени уже мало осталось

Мы подошли к самолёту. Наши пассажиры сидели на своих местах, правый лётчик уладил дела со старшим военного сектора Ханойского аэропорта и мы вылетели за грузом в Хайфон.

В аэропорту Кат Би портового города рулёжных дорожек не было вообще, срулив с полосы мы оказались на маленьком пятачке асфальта перед обшарпанным зданием аэровокзала. На огромной английской букве «Н», нанесённой белой краской на чёрном битуме нас ждали два Стопятьдесят седьмых ЗИЛа, груженных ящиками с кондиционерами.

Как только я вышел из самолёта ко мне подошёл старший лейтенант в тропической военно-морской форме. Синие шорты и рубашка с короткими рукавами делали его похожим на вожатого из пионерского лагеря "Артек". Он доложил, что ему приказано сопровождать десять тонн груза в Хошимин, и что вьетнамские грузчики почему-то задерживаются. Я дал команду борттехнику организовать загрузку самолёта силами пассажиров, находящихся на борту.

- А мне говорили, что я один с ящиками полечу. Откуда пассажиры взялись? - поинтересовался старлей.

- Ещё один подобный вопрос и ты будешь загружать все эти десять тонн сам, - пресёк я его попытку сунуть нос не в своё дело.

- Извини, командир, я не подумал, прежде чем спросил, - смущённо ответил он.

Вернувшийся из метеорологического пункта штурман, с мрачным видом протянул мне графический прогноз погоды. Я посмотрел на документ и спросил:

- Ты запасной аэродром заказал?

- Да, заказал. Камрань. Но я не советую нам даже взлетать. К нашему прилёту в Хошимин над городом будет проходить тёплый фронт.

- Тут все фронты тёплые, - ответил я и улыбнулся своей шутке.

- Нет. Ты смотри внимательно, что обещают синоптики. Вот здесь, послушай, - он, взяв из моих рук прогноз погоды, и прочитал: - "Сильные ливневые осадки, ветер у земли тридцать метров в секунду, порывы до сорока, нижний край облачности сто метров, видимость в осадках двести метров. Возможны разряды молний", - закончил с ударением на последней фразе Вадим.

Затем он положил бюллетень погоды в свою рабочую папку, прищурил глаза и, не оставляя надежды всё же переубедить меня, спросил опять:

- Зачем рисковать? Давай отложим вылет на завтра. Вспомни московский экипаж, разбившийся в Пакистане. У них была, приблизительно, такая же погода.

- Я вспоминал о них, когда мы летели над тем местом, где они погибли. У нас с ними ситуация разная. Подумай, куда мы можем деть этих мелких жителей джунглей? Мы же с них взяли деньги за доставку в Хошимин.

- Отвезём назад в Ханой.

- А как мы им деньги вернём? Ведь начальник военного сектора ханойского аэропорта Смирнов ни за что не отдаст назад те двадцать пять процентов, которые он взял с нашего правого лётчика за свою подпись на полётном листе.

- Возьмём у кого-нибудь в долг. Потом, когда заработаем, отдадим назад.

- Предположим мы найдём деньги и вернём их пассажирам, но завтра весь Ханой будет говорить о нас как о плохих лётчиках. Ты ведь не объяснишь вьетнамцам, что означает тёплый тропический фронт для самолёта. Так что мы не можем ни вернуться назад, ни остаться в Хайфоне. Рубеж возврата пройден. Рубикон перейдён и мосты за нами сожжены. У нас теперь одна дорога только вперёд. И потом, у нас есть запасной аэродром, а у погибшего московского экипажа его не было. Если не сможем сесть в Хошимине, сядем на военно-воздушной базе Камрань. Там очень много русского женского персонала. Официантки, медсёстры, финансистки. Им наверняка уже "приелись" свои мужики. Вот мы свеженькие и подлетим. Ты что-нибудь, знаешь о Камрани?

- Нет, - всё ещё хмурясь, ответил Васильев.

- Тогда послушай, я тебе расскажу историю этой базы, пока эти "муравьи" перетаскают продукцию Бакинского завода кондиционеров.

Мы отошли от самолёта и уселись на траву у края бетонной рулёжной дорожки в тени тропических деревьев. Удобно расположившись я начал свою лекцию:

- База Камрань была построена американцами в глубоководном заливе Кэм Ран Бей в середине 60-х годов и подходила Пентагону для осуществления бомбардировок территории, контролируемой вьетконговцами.

- Я знаю где находится база, - прервал мой рассказ штурман.- Ты мне лучше скажи зачем она им была нужна. Им что, палубной авиации базирующихся на авианосцах было мало?

- В период вьетнамской войны отсюда взлетали бомбардировщики Б-52. Это тебе не палубный штурмовик А-7 "Корсар-2". Разница и в бомбовой нагрузке, и в дальности полёта весьма существенная. Американцы придавали ей огромное значение. Сам президент США Линдон Джонсон посетил её сразу по окончанию строительства. На митинге, посвящённому этому торжественному событию, он заявил, что звездно-полосатый флаг будет реять над ней вечно.

- Я думаю, что те кто писал для него эту речь подставили его специально. Не мог политик такого класса не думать о возможности вывода своих войск из Вьетнама, - сказал Вадим.

Они сюда ещё вернуться. Вот увидишь.

Опять война?

- Нет, что ты. Второй раз на такие потери они не пойдут. Им будет проще платить за аренду базы, чем отвоёвывать её. Мы то здесь бесплатно находимся. В благодарность за помощь. Но любая благодарность имеет свою пределы. А американская финансовая мощь беспредельна. Как только наш контракт закончится они тут же предложат хорошие деньги. Нищие вьетнамцы вынуждены будут забыть о ковровых бомбардировках напалмом, о сотнях тысяч убитых и миллионах искалеченных. Так что Джонсон, в историческом плане, был прав. Их флаг будет развиваться над базой, правда только после того, как мы свернём свой. Ну и не забывай, когда он это говорил до конца войны было ещё очень далеко. Мирный договор был подписан только 27-го января 1973 года, а после этого ещё в течение двух лет северные вьетнамцы добивали южных. Так что ты слушай про базу, а о политике поговорим после возвращения на Родину, - я мысленно сравнил себя с нашим заместителем командира полка по политической подготовке. «Ох и люблю я себя бесценного. Быть мне не меньше, чем генералом.» - сравнение было не в пользу последнего, потому, что я знал о мировой политике гораздо больше нашего подполковника. Улыбнувшись дурацкой мысли я продолжил свою речь:

- Через несколько лет после открытия базы американцы стали проводить на ней первые опыты с дрессированными дельфинами, вооружёнными взрывчаткой и баллонами с парализующим газом для уничтожения кораблей и водолазов противника. Позднее их государственный департамент рассекретил данные, согласно которым с помощью обученных дельфинов было уничтожено до 60 боевых пловцов, пытавшихся взорвать корабли США, стоявшие на рейде.

- У нас в Крыму, под Севастополем, тоже дрессируют дельфинов. Только применять их не на ком, -  вставил реплику штурман.

- Я слышал об этом. Но думаю масштабы наших исследований в этой области не идут ни в какие сравнения с тем, что делали здесь янки. Ведь несмотря на запрещение охоты на морских млекопитающих, конгресс США разрешил американским ВМС ежегодно отлавливать 25 дельфинов и морских львов в целях национальной обороны.

- Валера, ты говорил, что супостаты убили шестьдесят вьетнамских боевых пловцов, а сколько они всего вьетнамцев наколошматили? Ты нигде данных об этом не встречал?

- У нас нет, а здесь я говорил с одним местным офицером, так он мне сказал, что по официальным данным во время войны погибло около одного миллиона человек, а фактически больше трёх. Так вот вернёмся к нашим баранам. После эвакуации американцев из Южного Вьетнама и окончания вьетнамской войны наше руководство очень надеялось, что Ханой отдаст базу в аренду нам.

- Зачем она нам? Ведь если хорошенько подумать, то нам и на своих базах жрать нечего. А тут, за тридевять земель, такую активность развели, - проворчал пессимистически настроенный Вадим. 

- Хороший вопрос, только ты говори потише, а то мы с тобой очень быстро улетим отсюда и не в качестве членов экипажа, а как подозреваемые в антисоветской пропаганде. А база зачем нужна? Я тебе это могу объяснить. "Холодная война" ещё не закончилась. Помнишь как говорил парторг на партийном собрании: "Мы в кольце врагов", а если серьёзно, то уж очень нашим хочется, чтобы наш флот находился у берегов Вьетнама и этим изменил расстановку сил на Тихоокеанском театре. У США базы на Филиппинах, в Японии и Южной Корее. А у нас во Вьетнаме. Но братья-коммунисты не поспешили отблагодарить нас за поставки оружия и за наших лётчиков, которые сражались в небе над тропиками с "Фантомами". Вьетнамцы согласись передать нам Камрань  только благодаря китайцам.

- Не понял. Почему китайцам?

- Ты помнишь в Камбодже правил Пол Пот?

- Тот, при котором железными палками половину населения страны поубивали? Помню.

- Дело в том, что когда он вьетнамцам надоел они дали ему под зад коленом. А он поддерживался китайцами. Пекинское руководство решило проучить своих южных соседей. Зимой семьдесят девятого китайская пехота рванула на Ханой. Вьетнамцы свою армию отвели на юг, а в бой пустили ополченцев. Им было почти что все равно. Всё мужское население прошло через войну. После двух месяцев окопной войны к конфликту подключились наши. Тихоокеанский флот направился в Жёлтое море, а Забайкальский военный округ вышел на позиции вдоль китайской границы. Связываться с нами китайцы не решились и отозвали свои войска из Вьетнама назад. В мае семьдесят девятого Вьетнам передал нам базы в двадцатипятилетнее бесплатное пользование. Грех нам с тобой не побывать в таком месте. Заодно и искупаемся. Там, я слышал, вода замечательная

- Откуда ты всё это знаешь? - восхищённый моей эрудицией спросил штурман.

- Газету "Правда" иногда читать надо, Вадим Михайлович. А ты всё время журнал "Плейбой" листаешь.

- Так, может сразу туда и полетим? - спросил он.

- Нет. Сначала попытаемся высадить пассажиров и выбросить ящики в Хошимине.

- Ну, смотри. Ты командир, тебе видней.

К нам подошёл борттехник. Он протянул мне пачку розовых банкнот с лицом доброго дедушки Хо Ши Мина.

- Что это? - спросил я Генадия, пряча деньги в карман комбинезона.

- Донги, - ответил Рыбников.

- Я вижу, что не доллары. Откуда такая сумма? – я насупился.

- Пока пассажиры перетаскали двести кондиционеров. Я слил двести литров керосина из подфюзеляжного бака и продал его водителям ЗИЛов. У них и бочка была с собой. Они сказали, что возили её на всякий случай.

- Хвалю за находчивость. Груз закрепил? – от сердца отлегло. Недостачу такого количества керосина мы всегда могли списать на встречный ветер. 

- Да. Ящики зашвартованы и пассажиры на местах.     

- Тогда вперёд! За орденами!

Эпилог

Первые признаки приближающегося тёплого фронта мы увидели за сто километров от аэродрома посадки. Нам стали попадаться перистые облака. Я запросил фактическую погоду у диспетчерской службы аэродрома. Руководитель полётов военного сектора аэропорта Хошимин сообщил нам, что дождя над полосой ещё нет, но они ожидают его с минуты на минуту. За сорок километров до аэродрома мы приступили к снижению. Осторожно подползли под нависшую над нами громаду облаков. Влетать в них ни в коем случае было нельзя. Грозовая деятельность тёплого, тропического фронта настолько сильна, что разрядом молнии могло выжечь в самолёте всю электронику. Всё ещё надеясь на нашу удачу, я запросил по радио разрешение на посадку "с прямой". Когда до полосы оставалось двадцать километров, первые крупные капли дождя ударили по стеклу кабины.

"Жаль что до начала ливня мы не успеем приземлиться. Буду снижаться до своего "минимума", - принял я решение, и отдал команду о снижении до шестидесяти метров.

- Серёжа, ищи глазами огни приближения полосы. Я поборюсь на глиссаде снижения с этим сумасшедшим ветром, -  приказал я Коваленко.

Во время захода на посадку шестидесяти тонную машину раскачивало как маленькую лодочку в бушующем океане. Постоянные смены направления порывов ветра не позволяли мне выбрать правильный курс упреждения, и я, парируя рыскание самолёта, поворачивал рога штурвала слева направо и наоборот. Ливень заливал стекло так, что работающие в самом скоростном режиме стеклоочистители не успевали сметать воду. Снизившись ниже ста метров, я приготовился к уходу на второй круг. Управляя штурвалом одной правой рукой, я положил левую на рычаги управления двигателями, чтобы по достижении нами минимально разрешённой высоты снижения перевести их из "полётного малого газа" во "взлётный" режим.

- Вижу огни полосы. Справа десять градусов, - радостным голосом сообщил экипажу Сергей.

- До аэродрома ещё шестьсот метров, - вставил реплику штурман. - Рановато для появления огней полосы.

Мне очень хотелось верить своему помощнику и я ввёл самолёт в правый крен. В дополнение к этому маневру я едва уловимым движением отклонил штурвал от себя. Опустив нос своего крылатого грузовика я направил его прямо в светящиеся впереди "огни высокой интенсивности горения".

Не успел я устранить крен, как самолёт содрогнулся от сильнейшего удара и ещё больше накренился вправо. Я мгновенно вывел обороты всех четырёх двигателей на "взлётный режим" и поворачивая штурвал влево потянул его на себя. Лопасти винтов, изменяя угол установки, всё мощнее и мощнее врезались в плотный, влажный воздух Вьетнама. Самолёт нехотя повиновался элеронам и рулям, и мы медленно начали набирать высоту.

- Слава богу, живы, - сказал радист Оноприенко.

- Я тоже подумал, что это конец, - подал голос штурман.

- Мужики, - из грузового отсека доложил бортовой техник по авиационно-десантному оборудованию, - это не конец, а только начало. У нас с "мясом" вырвало всю правую стойку шасси. Со всеми четырьмя колёсами. В полу фюзеляжа дыра, площадью в один квадратный метр.  Гидравлическая жидкость вытекает из разорванных шлангов.

- Значит, шасси убрать не удастся, - сказал борттехник.

Я это понял сразу, но не хотел говорить об этом вслух. Посадка на одну основную стойку представляла собой очень серьёзную опасность и прежде всего из-за того, что никогда не практиковалась в тренировочных полётах. Легко было сесть без передней стойки шасси: приземлился на основные колёса и тяни штурвал на себя во время пробега пока самолёт не потеряет скорость и не упадёт на нос. Ещё легче сесть вообще без колёс: плюхнулся на брюхо и ползи себе до полной остановки, а вот на одну стойку совсем непросто. Ладно, придумаю что-нибудь над запасным аэродромом.

- Штурман, доложи курс на Камрань, - стараясь стабилизировать психологическую атмосферу в пилотской кабине, спокойным голосом спросил я.

- Сорок пять градусов, - предчувствуя крупные неприятности, грустно ответил Васильев.

- Помощник, доложи руководителю полётов об уходе на запасной аэродром.

- Ты так туда рвался, Валера, - сказал штурман.

- Да, но при других обстоятельствах. Хватит сейчас об этом. Надо спасти то, что осталось.

Пока мы летели от Хошимина до Камрани,  я всё время думал: "Обо что мы могли так неудачно зацепиться?"

- Валера, - позвал я штурмана - Как ты думаешь, что это было?

- Если ты спрашиваешь меня о колёсах, то я уверен, что мы снесли железный столб с огнями приближения. Я же вам говорил, что лампочки, которые увидел Сергей, не могут быть огнями полосы. Думаю, что вертикальный сдвиг ветра сыграл с нами плохую шутку. Мы оказались чуть ниже, чем предполагали, в результате чего задели осветительную систему аэродрома.   

- Видимо, ты прав, - с грустью сказал я.

Над Камранью руководитель полётов дал нам команду встать над аэродромом в круг и выработать топливо до аварийного остатка. Кроме того, он рассказал нам о некоторых особенностях взлётно-посадочной полосы и прилегающих к ней окрестностей. В частности, он сказал:

- Американские инженеры и строители, спроектировали и построили полосу так, что дождь любой интенсивности не сможет её залить. Вдоль покатой от центра к краям бетонки, с обеих её сторон, ими были вырыты широкие пологие рвы для сбора дождевой воды. Под этими рвами строители проложили дренажную систему, позволяющую воде уходить под землю по бетонным водосборникам. Вот эти-то бетонные колодцы, стоящие вдоль полосы через каждые сто метров, и возвышающиеся на полтора метра от уровня земли, представляют сейчас для вас главную угрозу. Но если вы приземлитесь там, где аэродромная служба предполагает развести костёр, то, даже слетев с полосы при неравномерном торможении, вы разминётесь с этими колодцами. 

- Хорошо ли будет виден ваш костёр? - спросил я, продолжая кружить на высоте тысяча метров над их головами.

- Аэродромщики собираются поджечь все старые авиационные покрышки. Столб чёрного дыма увидят даже с той стороны океана. Ведь гореть-то будут колёса американских стратегических бомбардировщиков Б-52. Так что за это ты не волнуйся. Думай лучше, как садиться будешь.

За десять минут до приземления инженерно-аэродромная служба подожгла резину колёс. Чёрный дым был настолько густым, что если бы ветер не сносил его в сторону от полосы, я бы не смог найти базу вообще, а не только место предстоящей посадки.

Старшие лейтенанты Гончаров и Николишин рубили электрический кабель в двухстах метров от взлётной полосы в густых зарослях кустарника. Их тропические рубашки были мокрые от пота. Американский многожильный кабель рубить топорами было не легко. Они раскопали его ещё вчера вечером и торопились закончить дело раньше, чем о местонахождении этой «золотой жилы» узнают сослуживцы.

- Игорёха, - сказал Николишин Гончарову. - Смотри какой дым поднимается над аэродромом.. Может разбился кто? .

- Кто мог разбиться, если на аэродроме ни кто не взлетал и не садился. Думай хоть чуть-чуть. Слышишь придурок какой-то уже полчаса кружит над полосой? Для него небось и разожгли костёр. Руби быстрее свою сторону, я свою почти закончил.

Отсутствие в гидравлической системе жидкости не позволило мне выпустить закрылки. Поэтому я подвёл самолёт к взлётно-посадочной полосе по самой низкой траектории. Пролетая над её торцом, борттехник по моей команде выключил все четыре двигателя. Теперь мы полностью зависели от нашей инерции и силы притяжения Земли.

Но самолёт использовал ещё и приземный эффект. То аэродинамическое явление, о котором все лётчики знают, но не могут объяснить его своим жёнам.

Ан-12-й легко скользил в метре от поверхности полосы, категорически отказываясь садиться. Просвистев над землёй лишние шестьсот метров, он коснулся бетона одновременно колёсами левой тележки и передней стойки.  Я тут же отклонил штурвал полностью влево, стараясь удержать самолёт как можно дольше на "двух колёсах". Но он, проигнорировав мою команду, ударился правой стороной фюзеляжа о полосу и, издавая жуткий скрежет, напоминающий рёв тяжело раненого умирающего доисторического животного и слетел в ров, так умно вырытый врагами. На огромной скорости Ан-12-й ударился стеклянным носом в бетонный водосборник и замер.

"Всё", - сказал я себе.

Но поторопился.

Оглядев всё что было от меня справа, включая, теперь уже бывших членов своего экипажа и остатки пилотской кабины, я медленно повернул голову влево.

Недалеко от моего полуразрушенного самолёта остановились две машины. Пожарная и комбинированная поливальная, в народе именуемая "бочка с водой" или "водовозка". Какой-то смельчак с огнетушителем в руках взобрался на её крышу, затем перепрыгнул на крыло самолёта и побежал в мою сторону.

"Ага, вот в чём причина появления пожарных. Я-то сперва не почувствовал запах дыма. Гореть мы не горим, но дымим изрядно. Это запах тлеющей ваты, - вспомнил я. - Значит, задымилась внутренняя обшивка фюзеляжа".

Смельчак с огнетушителем, не обратив на меня ни какого внимания, перевернул свой красный цилиндр и с размаху врезал им о борт самолёта. Очевидно, так рекомендовала инструкция наклеенная на округлом боку огнетушителя. Но даже маленькая струя пены отказалась родиться в его руках. Не получив от своих действий никакого эффекта, он зашвырнул баллон на землю. Грязно выругался и заорал на копошащихся внизу матросов, чтобы те подали ему пожарный шланг. "Интересно, где он взял пенный огнетушитель? Наверно снял его со стены штаба, когда бежал нас спасать". Со шлангом он обращался гораздо лучше. Окатив зачем-то меня и мёртвых ребят водой, он направил струю на дверь гермокабины. Алюминиевая дверь, напоминавшая скорее корабельный лаз, чем нормальную дверь, перекосилась и покрылась трещинами через которые струился дым.

К самолёту подбежали два офицера с топорами. Они в нерешительности остановились в двух метрах от меня.

-  Игорь, руби дыру вокруг окна, - крикнул Николишин. - Там в фюзеляже нет силовых элементов. . 

-  Не учи отца детей делать, - ответил Гончаров и с размаху врезал топором по алюминиевой обшивке самолёта.

Николишин встал плечом к плечу со своим другом.

После первых же ударов, из прорубленных офицерами дыр, повалил едкий дым и показались языки пламени. Очевидно, тлению ваты до этого не хватало воздуха.

- Товарищ полковник! - послышался чей-то мальчишеский высокий голос. -  А самолёт загорелся,

- Так тушите, мать вашу! – прокричал в ответ командир гарнизона.

Проделав отверстие, достаточное для того, чтобы вставить в него пожарный шланг, матросы принялись заливать пассажирский отсек водой.

Вскоре вода в пожарной машине закончилась. Но отъехать машина не смогла. Из-за плохого крепления шлангов большое количество жидкости вылилось под её колёса. Грунт под машиной размяк, колёса вращаясь, уходили всё глубже и глубже в землю. Пожарные бросили заниматься самолётом и принялись оттаскивать "пожарку". Матросы где-то достали металлический трос, с обеих концов которого были прикреплены толстые крюки. Один конец его они зацепили за "водовозку", другой за пожарную машину, и "водовозка" рванула с места. Трос лопнул и просвистел над головами перепуганных ребят.

Прибежал офицер. Обматерив их, приказал выталкивать машину руками и после этого вытаскивать из фюзеляжа трупы вьетнамцев. Ведь пока матросы возились с пожаркой и водовозкой, Николишин и Гончаров прорубили борт Ан-12-го и обнаружили в фюзеляже самолёта целые "залежи" моих незаконных пассажиров. Носилок было всего две пары. Извлечённые из гермокабины тела переносили на них от самолёта до бетонной полосы. Там врач проверял сердцебиение каждого вьетнамца, в надежде обнаружить хоть кого-то живым. Но щуплые желтокожие тела были безжизненны. Матросы сбрасывали мертвецов одного за другим на бетон и бежали за следующими. Если бы я мог говорить, я бы им сказал: "Ребята, не спешите. Всех, кто не задохнулся в дыму, вы утопили в воде, когда тушили тлеющую вату".

Но, конечно же, не они были в этом виноваты.

Подъехал подъёмный кран. Газорезчики принялись вырезать моё пилотское кресло из груды искорёженного металла. Всё, что осталось от правого лётчика Серёжи и бортового техника Гены, давно уже достали и увезли. Штурманскими останками решили заняться  позже. Копошатся  вокруг   меня,   не   замечая,  что  я  слежу  за  их действиями. Боятся посмотреть мне в лицо. Никто не хочет видеть открытые глаза смерти.

Всё вроде бы обрезали. Кто-то крикнул:

- Вируй по-малу! 

Спасатели зацепили заголовник моего кресла крюком и крановщик начал осторожно поднимать меня вверх на длинной стреле подъёмного крана. Я повис на привязных ремнях своего пилотского кресла. Временно утихшая боль вернулась с удесятерённой силой. Пока я осматривал разрушения, полученные самолётом, и наблюдал за работой "спасателей", я и забыл, в каком плачевном состоянии находится моё собственное тело. Я невольно застонал, протестуя против такой невыносимой пытки.

- Командир жив! - пронеслось от одного человека к другому.

Передвижной подъёмный кран опустил меня между машиной скорой помощи и горой из тридцати мертвецов. Врач, пощупав пульс, покачал головой и сказал медицинской сестре, стоящей рядом со мной на коленях:

- Поторопись, Лариса. Мы можем не довезти его до санчасти.

Он принялся скальпелем разрезать привязные ремни кресла, а девушка взялась резать лямки парашюта. Затем меня на носилках уложили в машину, и мы помчались по рулёжным дорожкам аэродрома в мой последний путь.

Медсестра сидела в салоне скорой помощи на откидном стуле рядом со мной. Она то и дело вытирала стерильной салфеткой пот с моего лба. Заливаясь слезами, Лариса успела мне рассказать, что стрелок сидевший в хвостовой кабине остался цел и невредим. Сопровождающий груз старший лейтенант, незадолго до аварийной посадки, перебрался в кабину к стрелку и тоже жив. Но, прыгая из этой кабины на землю, сломал себе обе ноги. А вот техника по десантному оборудованию, находившегося в грузовом отсеке, убило сорвавшимися с креплений кондиционерами.

Я был благодарен ей за горячие слёзы сочувствия, капающие мне на руку. За то, что она умоляла меня не умирать, продержаться пока машина доедет до недавно построенной санчасти, где меня обязательно спасут. Я был благодарен судьбе за то, что в мой последний миг со мной сидела такая красивая девушка  - Лариса.

Я умер в машине скорой помощи, не доехав всего лишь двести метров до палаты интенсивной терапии, отказавшись цепляться за эту жизнь.

Послесловие

Не помню точно, кто из великих писателей сказал: "Писать следует не тогда, когда ты можешь писать, а только тогда, когда не писать ты не можешь". Я писать не собирался и, возможно, зря "взялся за перо", но обстоятельства сложились так, что мне пришлось это сделать.

Мой друг, известный канадский писатель, попросил меня написать рецензию на его только что опубликованную книгу. Вооружившись блокнотом и ручкой, я на десяти листах написал для него свои замечания. Из них следовало, что мой друг не знает глубоко предмет, о котором пишет. Я думаю, что это характерно для большинства североамериканских писателей, включающих в свои произведения русские персонажи.

По моему убеждению автор, желающий писать о русских, не имеет права давать своим героям болгарские фамилии. Я спросил своего друга: "Где ты взял всех этих Петевых, Васевых, Ваневых?" Он простодушно ответил: "В телефонной книге Ванкувера". Я объяснил ему, что русские фамилии происходят от полного имени, а не от сокращённого. Ещё пришлось разъяснять ему, что сын киргиза и бурятки не может стать президентом России, как в его книге. И даже не потому, что между этими народами две тысячи километров, и встреча их представителей для создания семьи маловероятна, а потому, что восемьдесят процентов стопятидесятимиллионного населения России русские, и они всегда будут выбирать себе русского президента. Видя его недоумение, я привёл ему пример с индейцами племён Апачи и Деловаров. Первые из них живут в южных штатах, а вторые в районе озера Мичиган. "Могли бы американцы, - спросил я его, - выбрать себе в президенты сына родившегося от брака представителей этих двух племён?" Его ответ я не хочу даже переводить. Честно говоря, тогда я и представить себе не мог, что президентом США сможет стать чернокожий Барак Обама.

Также я прочёл ему короткую лекцию о Главном Разведывательном Управлении Министерства Обороны, полковник которого является главным действующим лицом его книги. Моих скудных знаний об этой организации, базирующихся на книге Виктора Суворова "Аквариум", хватило, чтобы объяснить писателю, что в аббревиатуре ГРУ первая и последняя буква мало что означает. Мало ли в России "Главных Управлений". А вот слово "Разведывательное" является ключевым, и люди, работающие в этой организации, занимаются военной разведкой, а не бессмысленными террористическими актами, как описано это в его книге.

Обескураженный моей бесцеремонностью, он, скорее защищаясь, чем нападая, сказал мне в ответ: "Если ты такой умный, возьми и напиши что-нибудь сам". Я промолчал. Писателю нужен талант или хотя бы призвание. Я не чувствовал в себе ни того, ни другого, и писать не собирался. Вскоре после этого в кругу своих друзей я рассказал о работе над рецензией и разговором с писателем. Друзья дружно поддержали идею канадца и предложили мне "утереть ему нос социалистическим реализмом".

Это был второй толчок, побудивший меня на "подвиг".

В заключение своего послесловия я хочу добавить следующее - спасибо за потраченное на чтение время.

С уважением Юрий.

Плоский штопор

Юрий Собещаков

Галифакс. Канада.

2005 год.

«Мы найдём своих единомышленников, союзников в самой России, Украине, Белоруссии... Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная трагедия гибели непокорнейших на земле народов. Прежде всего, сеять вражду и ненависть к русскому, белорусскому, украинскому, сербскому и другим славянским народам, - все это мы будем ловко и незаметно культивировать» - в точности предсказал и определил политику своего государства в 1945 г. шеф ЦРУ США Аллен Даллес

Глава первая                

Октябрь 1987 года. Узин.

Осень поливала мелким дождём строй офицеров и прапорщиков 409-го полка самолётов-заправщиков. Порывистый ветер норовил сорвать фуражки с коротко стриженых голов. Уже десять минут шеренги военнослужащих молча стояли на строевом плацу перед зданием штаба в ожидании своего командира.

«Это же надо – думал Попов, - Первый рабочий день и такая мерзкая погода. Гражданские ещё спрашивают, за что нам офицерам больше платят. Дураки. Постояли бы на продуваемом со всех сторон пятачке асфальта под дождём в сапогах. Не задавали бы глупых вопросов. – Он переступил с ноги на ногу и острая боль на пятках заставила его сменить тему размышлений. - Ноги натёр до кровавых мозолей. Всего за день. В таких сапогах ещё трижды герой Кожедуб сбил свои шестьдесят два самолёта сорок с лишним лет назад. Есть же ботинки, какого черта командир полка требует, чтобы мы ежедневно ходили на службу в портупее и сапогах?»

- Разойдись! - крикнул начальник штаба и тихо матерясь пошёл в штаб.

- Опять командира полка не дождались. Не удивлён, - усмехнулся, стоящий за спиной Игоря, штурман Дорохов в пшеничного цвета усы.

Попов повернулся к нему:

- И часто такое бывает?

- Ты, Попов, вопросов не задавай. Скажи лучше когда вливаться в коллектив собираешься?

-  Так я, вроде, с сегодняшнего дня в коллективе, - с недоумением ответил правый лётчик.

-  Ну, ты даёшь. В коллективе, - передразнил его штурман. – Чтобы числится в коллективе ты должен залить нас водкой, по самое горло. Всех, с кем ты будешь летать. Такая, братишка, у нас традиция.

-  Хорошо, - сказал Игорь. – Завтра после службы жду всех в моей комнате. В офицерской общаге.

Указание Дорохова  залить сослуживцев водкой Игорь принял к сведению и организовал вливание в коллектив, как и подобало молодому офицеру. Пили муторно долго и непривычно много. Уже после пятой бутылки водки, выпитой вшестером под символическую закуску, в комнате встал вопрос о том, что не плохо бы разбавить мужской коллектив тёплыми женскими телами. Опытный штурман Дорохов взялся за решение этой задачи. Это Игорь помнил. Однако, дальше в его сознании произошёл провал. Как ни старался Попов, но в последствии он не смог вспомнить как в его комнате оказались три женщины, служащие в базе обеспечения.

Помощник командира корабля лейтенант Попов, а не официально – правый лётчик, был высоким, крепко сбитым, с правильными чертами лица молодым человеком. Игоря можно было бы назвать даже красивым мужчиной, если бы не причёска. К его великому разочарованию он имел редкие светлые волосы и не по годам большие залысины. Проснувшись утром от сильной головной боли Игорь обнаружил себя раздетым, в узкой одно-спальной кровати, с огромной голой бабой лет тридцати шести. Женщина спала на боку, положив на него свою слоновью ногу. Прижатый к стенке Попов оглядел комнату.

На соседней кровати спал командир его экипажа майор Королёв с хорошенькой блондинкой. Блондинка прижалась к волосатой груди лётчика и сладко улыбалась во сне. Одеяло сползло с их кровати и открыло её спину чуть ниже талии.

"Черт, как хороша" – подумал Игорь и потянулся за простыней. Он невольно прижался к большой мягкой груди женщины, и она проснулась. Этого Игорь как раз-то и не хотел. Ему стало стыдно за то, что в его постели лежит эта огромная тётка, которая старше его лет на пятнадцать. Лежит, смотрит ему в глаза, двумя руками обнимает его за ягодицы и пьяно улыбается.

- Что, сладенький, ещё захотел? - дыхнув алкогольным перегаром и запахом табака прямо Попову в нос, спросила она и одним движением перевернула правого лётчика на себя.

Приступ тошноты подкатился к горлу Игоря и, боясь выблевать на женщину остатки вчерашней закуски, он отрицательно замотал головой, но было поздно. Машинистка секретной библиотеки Людмила Петрова, в предвкушении удовольствия, уже успела закрыть глаза.

"Господи, что я делаю?” – подумал Попов.

  Металлическая кровать нещадно скрипела своей панцирной сеткой в такт движениям двух тяжеловесов. 

Проснувшийся Королёв с минуту тупо смотрел на Игоря и Петрову.

“Где я, и кто трахается на соседней кровати?”

Затем он с удивлением обнаружил юную блондинку, спящую у него на груди.

"Так, - подумал Королёв, - как я буду оправдываться перед женой? Надо что-то придумать".

В раздумье он натянул одеяло повыше на себя. Его блондинка выгнулась всем телом и попыталась поцеловать мужчину в губы. Майору казалось, что в рот ему нагадила дюжина кошек. Королев скривился и увернулся от поцелуя.

- Не до поцелуев сейчас, - едва разжимая зубу пробормотал он.

Девушка ткнулась носом в его щеку и скрылась с головой под одеялом.

На полу между кроватями с продавщицей гарнизонного магазина спал штурман Дорохов. Над ними стоял хлипкий крашенный стол. На нём валялись пустые бутылки и остатки вчерашнего ужина. У порога комнаты, завёрнутый в собственную форменную шинель, прижавшись к входной двери спиной спал сосед Попова

Людмила Петрова сопела как стоящий под парами и готовящийся к дальней дороге паровоз. В тот самый момент, когда она издала нечленораздельный возглас, означавший, что её состав уже отправился в путь, капитан Дорохов открыл глаза. Крышка стола показалась ему настоль зловещей, что штурмана потянуло на мрачный юмор.

-  Похоже, что я в гробу, - задумчиво произнёс он.

Затем Дорохов сбросил с себя шинель и на коленях выполз из-под стола.  Покопавшись в мужском и женском нижнем белье, тут и там разбросанном на полу, он надел свои трусы и отправился в туалет. Выходя из комнаты, Дорохов нарочно ударил дверью лейтенанта из батальона связи по спине. Молодой человек проснулся и высказал свое возмущение:

-  А полегче нельзя, приятель?

-  Какой я тебе приятель? – ответил штурман. – Ты, вообще, кто такой и что тут делаешь?

-   Живу я здесь, – зло произнёс сосед Попова. – Ты, кстати, мои тапочки надел.

-  Свалил бы ты отсюда пока гости не уйдут. Тебе же лучше будет, - с этими словами капитан захлопнул дверь и шлёпанье лейтенантских тапочек было ещё долго слышно в длинном пустом коридоре офицерского общежития.

Как только за Дороховым закрылась дверь продавщица Валя, оперлась на локти и с интересом посмотрела на кровати Попова и Королёва. Оба офицера были сильно заняты. Её партнёр скрылся в неизвестном направлении. Но в двух метрах от стола лежал молоденький лейтенант и смотрел на неё. Она поправила одной рукой причёску и встряхнула головой. Её длинные волосы распрямились и упали ей на плечи. Простыня сползла на живот и её грудь открылась взору связиста.

Валя поманила лейтенанта указательным пальчиком.

-  Мальчик, ползи ко мне, - прошептала она.

Связист не задумываясь преодолел ползком те два метра, что разделяли их, и оказался под её простыней.

Вернувшийся из туалета Дорохов первым делом спросил:

-  Куда связист исчез?

- Дорохов, пока ты шлялся неизвестно где, он занял твоё место, - с придыханием ответила Валентина.

Только после этого штурман заметил, что пара ног, торчащая из под стола, развёрнута пальцами вниз, а хитро улыбающаяся ему Валя, лежит на спине.

Прокрутив в голове и по достоинству оценив увиденную картину Дорохов смачно выругался:

-  Вот, ****и. На пять минут нельзя их оставить. Отлить не дают.

Он надел брюки и рубашку, застегнул крючок форменного галстука на шее и подошёл к столу. Во рту у него все пересохло. Хотелось пить, но ни пива, ни воды на столе не было. Он налил себе полстакана водки и выпил её одним глотком. Королёв, наблюдавший эту картину, сказал своему штурману:

-  Не пей больше и закуси луком.

Затем посмотрел на часы и сказал:

-  Через час построение полка. Пора приводить себя в порядок и выдвигаться на позиции.

-  Попов, ты скоро? – спросил Дорохов правого лётчика.

Не успел Игорь сказать ни да, ни нет, как за него ответила Людмила:

-  Он уже отстрелялся. Ты хочешь его заменить? Милости прошу.

С этими словами она столкнула с себя уставшего Игоря и раздвинув широко ноги, жестом пригласила Дорохова присоединиться к ней.

-  Только не с тобой Людмила Батьковна.

Королёв приподнял одеяло, взглянул на блондинку и сказал:

-  Давай быстрее, мы на построение опаздываем.

-  Угу, - ответила она в ответ.

Связист выполз из-под стола, и виновато посмотрел на Дорохова.

- Я не виноват, - сказал он и хотел ещё что-то добавить, но штурман не дал ему закончить оправдательную речь. Капитан показал молодому офицеру рукой на женские ноги и сказал:

-  Можешь оставить это добро себе как мой подарок.

В ответ на это из-под стола донеслось:

- Дорохов, ты негодяй. Какие ты мне слова вчера говорил? Люблю – говорил. Дорогая моя – говорил. Единственная. А сейчас даришь меня сопляку. Перепил что-ли?

Насмешливый тон Валентины мог задеть кого угодно, но не Дорохова.

-  Да ты что? Этого не может быть. Я таких слов даже не знаю, - рассмеялся штурман, жуя зелёные перья лука. - Вот, что водка проклятая с нормальным человеком делает. Такие комплименты ****ям раздавать. Надо её всю выпить за это.

Он налил себе полстакана.

- Хватит, я тебе сказал, - остановил его Королёв, и вдруг неожиданно весь напрягся, изогнулся дугой, схватился руками за железную спинку кровати и через мгновение обмяк.

Из под его одеяла выскользнула хорошенькая молоденькая девушка.

- Отвернитесь, бесстыдные мальчишки. Дайте приличной девушке одеться, - сказала она Дорохову, связисту и Попову. 

Мужчины дружно рассмеялись в ответ.

Глава вторая

20 сентября  1991 года. Вашингтон.

Начальник отдела Восточной Европы генерал-майор Эш вышел из конференц-зала и направился в свой офис. Совещание руководителей внешней разведки министерства обороны США закончилось несколько минут назад. Настроение генерала было отличным. Он  шёл по коридору и обдумывал услышанное.

“Без бомбардировок и вторжения, ни потеряв ни одного солдата или матроса, мы уничтожили самого опасного врага. Такого успеха не было за всю историю США.”

“На этом нельзя останавливаться, - думал Эш. – Нужно добить врага. Пока он не опомнился. Поэтому, первое, что я сделаю, это отзову из отпуска Маккея. Пусть едет в Россию. Там ему будет чем заняться.”

21 сентября 1991 года. Гавайские острова.

Камерон с супругой вошли в холл отеля «Марриот Бич Клаб» и наслаждаясь прохладой созданной кондиционерами не торопясь подошли к лифту. На плече у Джулии Маккей висела пляжная сумка разукрашенная оранжевыми цветами. Камерон снял очки и обернулся на звук приближающихся сзади шагов. Дежурный администратор отеля спешил к ним с конвертом в руках. «Не к добру» - подумал Маккей.

-  Вам срочное сообщение из Вашингтона, - произнёс администратор с гавайским акцентом, передал конверт в руки Камерона и отступил на два шага назад склонив голову в вежливом поклоне.

Камерон прочитал содержание короткой записки и сказал молодому гавайцу:

-  Позвоните в туристическое агентство, скажите им, чтобы перенесли мой вылет через Гонолулу на Вашингтон со среды на сегодня. Закажите для меня такси до аэропорта.

-  Супруга полетит с Вами?

-  Нет, я же сказал, для мня, а не для нас, - с раздражением ответил полковник.

Семейная пара вошла в кабину лифта.

-  Дорогой, зачем ты так на молодого человека? Он же не виноват в том, что тебе испортили отпуск, - постаралась успокоить мужа Джулия..

-  Он виноват в том, что его предки съели Джеймса Кука, - ответил Камерон. - А в том, что мне испортили отпуск виноваты как всегда русские.

- Не факт, - ответила тихо супруга.

Полковник взглянул на неё исподлобья, но не стал выяснять, что именно она имела ввиду.

Весь перелёт из города Лихуе с острова Кауаи в Гонолулу и затем  домой в Вашингтон полковник думал о том, что его отзыв из отпуска связан с августовским путчем в СССР.

«Такой гольф пропускаю. Ребята ждать будут. Специально поехал на Кауаи, чтобы в клубе Джека Николса  поиграть. Это ведь один из лучших гольф клубов мира. И на тебе. Целую неделю не догулял. Фак, - мысленно выругался Камерон. Не могли в Москве дворцовый переворот попозже устроить».

На следующий день, после возвращения с Гавайских островов, Маккей приехал в Пентагон. Он  спустился на второй подземный этаж громадного комплекса зданий и предъявил специальный пропуск стоящему на пропускном пункте морскому пехотинцу. Солдат, в сильно накрахмаленных, отутюженных брюках цвета хаки и такой же рубашке, коротко взглянул в документ, сверил фотографию с лицом полковника и разрешающим тоном произнёс:

- Сэр.

Маккей прошёл в кабинет шефа.

Заложив руки за спину генерал Роберт Эш стоял на бежевом ковровом покрытии в метре от политической карты мира. Высокий, крепко сложенный бывший офицер разведки военно-воздушных сил имел квадратную челюсть, мощный стриженый затылок, длинный прямой нос, на переносице которого сидели очки в золотой оправе. Название его должности было таким же длинным как Советский Союз на висящей перед ним карте. Эш был Заместителем Директора Центрального Разведывательного Управления по специальным операциям в странах Восточной Европы. Генерал внимательно разглядывал Китай, затем он в задумчивости перевёл взгляд немного выше. Прямо перед его глазами простирались степи Монголии. Маккею показалось, что его начальник смотрит на карту и ничего на ней не видит. Глаза шефа выражали полное безразличие к объекту, но Эш неожиданно улыбнулся, повернулся в пол-оборота к Камерону и сказал:

-  Доброе утро, полковник. Вижу ты успел загореть. Как дела?

-  Спасибо не плохо, - ответил Маккей боссу.

- Я смотрел на карту и сам себе задал вопрос: какое государство самое независимое в мире? Камерон, ты знаешь?

-  Да конечно. Это Соединённые Штаты Америки, сэр, - не задумываясь, ответил Маккей.

- Нет, Камерон. Самая независимая страна в мире это Монголия, - и не дожидаясь недоуменного вопроса подчинённого, генерал добавил. - Потому, что от неё ни чего не зависит.

Эш обошёл свой рабочий стол и сел в кресло у журнального столика.

- Но я вызвал тебя не для того чтобы поделиться своим геополитическим открытием, - продолжил он. - Предметом нашего разговора будет ни Азия в целом и ни Монголия в частности. Мы с тобой специалисты восточно европейского театра военных действий. И в нашей зоне ответственности недавно появилась целая дюжина новых независимых государств. Ты садись. Разговор у нас будет долгим.

- Таких как Монголия? – спросил Маккей.

- Некоторые из них столь же независимы, - он показал указательными и средними пальцами обеих рук кавычки, -  а над независимостью остальных нам предстоит ещё поработать. Там наверху, - полковник кивнул головой в сторону потолка, -  взяли курс на наведение мирового порядка. Никаких сверхдержав за исключением нашей страны к середине двадцать первого столетия быть не должно. Союз мы благополучно развалили, Россией займёмся в недалёком будущем, после того как раздавим Ливию, Сирию, и Иран, а затем придёт очередь и Китая. Ни Европа, ни Индия, ни арабы помешать нам не смогут.

- Почему сразу не вложить деньги в сепаратизм в России и не покончить с "русским медведем" одним ударом?  

- Этот вопрос обсуждался. Мне рассказывал один знакомый политик, координатор госдепартамента Уильям Тейлор, что дискуссия была жаркой. Было очень много влиятельных сторонников идеи прикончить Россию сразу же, вслед за распадом СССР. Предлагалось последовать совету Наполеона и раздробить Россию на удельные княжества, погрузив её обратно во тьму феодальной  Московии. Но линия "умеренных" победила. Они выдвинули тезис, что если Россия вернётся к своему состоянию тринадцатого века, то есть к мелким феодальным княжествам, то проконтролировать расползание ядерного оружия будет не возможно. Удельные князьки, областные и краевые руководители, продадут его на ближний или дальний восток, или даже в северную Африку. Поэтому, лучше использовать сильную Россию, как собирателя ядерного оружия со всех бывших союзных республик. «Не могу сказать, что я полностью согласен с этим» - подумал Камерон, но вслух спросил:

- А если Россия, собрав все ядерное оружие, станет претендовать на место одного из мировых лидеров?

- Тогда мы устроим несколько очагов напряжения у неё дома. В районе компактного проживания мусульман, например. Или ухудшим её отношения с бывшими братьями украинцами. Из-за Крыма или донбасского региона. Помнишь что говорил в сорок пятом году шеф ЦРУ Аллен Даллес? “Мы найдём своих единомышленников, союзников в самой России, Украине, Белоруссии... Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная трагедия гибели самых не покорных на земле народов. Прежде всего, сеять вражду и ненависть к русскому, белорусскому, украинскому, сербскому и другим славянским народам, - все это мы будем ловко и незаметно культивировать”. Однако это может и не понадобиться, – продолжил развивать свою мысль Эш. - В случае, если Россия свернёт свои военные базы за рубежом, отзовёт с океанов флот и ограничится внутренними проблемами, мы оставим её в покое.

-  Неужели «верхи» так уверенны в новом российском руководстве? - спросил Камерон.

- Пока в Москве будут находиться люди, думающие о будущих выборах, а не о будущих поколениях, правящая элита России не будет заинтересована в противодействии нам.

-  А что будет с Украиной?

- Сначала мы будем усиливать её. Создавать у украинских политиков иллюзию светлого независимого будущего. Отрывать её как можно дальше от Москвы. А как только в Украине перестанет пахнуть русским духом, как только дети в школах перестанут писать и говорить по-русски, в стране перестанут издаваться газеты на русском языке и телевидение начнёт вещать на украинском, мы бросим её. Пусть ковыряются в своем чернозёме. Хлеба просить не будут, а в Европу мы им вход не откроем. Из Украины получится прекрасная буферная зона.

- У этой буферной зоны есть свое ядерное оружие, размещённое на баллистических ракетах. Там находится сто тридцать стратегических ракет СС-19 и сорок шесть СС-24. Плюс тридцать шахтно-пусковых установок. Украина занимает третье место в мире по наличию ядерного потенциала.

- Да, я знаю. Над 43-й армией Ракетных войск стратегического назначения,  оставшейся в Украине, наши специалисты уже работают. В Первомайск, Николаевской области, выехали ребята, которые постараются добиться уничтожения баллистических ракет и разрушения ракетных шахт. Им поставлена задача не допустить вывоз техники на территорию России. Также они должны позаботиться и о персонале.  Личный состав ракетной армии должен остаться не у дел.

-  Как же можно удержать специалистов-ракетчиков от переезда на новое место службы?

- Очень просто. Что, по-твоему, являлось самой большой проблемой Вооружённых сил Советского Союза?

-  Устаревшая боевая техника, - не задумываясь, ответил Камерон.

- Нет. Главной головной болью всех военных в Союзе был квартирный вопрос. Жильё. Вот, чего русским всегда не хватало, ни до второй мировой войны ни после. По нашим данным на территории России более пятисот тридцати тысяч военнослужащих всех силовых ведомств не имеют жилья. Только в Сухопутных войсках сто тридцать тысяч бесквартирных. Почти десять тысяч офицерских семей по-цыгански ютятся в спортзалах и на складах. Некоторые даже в гаражах. В общем, бомжи в погонах стали для русских таким же обычным явлением как попрошайки на вокзалах. Жильём-то мы и привяжем бывших первомайских ракетчиков к украинской земле. Наше министерство финансов уже выделило деньги на строительство коттеджей для ценных специалистов, переезд которых в Россию, откровенно говоря, особенно не желателен для нас.

- Немалые деньги придётся потратить, особенно с учётом того, что в Украине половину из них разворуют

- Нам дешевле потратить сотни тысяч долларов на жилье для семей офицеров, чем миллионы на  противодействие выведенной ракетной армии.

Камерон замолчал. Его мало интересовали проблемы ракетчиков. Ему стало жаль многострадальную Украину. Полковник одинаково хорошо знал русский и украинский языки. После службы во Вьетнаме ему повезло и военно-воздушные силы отправили молодого офицера продолжать образование в центр Дэвиса на факультет русского языка и евроазиатской политики. Там он проникся любовью к Пушкину и Шевченко, Толстому и Гоголю, Достоевскому и Лесе Украинке. Он знал, что Россия с её нефтью и газом, золотом и алмазами не пропадёт. А вот  Украина. Её ждала не завидная участь. Он осознавал, что сделать ничего нельзя и это было неприятно.

Генерал-майор продолжал философствовать о перспективах Черноморского флота, о политическом будущем закавказских республиках, о средней Азии, о восточно-европейских странах, но Камерон его разговор не поддерживал. Увидев, что Маккей потерял интерес к международной политике, Эш вернулся к главной теме их встречи.

- Кроме баллистических ракет Украине досталась большая часть авиации и что-то ей достанется от раздела Черноморского флота. О флоте не стоит даже вспоминать. Никуда он из своей лужи не денется и будет представлять угрозу только для румын. А вот об авиации мы с тобой должны хорошенько поговорить. Скажи Камерон, что ты знаешь о бомбардировочной авиации оставшейся на территории Украины? 

В ответ полковник дал развёрнутую картину дислокации советских стратегических авиационных сил в Украине:

- На территории Украины базируются несколько полков  Дальней авиации, имеющие на вооружении самолёты Ту-22М «Бэкфайер», Ту-95МС «Бэар» и Ту-160 «Блэкджэк». В Крыму остались три полка морской ракетоносной авиации сверхзвуковых «Бэкфайеров». Эта дивизия принадлежит Черноморскому флоту.

-  Давай временно забудем о Ту-95-х и Ту-22-х. Расскажи мне, полковник, что ты знаешь о самолёте Ту-160.

Опираясь на свой многолетний опыт службы офицера радиоэлектронной разведки, Маккей задумался лишь на мгновение и выдал своему боссу исчерпывающий ответ:

- Ту-160 это всепогодный многоцелевой стратегический бомбардировщик. Это самый большой в мире бомбардировщик который русские построили в ответ на создание нами бомбардировщика Роквелл Б-1А. Он предназначен для выполнения боевых задач как на малой высоте на до звуковых скоростях, так и на больших высотах, на скоростях до двух скоростей звука. В зависимости от поставленной задачи этот самолёт может быть оснащён двенадцатью ракетами  большой дальности полёта Х-55, или двадцатью четырьмя ракетами малого радиуса Х-15. Вариантами загрузки могут быть сорок тонн бомб или морских мин. Бомбы могут быть как ядерные, так и обычные. Он оснащён системой автоматического огибания рельефа местности, многоканальными помехозащищенными средствами связи, включая спутниковую связь. Также на самолёте имеется система активно-пассивной радиоэлектронной борьбы. При максимальной загрузке дальность полёта составляет десять тысяч пятьсот километров. Самолёт оснащён системой дозаправки в воздухе и способен удвоить или даже утроить дальность полёта. С 1984-го года Казанское авиапредприятие имени Горбунова построило двадцать пять таких самолётов. Пять  из них до сих пор находятся на заводе производителе и подготавливаются для передачи в 1095-й полк базирующийся в городе Энгельс, Саратовской области, для замены стоящих на вооружении самолётов Мясищев-4, по классификации НАТО Бизон Б, а двадцать в городе Прилуки, Черниговской области в 184-й авиационный полк. Всего Советский Союз планировал построить сто таких самолётов, но я думаю, что после развала страны русские пересмотрят свои амбиционные планы. В заключении, сэр, я хочу сказать, что в руках опытного экипажа, этот самолёт представляет для нас очень большую угрозу.

Генерал Эш с удовольствием улыбался. "Блестящая память у полковника. Он не мог знать зачем я вызвал его из отпуска. Значит, не мог заранее подготовиться к моему вопросу. Специалист высшего класса, мой лучший специалист. Как раз такой мне и нужен".

- У меня есть к тебе несколько коротких вопросов. Каков максимальный взлётный вес самолёта Ту-160?

-  Двести семьдесят пять тонн.

-  Каков потолок полёта?

- Шестнадцать тысяч, причём очень впечатляет скороподъёмность. После взлёта самолёт уходит вверх с вертикальной скоростью семьдесят метров в секунду.

-  Кто командует дивизией, в которую входит Прилукский 184-й полк?

-  Генерал-майор авиации Герасимов Александр Иванович.

Генерал сравнил ответы Маккея с данными своей рабочей тетради и сказал:

-  Отлично, полковник, если ты с таким же блеском справишься с заданием, то я буду ходатайствовать о продвижении тебя по службе и ты сменишь на погонах орла на свою первую звезду. «Звезду на погоны? Бригадный генерал звучит лучше чем полковник. Это означает, что меня отозвали из отпуска с Гаваев не ради каких-то дерьмовых подвижек в Восточной Европе. Задание будет серьёзным.»

Эш встал из кресла, налил себе и Маккею кофе и сел напротив Камерона. Маккей взял фарфоровую чашечку, но пить чёрный кофе без сливок не стал. На чашке вместо узора стояла круглая печать военного ведомства. По внешнему ободу сверху дугой было написано UNITED STATE OF AMERICA, а снизу WAR OFFICE.  Полковник держал в рухах чашечку, рассматривал её и  ждал, когда его босс расскажет ему о задании.

- Я только что пообещал тебе продвижение по службе, если ты успешно проведёшь операцию в Украине, но не спросил, нет ли обстоятельств, которые помешали бы тебе отправится  на два-три месяца за пределы США? 

-  Нет, сэр. Так случайно совпало, что мой календарь на ближайшее время совершенно свободен от записей, - ответил Камерон сардонически.

- Отлично. Тогда я кратко изложу твоё задание. Как ты уже упомянул, стратегическая авиация России имеет двадцать пять Ту-160. Каждый из них способен, не залетая в наше воздушное пространство, запустить по двенадцать крылатых ракет большой дальности полёта. Суммарный залп двух полков может составить триста ракет. Если они выберут самый короткий путь подлёта из России к нам через северный полюс, то канадская противовоздушная оборона не сможет сбить ни самолёты, ни ракеты. Чтобы противостоять такой атаке нам нужно очень точная, до минут, разведывательная информация о времени их пролёта полюса от НОРАД, чтобы во время выслать им навстречу наши истребители. Даже наш полк Ф-15-х в Элмендорфе, на Аляске будет иметь не достаточно времени чтобы их перехватить. А канадцев заставить оказать нам эффективную помощь будет ещё труднее.

Камерон, прослуживший несколько лет в должности офицера радиоэлектронной разведки ВВС на станции раннего предупреждения о воздушном нападении в канадском городке Сток Поинт, на Юконе ответил:

-  Я знаю. Я служил на канадском севере. Меня каждый раз бросает в дрожь когда я вспоминаю о времени проведённом в этом холоде, рядом с шарами Дью Лайн. Тогда мне казалось, что мы здорово защищены от русских, намного позже я понял, как неподготовленны мы на самом деле. Да, аэродромы там есть, а вот истребителей на них нет.

- То есть, если придётся противодействовать русским, то это должны будем делать мы. Канадцы хоть и наши союзники, но на них нам рассчитывать нельзя. По самым оптимистичным прогнозам над территорией нашего северного соседа нам удастся сбить не более половины крылатых ракет. Это означает, что около полутораста ядерных боеголовок могут достичь нашей территории по северному воздушному пути, а это для нас не приемлемо. Поэтому, для того чтобы ослабить стратегическую авиацию России нашему отделу была поставлена задача: удержать 184-й авиационный полк на территории Украины.

- У них ещё дальние бомбардировщики Ту-95-е есть. Двадцать один самолёт стоит в Узине, там же где и заправщики.

- Командование эти тихоходы в расчёт не берет, - сказал Директор департамента Восточной Европы. - Русские их сорок лет назад спроектировали. Все никак не могут списать на свалку, вслед за Ту-16-ми.

-  Я с Вами не совсем согласен. Сэр, - возразил полковник. - Ту-95МС это относительно новая модель самолёта. Русские делают их на авиационном заводе в Таганроге с 1983 года. Этот самолёт может нести шесть крылатых ракет Х-55 внутри фюзеляжа и до десяти ракет под крыльями. Дальность пуска ракет от двух до трех тысяч километров. Ракеты могут быть как с обычной боеголовкой так и с ядерным боезарядом в двести килотонн. У нас эти ракеты классифицированы как «АС-15 Кент». Поверьте мне сэр,  даже с учётом того что Ту-95МС летают не быстрее шестисот миль в час, во втором эшелоне воздушного удара они могут представлять собой очень грозную силу.

-  Хорошо, не создавай мне дополнительную головную боль. Тебе лучше знать, - согласился полковник. – В принципе твоё задание  включает в себя и  бомбардировочный полк расквартированный в Узине. Он ведь входит в ту же дивизию, что и прилукский.

Эш достал латунную зажигалку «Зиппо» из кармана брюк, сигару из нагрудного кармана форменной тужурки и закурил. Маккей, почувствовал неловкость. “Не стоило читать лекцию генералу о Ту-95-х”,  – подумал он и первым нарушил молчание:

-  Я должен ехать в Украину легально или как нелегал?

- Нет. Ты поедешь как военный переводчик в наше посольство в Москве. Хотя тебя, конечно же, обеспечат советскими паспортами, на случай если потребуется действовать негласно. Даю тебе неделю на подготовку и два месяца на выполнение задания. Ещё вопросы есть? – Эш затянулся сигарой.

-  Вопросов нет.

Полковник посчитал разговор законченным и встал из кресла.

-  Вот и отлично. Что ты делаешь после пяти? – спросил его генерал.

-  Ничего особенного, - ответил Камерон.

-  Тогда пару партий в сквош. Как тебе идея?

-  Звучит заманчиво.

В этот момент у Камерона в голове имелся другой план. Хорошая порция солодового виски обрадовала бы его гораздо больше, чем партия в сквош.

-  Ракетка у тебя здесь или домой увёз?

-  Здесь. В кабинете.

Глава третья

Сентябрь 1991 года. Москва.

Двадцать седьмого сентября начальник Первого отдела Второго главного управления КГБ генерал Антонов сидел в своем кабинете и просматривал свежие газеты. Несколько  статей привлекли его внимание, но читать генерал не мог. Он не мог сосредоточится на их содержании, его постоянно отвлекала назойливая мысль о будущем. «Новая метла», получившая недавно президентскую власть, настойчиво выметала из здания его старых соратников. Ещё недавно его коллеги, из охраны высшего руководства страны,  вытаскивали эту пьяную «метлу» из ручья в дачном посёлке, а сейчас она наводит, «ну, это, понимаете ли», порядок. Меньше чем за месяц в коридорах огромного здания сменили таблички на доброй половине дверей.

"Меня, по идее, не должны убрать, – успокаивал себя генерал. - К зарубежным связям доступа я не имею. Деньги партии протекли мимо моего сейфа. Может и не тронут. Хотя, под горячую руку могут турнуть из органов, и не вспомнить о моих былых заслугах".

-  Николай Петрович, - мягким голосом секретарши Любы произнёс стоящий на столе селектор, - к Вам подполковник Сергунин, на доклад.

-  Пусть заходит, - ответил генерал.

В кабинет вошёл светловолосый человек, в строгом сером двубортном костюме, белой рубашке и темно-синем галстуке. Он скорее был похож на преуспевающего западного  бизнесмена, чем на офицера контрразведки.

Сергунин остановился у стола генерала. В руках он держал кожаную папку застёгнутую на молнию.

Генерал  выдернул из картонной коробочки мокрую салфетку, вытер с пальцев газетную краску, поднялся со своего кресла, обошёл стол и сел напротив подполковника.

-  Садись, Владимир Сергеевич, - кивнул Антонов.

Подполковник сел за стол, открыл паку и не дожидаясь дальнейших указаний начальника приступил к докладу.

- Наше посольство в Вашингтоне выдало въездную визу сроком на полгода гражданину США, мистеру Камерону Маккею. В заявке на визу указано, что он  будет проходить стажировку в качестве переводчика в их посольстве. По моему запросу из Вашингтона пришёл ответ, - подполковник перевернул несколько страниц и взял в руки несколько страниц скреплённых между собой пластмассовой клипсой. - Интересные вещи пишут о Камероне коллеги из разведки о нашем госте. Сергунин перевернул страницу с фотографией Камерона и прочёл:

- Камерон Фредерик Маккей, родился 21-го марта 1945-го года, в городе Крествью, штат Флорида, в семье лётчика-истребителя ВВС США. Маккей ветеран войны во Вьетнаме. Там он служил в должности офицера электронной разведки и целеуказания в экипаже самолёта РЭБ Б-66 «Дистройер». Его полк базировался в городе Корат на королевской авиабазе в Таиланде. Он выполнил 123 боевых вылета, был награждён почётным крестом и несколькими медалями за выдающиеся лётные заслуги. После ранения шрапнелью, полученного при взрыве за хвостом его самолёта нашей ракеты С-75 «Двина», он был награждён орденом «Пурпурное сердце». После войны Маккея перевели в 77-ую тактическую эскадрилью Ф-111-х королевских ВВС Великобритании в город Верхний Хейфорд. Там он служил старшим инструктором по радиоэлектронной борьбы и разведки, а также документ регламентирующий применение новейшего электронного оборудования в 20-м Истребительном полку. В рапорте также сказано, что несколько других стран НАТО использовали его экспертные знания этой области. В этой папке есть ещё несколько интересных аспектов биографии нашего героя. Разрешите продолжить?

- Продолжай, только не говори мне, что он и на Луне побывал, - генерал уже понял, что его службе придётся столкнуться с очень опытным противником.

- Нет, на Луне не побывал, но вместо этого долго служил в главном штабе ВВС в Западной Германии начальником отдела электронной разведки. Одновременно со службой в Германии он изучал славянскую психологию в Гарвардском университете, город Бостон, штат Массачусетс. После окончания курса он был приглашён в аспирантуру и через два года блестяще защитил диссертацию. Тема здесь не указана, - уточнил подполковник. - Маккей в совершенстве владеет русским, украинским, болгарским и сербскохорватским языками.

-  Кто оплачивал учёбу? – спросил генерал.

-  Министерство обороны США. Разрешите продолжать?

-  Давай.

- Сразу же после защиты диссертации Камерон поступил получил назначение на Юкон, на станцию радиолокационного слежения за арктическим воздушным пространством. После того как станцию закрыли, и весь американский персонал покинул север Канады, Камерон служил в Пентагоне, в разведке. Сейчас он имеет воинское звание полковник.

-  Интересно, свободно владеет почти всеми славянскими языками, а едет в Москву на стажировку, - сказал Антонов, повернул к себе папку с личным делом Камерона, на которых стоял штамп «совершенно секретно», пробежал глазами по тексту, посмотрел ещё раз на фотографию Маккея и в задумчивости продолжил.

- Нужно быть предельно осторожным с этим полиглотом. Интересно, почему свободно владеющий столькими языками полковник разведки едет к нам под прикрытием как рядовой переводчик. Когда он приезжает?

-  Завтра, - ответил Сергунин.

-  Встречайте его и не спускайте глаз.

Глава четвёртая

Октябрь 1991года. Посольство США. Москва

Второго октября полковник Камерон Маккей сидел в кабинете и читал одно за другим прошения об натурализации в США поступившие от граждан СССР за последний год. Несмотря на дневное время суток офицер включил настольную лампу. Солнечные лучи едва пробивались в помещёние через металлические сетки на окнах здания. Русская контрразведка научилась использовать лазерные установки для определения частоты вибрации оконных стёкол. Расшифровка разговоров посольских работников, после этого была лишь делом техники. В результате такого научно-технического прогресса у русских, посольству пришлось оградиться любопытных агентов КГБ паутиной, сплетённой из тонкой проволоки. «Жаль что нельзя всю Россию обнести такой вот сеткой. С очень мелкой ячейкой. Хотя этого, наверняка, тоже не достаточно, - думал Камерон, листая страницы с фотографиями и анкетными данными. - «Железный занавес» не помог, не помог бы даже каменный забор, до самого неба. Русские как ползучая зараза, как грипп, они проникают везде. Это у них в крови от монголов. Не смогла ведь «Поднебесная» китайская империя защитится от северных соседей своей «Великой» стеной. Так и от русских, стеной не отгородиться. От них можно защититься только создав вокруг них буферную зону из их бывших союзников. Тут моё руководство совершенно право».

Маккей был высокого роста, крупный брюнет с глубоко посаженными глазами и большими залысинами на высоком лбу. Он был похож на боксёра тяжеловеса  закончившего профессиональную карьеру. Стол полковника был завален тонкими картонными папками с делами потенциальных эмигрантов. Таких дел могло быть на столе в тысячу раз больше. Камерон мог просто утонуть в них, если бы не попросил секретаршу отобрать для него специальную категорию заявителей. Однако, несмотря на, что параметры, заданные полковником, были не больше игольного ушка, дел было слишком много. Он ни как не мог себе представить, что только незамужних женщин из Украины, в возрасте до тридцати лет, подавших заявление на перемещёние в США за последние полгода, окажется больше сотни.

Маккей бегло просматривал каждую заполненную форму. Его не интересовали учительницы английского языка, экономисты или юристы. Он откладывал в сторону заявления программистов и бухгалтеров, ветеринаров и логопедов. Он и сам толком не знал , что он ищет. Но был твердо уверен в том, что бумажное дело кандидатки само закричит в его руках. После трех дней работы на столе у Камерона осталось три папки. Взяв их с собой, полковник отправился к консулу.

-  Какова эмиграционная процедура для русских? - спросил он, удобно расположившись в глубоком кресле.

- Все начинается под окнами этого здания, - нехотя ответил консул. Всем своим видом он показывал Маккею, что тот отрывает его от важных дел. - По утрам, желающие стать нашими согражданами, выстраиваются в длинную очередь и ждут, когда посольский клерк выдаст им аппликационные формы. Заполнив эти формы и собрав все необходимые справки, потенциальные эмигранты вновь приезжают сюда и платят по девятьсот долларов за рассмотрение их кандидатур. После этого они месяцами ждут нашего решения. Если кандидат нам интересен мы вызываем его на интервью. В течение этого собеседования консул принимает решение: продолжать эмиграционную процедуру или отказать заявителю в его просьбе. Если мы отказываем, то заявитель получает четыреста долларов, и мы расстанемся на всегда, а если он нам подходит, то консул направляет его на медицинскую комиссию.

-  В посольстве остаётся по пятьсот долларов, с каждого кому отказали, - задумчиво сказал Камерон. -   Интересно. Это ведь большие деньги для русских.

-  Да. Мы вызываем на интервью не более одного процента заявителей. Из приглашённых более семидесяти процентов получают отказ в течении собеседования. Из прошедших интервью двадцать процентов не проходят медицинскую комиссию. И все они теряют деньги.

-  За пятьсот долларов среднему русскому рабочему нужно два месяца работать.

-  Кто Вам сказал, что их рабочие обращаются к нам за эмиграционной визой? Среди сотен людей, стоящих в очереди вдоль Садового кольца, нет ни одного рабочего. Только интеллигенция. Сливки общества. Стоят в любую погоду. В дождь и в снег, в холод и в жару.

-  Странно.

- Ничуть. И дело даже не в том, что мы не берём специалистов без университетского образования, а в том, что рабочие сами не хотят к нам ехать.

-  Вот я и говорю, что это странно. Ведь наши рабочие живут во много раз лучше, чем русские.

-  Бесспорно. Но наши рабочие на заводах ра-бо-та-ют.

-  А русские?

-  Не смешите меня, полковник. Вы знаете кто у них любимый сказочный герой? Емеля, пролежавший всю жизнь на печи. А любимый кино-герой? Рабочий, сказавший напарнику эпохальную фразу: "Кто не работает, тот ест. Учись студент".

А чего стоят их народные поговорки: «Ты работа нас не бойся, мы тебя не тронем». Или: «Работа не волк, в лес не убежит»?

-  О, я знаю эту поговорку.

-  Ну, конечно. Вы же лингвист. 

Маккею не понравился насмешливый тон консула. В нем сквозило превосходство дипломата над разведчиком. Камерон решил свернуть разговор об эмиграции и вернуться к конкретному делу.

- Я принёс заявления об эмиграции от трех женщин. Все они не отвечают нашим требованиям, предъявляемым к перемещёнцам. Вызовите их на интервью как можно скорее. В разговоре поддерживайте в них веру в возможность эмиграции и откажите им в самом конце собеседования. Камерон говорил приказным тоном.

"Ну и что ты чувствуешь сейчас, получая команды от меня, дырка в заднице? – со смаком мысленно обозвал консула своим любимым ругательством Маккей. Я тебе лишь возвращаю неприятное ощущение, которое испытал я, когда ты поучал меня".

Через три дня Камерон сидел в маленькой комнате за зеркальным стеклом и наблюдал, как консул проводит собеседование. Первая девушка была парикмахер из Киева. Небольшого роста шатенка имела очень приятное, живое лицо. Слегка вздёрнутый носик и большие глаза делали девушку привлекательной. Однако, её фигура Камерону не понравилась. Она была слишком худа. Остренькие плечи, тоненькие ручки и узловатые колени делали её похожей скорее на девочку подростка, чем на взрослую женщину. "На фотографии этого было не видно - с сожалением подумал Маккей. - Это не то, что мне нужно". Он хотел подать сигнал консулу о прекращении интервью, но передумал. "Пусть отрабатывает свою дипломатическую зарплату". Вторая девушка выглядела значительно лучше. У неё были длинные волосы, овальное лицо,  она носила очки, имела большую грудь и узкую талию. Но нижняя часть её тела была полновата. Бедра были чересчур широки и ноги не отличались изяществом. Камерон забраковал и её, он не вслушивался в диалог собеседников, лишь ожидал последнюю кандидатку.

Третья девушка нее имела физических недостатков. Она была просто красива. Когда высокая стройная блондинка вошла в кабинет и поздоровалась с консулом, Камерон повернул рукоятку громкости динамиков на два деления вправо и подошёл ближе к зеркалу-окну.

-  Назовите Ваше полное имя, - сказал консул, после того как  девушка уселась на стул перед ним.

-  Вера Михайловна Вихерко.

-  Вера Михайловна коротко расскажите о себе.

- Родилась в 1967-м году в городе Фастов, в 1984-м окончила среднюю школу, с 1985-го года работаю официанткой в ресторане "Рось" в городе Белая Церковь. Не замужем, детей нет.

-  Состоите ли Вы в коммунистической партии?

-  Нет.

-  А в комсомоле?

Вера на секунду задумалась и сказала:

-  Нет.

"Не такое  уверенное «Нет», - отметил для себя Камерон. - Лжём. Это хорошо".

-  Почему Вы решили эмигрировать в США?

-  Надоело хамство терпеть. Окружающие люди малокультурные. Всё время норовят руку под юбку засунуть, или за зад ущипнуть. Я хочу жить в стране, где человек, а особенно женщина, защищён законом. Где стабильно. А не как у нас, то войны, то революции, то дворцовые перевороты.

-  А почему именно в США?

-  А куда? - неподдельно удивилась Вера.

-  В Канаду, например.

-  Не-е. У Вас теплее, - улыбнулась девушка..

-  Хорошо, - сказал консул, записав её ответ. - А кем Вы в США собираетесь работать?

-  В ресторане официанткой.

-  Но Вы ведь не знаете английского языка. Как Вы собираетесь общаться с клиентами?

-  Вы мне только визу дайте. Я Ваш английский за три месяца выучу, - бойко ответила Вера.

"Ого, какая самоуверенность. Я русский язык четыре года  в университете учил и два года в аспирантуре, и то от акцента избавиться не могу. А она английский за три месяца выучит. Хотя это скорее глупость, чем самоуверенность. И то, и другое положительно её характеризуют. Лжива, самоуверенна, презрительно относится к окружающим. Это то, что мне надо".

-  Кто из родственников остаётся у Вас в Украине?

-  Отец и мать.

-  Вы проживаете с ними?

-  Нет, недавно я купила  квартиру.  Около года живу самостоятельно.

-  Значит, деньги у Вас есть? Я правильно понял?

-  Что же, по-вашему, я задаром между столами с подносом бегаю?

"В меру агрессивна. Это даже забавно", - отметил Камерон  и улыбнулся.

-  Спасибо, Вера Михайловна. У меня больше нет к Вам вопросов.

Консул сделал запись в деле Вихерко и поставил в верхнем углу прямоугольный штамп.

- К сожалению, я вынужден отказать Вам во въездной визе. Вы не отвечаете требованиям, предъявляемым к потенциальным гражданам США.

-  Что значит «не отвечаю»? Почему? Только потому что я не говорю по-английски? - слезы навернулись на глазах Веры.

-  Нет не поэтому, а потому, что Вы не квалифицированный специалист.

- Могу я получить свои деньги обратно? – всхлипнув спросила Вера пытаясь взять себя в руки.

- Да, спуститесь на первый этаж и получите в кассе четыреста долларов по сегодняшнему курсу в рублях.

-  Я заплатила девятьсот.

- Вы должны были прочитать условия оплаты процедуры рассмотрения Вашего заявления.

-  Это грабёж, - тихо прошептала молодая женщина, выходя из кабинета.

Ей стало себя очень жалко. Мечта, ещё недавно казавшаяся вполне осуществима, улетела от неё навсегда вместе с полутысячей долларов. Она села на стул в коридоре и опять заплакала. Высокий, жилистый, коротко стриженный морской пехотинец, дежуривший у лестницы, поднялся со стула и направился к ней. Рубашка цвета хаки плотно облегала его атлетический торс. Стрелки, на темно-синих брюках с узкими красными лампасами, были острые как лезвия штыков автоматической винтовки М-16. Не прошёл он и половину пути как из консульского кабинета вышел Маккей. Полковник оказался возле Веры раньше охранника посольства и морпех вернулся на свое место.

-  Чем Вы так расстроены? - участливо спросил Камерон Веру на отличном русском.

-  В визе отказали, - всхлипнула девушка. -  Да ещё и пятьсот долларов не хотят возвращать.

-  А чего Вам больше жаль денег или визы?

-  Визы конечно. Деньги я ещё заработаю.

-  Неужели Вы так сильно хотите в США?

В голосе мужчины звучала спокойная уверенность в своих силах. Вера подумала, что такой мужчина, если захочет, может повернуть её судьбу. Не зря же сотрудник посольства теряет с ней время в коридоре.

-  Очень хочу, - ответила Вера. - А что, Вы можете мне помочь.

-  Пойдёмте со мной поговорим в кабинете.

Проходя мимо морского пехотинца, Камерон показал ему пластиковую карточку, висящую у него на шее на длинном шнурке. Охранник встал со стула и внимательно сравнил фото на карточке с лицом Камерона. Глубоким голосом, скрывающим его юный возраст, морпех коротко сказал «Доброе утро, сэр» и отдал Маккею воинскую честь. Правая кисть солдата застыла на самом краю между выбритым виском и белоснежной фуражкой, а сам он вытянулся так, что на его брюках исчезли все складки.

- Девушка со мной, - сказал полковник по-английски. 

Камерон и Вера поднялись по лестнице на третий этаж и вошли в кабинет.

- Вы замечательно говорите по-русски, - заметила Вера стараясь польстить вершителю её судьбы. – Где Вы его изучали?

Игнорируя фальшивый интерес женщины Маккей предложил Вере присесть на стул и заняв своё удобное кресло сказал:

- Беседа наша неофициальная, но от её результата будет зависеть, поедете Вы в США или нет, - сказал американец.

- Так мне ведь уже отказали в визе, - Вера села на край стула.

- Это было предварительное собеседование, проведённое по моему заказу. При определённых условиях Вы все ещё можете попасть в нашу страну. Причём без визы и без денег. Вам не нужно будет платить за авиационные билеты для перелёта через океан. Если Вы согласитесь сотрудничать с Соединёнными Штатами в моём лице, то моя страна возьмёт на себя все расходы по Вашему перемещёнию.

-  Вы что же, старше консула? Посол, что ли?

- В некотором роде да. Итак, готовы ли Вы сотрудничать с государственными организациями США в обмен на гражданство.

-  Да, - не задумываясь ни на секунду твёрдо ответила Вера..

-  Великолепно.

Камерон поднялся с кресла, взял со стола лист бумаги и протянул его Вере.

-  Подпишите.

-  Ой, тут по-английски написано.

- Под английским вариантом есть копия на русском языке. Но Вы можете даже не читать. Там написано то, что Вы соглашаетесь сотрудничать с нами. После подписи разборчиво напишите: "Вера Михайловна Вихерко".

-  Откуда Вы знаете, как меня зовут? – спросила девушка выводя фамилию имя и отчество под своей подписью.

-  Я о Вас много знаю Вера. Как я уже говорил, Вы в посольстве по моему приглашению. И подписав этот документ, Вы поступили ко мне на службу. Теперь Вы должны оказывать мне любую помощь не задавая вопросов. Ясно?

  -  Да, - ответила Вера нерешительно, и ей стало страшно. Она постепенно осознавала, что её вовлекли во что-то большое, возможно романтическое и наверняка опасное.

-  Сейчас мы это проверим. Раздевайтесь, - полковник с улыбкой откинулся на спинку кожаного кресла.. 

-  Как? - удивилась девушка.

-  Догола.

"Это экзамен", - догадалась Вера. Она полностью разделась и стояла перед Маккеем, опустив руки вдоль туловища.

-  Пройдитесь до стены и обратно, - скомандовал Камерон.

Вера выполнила желание Маккея, он с удовольствием осмотрел её со всех сторон и остался полностью доволен своим выбором.

-  Все. Можете одеваться. Как только вернётесь домой посетите гинеколога, венеролога и сдайте кровь на СПИД. Через несколько дней я приеду к Вам. Адрес у меня есть.

-  Что я должна сделать для правительства США, чтобы стать американской гражданкой?

Об этом мы поговорим после моего приезда.

Глава пятая

2 октября 1991 года. Штаб ВВС. Москва. 

В девять часов утра второго октября командующий Военно-воздушными силами России генерал-полковник Толкачев вызвал к себе в кабинет начальника штаба ВВС.

-  Олег Петрович, я недавно разговаривал с новым министром обороны, и он заверил меня, что никаких кадровых перестановок в нашем ведомстве не будет.

-  Надолго ли? - с сомнением в голосе спросил генерал-лейтенант.

-  Как минимум год мы можем спокойно работать, - командующий встал из-за стола и прошёлся по кабинету.

-  Слава богу. А то вся эта перетряска в верхах не давала сосредоточиться на служебных вопросах, - начальник штаба поворачивал голову вслед своему начальнику.

- Согласен. Конец августа и половину сентября можно смело вычеркнуть из нашего рабочего календаря. Месяц пропал зря. Но сейчас нам придётся потрудиться, засучив рукава. И первое что мы обязаны сделать, это проанализировать, что мы теряем на территориях бывших братских республик, и что из авиационной технике мы можем спасти. Подготовь аналитическую записку о том, на сколько предстоящие потери неизбежны, и что нам следует предпринять для уменьшения ущерба Военно-воздушным силам России, нанесённого развалом Союза. Включи в свой доклад информацию о руководящем составе полков и дивизий, базирующихся на сегодняшний день вне России. Также продумай, где мы могли бы разместить полки и эскадрильи выводимые из… - он сделал паузу подбирая нужное определение для вновь образовавшихся государств и не найдя ничего политически корректного он закончил фразу, - от соседей.

Начальник штаба записывал указания командующего. Когда генерал-полковник закончил, Олег Петрович пробежал глазами по своим записям и доложил:

-  Послезавтра, к концу рабочего дня, все будет готово.

- Послезавтра говоришь? Хорошо. Назначь на семнадцать ноль-ноль четвёртого октября совещание всех старших офицеров штаба. 

Два дня спустя, в пять часов после полудня в просторном актовом зале штаба ВВС собралось все руководство авиации России. Офицеры и генералы заняли места в партере в таком же порядке,  в каком они всегда выстраивались на плацу перед зданием штаба на торжественные построения в праздничные дни. Слева от президиума сидела колонна офицеров дальней авиации, в центре размещалась фронтовая авиация, а по правую руку от командующего сидели транспортники. Чем ближе к сцене сидели офицеры, тем их ранг был выше. В первом ряду, блестя золотом погон, сидели генералы. Почти все они носили знаки "Заслуженный лётчик СССР", а у некоторых из них, на форменных тужурках, скромно поблескивали звезды героев Советского Союза. Пока заместители начальника штаба развешивали карту и схемы за спиной у командующего, генерал-полковник смотрел со сцены на ряды офицеров и генералов и думал о том, скольких из них он недосчитается через полгода. "Жаль ребят, многие из них стали настоящими друзьями за долгие годы совместной службы. Мне их будет не хватать. И все из-за чего? Из-за того, что этот лысый мудак просмотрел заговор алкоголиков в Беловежской пуще. Понятно было бы, если бы где-то далеко, скажем на озере Иссык-Куль, собрались втихую  лидеры азиатских республик Ниязов, Акаев и Назарбаев и решили дать деру из Союза. Это хоть как-то можно было понять и объяснить. Например: надоело мусульманам подбирать крошки со стола ортодоксальных христиан. А лысый реформатор этого, как бы и не заметил. Иссык-Куль далеко от Москвы, да и высоко в горах. Как там, в чабанской юрте, прослушку установишь? А никак. Но здесь, под боком, в лесной избушке, в присутствии десятка офицеров КГБ, трое встретились и развалили империю. А ведь её столетиями создавали наши предки. А сколько народу полегло, чтобы её защитить. А хозяин в Москве что в это время делал? Спал? А псы его верные? Наверняка с чужих рук ели? Вот то-то и оно. Видимо кто-то из очень близкого окружения хозяина играл с ним в подкидного дурака, а, попросту говоря, работал на заморского дядю Сэма".

Погруженный в раздумья командующий не заметил, как все приготовления были завершены. Пауза затянулась. Офицеры и генералы вполголоса переговаривались между собой. Командующий поднял правую руку и в зале наступила тишина.

- Товарищи, - сказал генерал-полковник, не вставая с места. - Военно-воздушные силы страны понесли тяжёлые потери.  В связи с распадом Союза, без единого выстрела, в мирное время, мы потеряли больше единиц боевой техники, чем во всех авариях и катастрофах вместе взятых начиная с тысяча девятьсот сорок пятого года. Кроме авиационной техники мы теряем большое количество отличных специалистов: опытных, высококлассных лётчиков и штурманов, инженерно-технический состав, десятилетиями поддерживающий самолёты и вертолёты в рабочем состоянии. Эти потери не только невосполнимы для вооружённых сил России, но и катастрофически для нашего штаба. В пропорциональном отношении к потерям авиатехники и личного состава будут произведены кадровые сокращения в штабах всех уровней. В том числе и в нашем штабе. Также, на ступень или две  будут понижены должностные звания. Сегодня мы должны вместе хорошенько подумать о том, как нам до минимума  сократить предстоящие потери. А завтра мы должны будем хорошенько поработать в полках и дивизиях, для того чтобы сохранить авиацию для России и должности со званиями для себя. Спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Сегодня этот лозунг актуален для нас как никогда. Анатолий Петрович, - обратился командующий к начальнику оперативного отдела. - Доложите общую обстановку.

Полковник Андреев встал за трибуной, раскрыл свою папку и принялся читать подготовленный им доклад.

- Товарищи офицеры и генералы, на территориях бывших союзных республик находиться около сорока процентов авиационной техники Военно-воздушных сил. Россия, как правопреемница СССР, имеет право востребовать эту технику в свое владение. По предварительным данным ни одна из среднеазиатских и закавказских республик не претендует на владение частями и подразделениями ВВС. У них нет ни специалистов для обслуживания техники, ни лётного состава для выполнения полётов на ней. Возможно, нам придётся оставить там несколько вертолётных эскадрилий, но это не существенно. Основную же массу самолётов мы переведём на наши аэродромы. С уверенностью можно сказать, что у нас не будет проблем с Белоруссией. Руководство республики уже подтвердило свою готовность передать нам всю авиацию, либо оставить её под нашим командованием на старых базах.

Однако, на территориях ранее перечисленных стран базируется лишь пятнадцать процентов самолётов. На основную массу авиатехники, находящуюся вне пределов России, претендует Украина. Это двадцать пять процентов от общего числа самолётов бывшего СССР. По некоторым типам эта цифра поднимается до тридцати и даже до пятидесяти процентов. Правительство Украины считает эту      технику своей, также как и Черноморский флот, базирующийся в Севастополе. Я хочу напомнить всем собравшимся, какие конкретно потери нас ожидают.

Анатолий Петрович подошёл к карте европейской части Советского Союза, висящей за спиной президиума. На карте были обозначены аэродромы базирования авиационных полков.

-  Как это ни больно осознавать, но в Украине нет ни одного областного центра, где бы ни стояла наша техника. Начнём с транспортной авиации: Запорожская дивизия, два полка Ил-76-х в Запорожье и полк Ан-12-х в Мелитополе, Белгород-днестровская транспортная дивизия, Ил-76-е в Арцизе и Белгород-Днестровском, транспортные полки в Одессе, Борисполе Киевской области, Львове и Виннице. В общей сложности это около ста пятидесяти единиц боевой техники. Половина из них тяжёлые транспортные самолёты Ил-76МД.

Не менее сложная обстановка складывается и во фронтовой авиации. Мы теряем в Украине более двух десятков полков штурмовой, истребительной и вертолётной авиации. Многие лётчики этих частей прошли школу войны в Афганистане. Как это не печально, но с потерей фронтовой авиации нам придётся смириться. Украине нужны свои Военно-воздушные силы, а нам некуда разместить  три с половиной сотни самолётов и вертолётов.

Мы не в состоянии ничего сделать с потерей Черниговского и Харьковского Высших Военных авиационных училищ лётчиков. Мы теряем превосходный центр боевой подготовки в Кировском Крымской области. Эти потери неизбежны.

Но самые тяжёлые потери нас ожидают в дальней авиации. Мы можем потерять две дивизии стратегических бомбардировщиков. Полтавскую дивизию. Два полка сверхзвуковых самолётов Ту-22М3. И Прилукскую дивизию, включающая в себя полк Ту-160. В Прилукскую дивизию также входят два полка расквартированные в Узине. Это полк стратегических ракетоносцев Ту-95 МС и полк самолётов заправщиков Ил-78. По Ту-160-м мы теряем пятьдесят процентов от имеющегося парка самолётов. По Ту-95-м десять процентов. Если потерю Полтавской дивизии мы попытаемся компенсировать за счёт однотипных самолётов, принадлежащих ранее Балтийскому флоту, выводимых из Белорусского городка Быхов Могилевской области, то потерю  полка Ту-160-х нам компенсировать нечем.

Далее полковник остановился более подробно на каждом из полков. Он доложил собравшимся о количестве исправной авиатехники и об оставшемся лётном ресурсе самолётов, о  боеготовности экипажей и уровне подготовки инженерно-технического персонала, дал морально-политическую характеристику руководящему составу полков дальней и транспортной авиации. В заключение своего доклада начальник оперативного отдела доложил данные о среднем возрасте личного состава и их квартирообеспеченности.   

- Итак, товарищи управленцы, - подвёл итог командующий. - Вам должно быть понятно в каком тяжёлом положении оказалась авиация России в связи с провозглашением независимости Украиной. Начальник оперативного отдела в своем докладе сказал, что исходя из реалий сегодняшнего дня мы можем смириться с какими-то потерями. Что учитывая геополитическое положение Украины в Европе, мы можем признать за ней право оставить себе фронтовую и истребительную авиацию. А стратегические бомбардировщики и тяжёлые транспортные самолёты ей не нужны. Я не считаю, что мы должны с чем то мириться, - Толкачев повысил голос. - Мы должны взять из Украины все, что только сможем. Пусть это будут истребители, штурмовики, да хоть вертолёты. А по стратегической авиации мы просто обязаны сделать всё возможное для перемещёния полков на территорию России. Забрать полки Ту-160 и Ту-95, дивизии Ту-22М, полк заправщиков Ил-78 и все транспортных самолётов Ил-76МД, вот наша задача на сегодняшний день. Украина не сможет их использовать, она навсегда останется лишь Европейским государством. Россия же и в будущем будет играть роль мировой державы. И на нас возложена не малая ответственность за поддержание этого статуса.

Генерал-полковник положил руку на папку с документами.

- Здесь, - сказал он. - Лежит мой приказ на проведение операции "Осенние каникулы", те из вас кто будет привлечён к её проведению, ознакомиться с ним сегодня же. Впрочем, задействованы будут почти все. На подготовку вам отводится десять дней, неделя на работу в Украине. Через три недели вы должны прибыть на доклад к начальнику штаба. Копии приказов получите у заместителя начальника штаба.  Желаю удачи.

Глава шестая

13 октября 1991 года.  Москва.

Полковник Маккей выехал из ворот посольства на тёмно-зелёном джипе «Черроки» и повернул на Садовое кольцо в сторону Киевского вокзала. Машина наружного наблюдения увязалась за ним почти сразу, но полковника это не волновало. Он не смотрел в зеркало заднего вида и не петлял по улицам Москвы чтобы отвязаться от преследователей. Он знал, что «хвост» отпадёт  сам, но не сегодня и не в Москве.

Камерон смотрел на дорогу, он видел, что осень постепенно берет свое. На деревьях не осталось листьев. Москвичи поснимали плащи и лёгкие куртки, и переоделись в пальто. С улиц исчезли любители роликовых коньков. Да, октябрь в Москве, конечно же, не такой как в Вашингтоне. Дома сейчас ещё тепло, как здесь в августе или начале сентября, - подумал Камерон, открыл окно машины и взглянул на небо над головой. Низкие, серые облака предвещали дождь, и он заморосил когда полковник вышел из джипа на платной стоянке у Киевского вокзала.

Он прошёл мимо вереницы ларьков торгующих шоколадом, спиртными напитками, цветами и презервативами, и вошёл в кассовый зал. У каждой из двух десятков билетных касс стояло по пять-шесть человек. Камерон пробежал глазами над пассажирами и направился к кассе на стекле которой синими буквами было написано «Киевское направление». Дождавшись своей очереди он попросил продать ему два билета в спальном вагоне до Львова на сегодня.

-  Вам в одном купе или можно в разных? – спросила кассир.

-  Простите? – вежливо переспросил Камерон.

- Я спрашиваю, вам в одном купе или в разных? – нажав кнопку микрофона переспросила кассирша. Маккей на секунду задумался, а женщина, глядя прямо Маккею в глаза, сказала:

-  Тормоз.

Она была абсолютно уверена том, что пассажир её не слышит. Толстое стекло разделяло Маккея и кассира, но полковник умел читать по губам. Он грустно  улыбнулся, подумал «Нет, вы никогда не станете культурными» и сказал:

-  В одном.  

Заплатив за два билета четыреста рублей Камерон не спеша пошёл к газетному киоску. Не он успел пересечь кассовый зал как во внутреннем кармане его пиджака мобильный телефон мелодично зазвенел на мотив русской народной песни  «Калинка». Маккей достал из кармана тяжёлую чёрную трубку, развернул короткую антенну, нажал зелёную квадратную кнопку и поднеся телефон к левому уху тихо произнёс:

-  Алло.

- Мужчина в коричневой кожаной куртке с чёрным атташе-кейсом предъявил служебное удостоверение кассиру и после недолгого разговора купил билет. Он стоял на три человека позади тебя в очереди. Думаю, что это за тобой.

-  Хорошо, - ответил Камерон.

Возвращая телефон в карман пиджака, он достал оттуда свои билеты посмотрел в них и развернулся в обратную сторону. Прямо на него шёл плечистый молодой человек лет тридцати в застёгнутой на все пуговицы кожаной куртке. В одной руке он держал, такой же как и Камерона, массивный мобильный телефон, а в другой небольшой дипломат.

-  Он взял два билета на поезд номер семьдесят три до Львова. Я еду с ним в соседнем купе, - прочёл по губам контрразведчика Камерон.

Маленькая трубка ответила голосом подполковника Сергунина:

-  Я позвоню товарищам во Львов, тебя там встретят на вокзале.

Этого Камерон слышать не мог. К тому же эта информация ему была не нужна. Во Львов он ехать не собирался. Он сделал шаг в сторону уступая мужчине дорогу и поднял голову вверх. Под расписанным в середине тридцатых годов неизвестными художниками потолком вокзала висело расписание поездов. Когда обладатель кожаной куртки поравнялся с Маккеем, Камерон спросил его:

-  Извините пожалуйста, Вы не знаете с какого перрона отходит львовский поезд?

- Восьмой путь, пятая платформа, через пятнадцать минут, - по-военному чётко ответил молодой человек.

- Спасибо. А вы тоже во Львов едите? - поворачиваясь в сторону подземного перехода к платформам спросил Камерон.

-  Да, начальство отправило в увеселительную поездку за казённый счёт.

-  Какое совпадение. А я из такой же командировки домой возвращаюсь.

Они шли по заплёванному подземному переходу и негромко разговаривали. Их обгоняли пассажиры с огромными сумками, возвращающиеся в независимую Украину. Навстречу им спешили потенциальные покупатели московских магазинов и рынков, только что освободившие вагоны киевского поезд. Вдоль разрисованной краской стены перехода сидели две бедно одетые старушки, просящие милостыню. Над головой одной из них красными буквами было написано «СПАРТАК- МЯСО». У лестницы, ведущей на четвертую платформу, милиционер ругался с тремя цыганками. Все выглядело буднично и никто не мог подумать о том, что полковник военной разведки США и капитан контрразведки России мирно беседуют о вероятности совпадений. Выйдя на свежий воздух на платформе номер пять попутчики остановились у спального вагона. Дождь продолжал моросить и ветер задувал косые потоки воды между вагоном и навесом над перроном.

-  Сегодня день сплошных совпадений, - сказал Камерон, предъявляя свой билет проводнице вагона.

-  Если мы ещё и в одном купе едем, то я поверю во что угодно, - ответил улыбаясь офицер.

- Ни, хлопцы, у ризных, - по-украински ответила проводница, возвращая обоим пассажирам их билеты.

-  Дякую, -  сказал американец и поднялся в вагон.

Перед дверью купе Камерон поставил на пол небольшой чемоданчик и потянул на себя ручку двери. Не успел стихнуть металлический скрежет износившихся колесиков, как к Маккею подошёл контрразведчик.

- Так Вы, украинец. А я никак не мог понять, что это за акцент такой у Вас, интересный, - дружественно улыбаясь сказал он.

-  Я хочу уточнить. Я по-вашему скорее "западэнец". У меня в роду были и венгры, и поляки, и украинцы.

-  А зовут Вас как?

-  Вячеслав Кондратьевич.

-  Имя у Вас - абсолютно русское.

- Значит, по вашему, мой тёзка, лидер народного РУХа Украины Вячеслав Чорновол, всего лишь  замаскированный москаль? - сказал Камерон и вошёл внутрь своего купе.

-  Меня зову Виктор, - успел сказать офицер, пока Маккей закрывал за собой дверь. - Может мы отметим наше знакомство в вагоне-ресторане?

-  Хорошо. Будете мимо моего купе  проходить, стукните пару раз в дверь.

-  Будет сделано.

Вечером того же дня попутчики сидели в ресторане и пили «Жигулевское» пиво. Официантка поставила перед ними тарелки с сосисками и жареной картошкой и попросила их расплатиться  за заказ. Когда она ушла, Маккей спросил контрразведчика:

-  Виктор, Вы кем работаете?

- Милиционером в уголовном розыске. Уверен Вы знаете наше здание на Петровке. А Вы?

-  Директором школы,  во Львове.

- Значит, отделиться Украина отделилась, а специалистов все равно в Москву за знаниями посылает. С чего бы это?

-  Я директорствую в школе с углублённым изучением английского языка. А лучшие лингвисты живут, к моему сожалению, в Москве. Вот и приходиться иногда ездить на консультации. А, Вы? Своих бандитов не переловили, так за украинскими решили поохотиться.

-  Нет. Что Вы. У нас своих хлопот полон рот. Просто львовские коллеги одного нашего клиента взяли, так я еду ему пару вопросов задать, о его московских похождениях.

-  Ну, ну. Удачи Вам, - сказал Камерон заканчивая ужин.

В одиннадцать часов вечера Маккей разделся в своем купе и собирался лечь спать. В дверь тихо постучали. «Ох и назойливый этот псевдомилиционер», - подумал полковник, растянул губы в улыбке и приоткрыл дверь.

Но он ошибся. На пороге стояли проводник вагона и худенькая девушка лет пятнадцати. Обе они виновато улыбались. Сотрудница министерства путей сообщения слегка наклонилась в сторону Камерона и тихо сказала:

- Пробачьте пан. Я бачу шо Вы один путешествуете. Так може Вам скучно? Девушка могла бы Вас поразвлечь. Недорого, всего пятьдесят долларов за ночь.

Камерон взял с вешалки брюки, достал из кармана деньги, дал проводнику десять долларов и тихо сказал:   

-  Широ дякую, хозяйка. Это Вам за турботу. А девушку Вы лучше москалику предложите, он  помоложе меня будет.

Проводница взяла деньги и желая хоть как-то услужить спросила:

-  Может, Вы водки хотите? У меня финская есть.

-  Я хочу спать. Скажите-ка мне лучше, во сколько Киев будет?

-  В восемь

-  Разбудите меня в семь. И утром принесёте кофе с собой.

-  Кофе у меня хороший есть. «Нескафе» будете?

-  Буду, - устало промолвил Камерон и закрыл дверь перед носом у женщин.

В семь утра проводница принесла кофе. Вид она имела усталый и озабоченный одновременно. Глаза её были припухшими от слёз.

-  Что случилось, - спросил Камерон, садясь на полке.

-  Сосед Ваш племянницу мою обидел.

-  Как её можно было обидеть, если ты её сама ему в кровать уложила?

- Он всю ночь с ней развлекался, ни на минуту не уснул. На каждой станции на перрон выходил покурить. Походит вдоль вагона, перед самым отправлением поезда запрыгнет в тамбур, вернётся в своё купе и опять на неё забирается. Что он только с ней не вытворял.

-  Так она на работе. Что ж тут жаловаться? Клиенты ведь разные попадаются.

-  Дело не в том, что он её всю измочалил.

-  А в чем? - поинтересовался Камерон.

-  А в том, что утром вместо денег он ей сунул в нос красную книжечку офицера КГБ, и пообещал в Киеве сдать её в милицию, за проституцию.  Ребёнок у меня в купе плачет от обиды и страха.

-  Что же ты племянницу на такую работу посылаешь?

-  Так ведь лучше с мужиками в купе за деньги, чем с пацанами за так в подъезде. Все равно её дома не удержать. 

-  Интересная точка зрения, я бы даже сказал - глубокая философия, - Камерон не пытаясь скрыть сарказм на минуту задумался и достал из брюк портмоне, -  Вот тебе ещё двадцать долларов. Это ведь я посоветовал вам к соседу постучаться. Так, что это небольшая компенсация вам обеим. Я чувствую вину за ночное происшествие. И ещё. Мне в Киеве понадобиться твоя помощь.

- Всё что угодно сделаю, - услужливо сказала проводница пряча деньги в нагрудный карман мышиного цвета форменной рубашки. 

- Я в Киеве сойду с поезда перед самым отправлением. Может быть даже в тот момент, когда состав уже тронется. Ты дверь не спеши закрывать. Но, как только я спрыгну, запри её на ключ и КГБешника за мной не выпускай. Скажи, что не положено на ходу прыгать.  

- А ты случаем не шпион, раз от него сбежать хочешь. Это получается он тебя всю ночь высматривал. Племяннице спать не давал.

- Нет, я не шпион. Я работаю в народном движении РУХ. Мы для Российского КГБ хуже, чем шпионы.

-  Это почему?

-  Потому, что мы за полную независимость от России. Как политическую, так и экономическую.

- Я тоже за независимость от таких подлецов, -  сказала заговорщицким тоном женщина и на всякий случай посмотрела обе стороны в вдоль вагона.

Львовский поезд медленно подошёл к первой платформе и лязгнув железными буферами остановился. Над вокзалом звучал «Встречный марш». Загремели открывающиеся двери вагонов, уставшие за ночь проводники, грязными тряпками протирали жёлтые вертикальные поручни, пассажиры не спеша, выходили на перрон. Мимо пробегали грузчики с железными тачками. Владельцы легковых авто предлагали доставить клиентов до места назначения. Камерон надел пиджак, посмотрел на свой чемодан и вышел из купе. Его спальный вагон стоял напротив центрального входа в здание вокзала. Пересекая перрон разведчик тихо пропел в такт звучащему маршу:

Почётный караул,

 Берет на «караул»,

И оживлён народ,

Он ждёт, он ждёт.

Подходя к стеклянной двери Маккей увидел как из вагона на платформу вышел контрразведчик.

«Гуд бой, - подумал полковник. – Главное чтобы ты был здесь один».

Он дошёл до газетного киоска, купил утренние «Киевские Ведомости» и пошёл назад. Капитан курил у дверей вагона и через окна вокзала наблюдал за Маккеем.

-  Доброе утро, - сказал Камерон, подходя к Виктору.

-  Доброе утро.

-  Что-то вид у Вас усталый, молодой человек. Плохо спалось под стук колес? – спросил Маккей.

-  Кофе выпил перед сном. Проворочался полночи.

- Ничего. До Львова ещё далеко. Выспитесь днём, - с этими словами Камерон поднялся по ступеням в вагон.

Казённый женский голос, усиленный громкоговорителями, объявил:

- Скорый поезд, номер семьдесят три, Москва – Львов, отправляется от первой платформы. Провожающие, просьба освободить вагоны.

Капитан бросил на асфальт недокуренную сигарету и заглянул через окно в купе американца. Камерон сидел на нижней полке, читал газету и допивал остывший кофе. Виктор взглянул на часы и встал на подножку вагона. Как только звук его шагов  миновал дверь маккеевского купе, Камерон тихо встал, достал из чемодана болоньевую куртку, спортивные брюки и вязаную шапку. Быстро переодевшись он вышел на перрон.

Поезд тронулся.

Контрразведчик смотрел через окно вдоль вагона. Он видел как старомодно одетый мужчина вышел на платформу.

«Я не помню такого пассажира в нашем вагоне», - подумал капитан, и почти сразу же опознал Камерона по походке. Виктор кинулся к выходу. Пробегая мимо купе американца он услышал лязг закрывающейся вагонной двери.

Проводник Мария закрыла за Маккеем дверь, перекрестила его спину и нагнулась подобрать с пола оброненную кем-то из пассажиров фольгу от шоколадки. Контрразведчик рывком распахнул дверь тамбура и столкнулся с широким задом проводницы, туго обтянутым темно-синей юбкой. Мария не устояла на ногах, упала на колени и ударилась головой в дверь.

-  Сдурел что ли? – закричала она поднимаясь с колен.

-  Открой дверь, - сказал Виктор и показал ей удостоверение офицера КГБ.

-  Не положено, поезд уже тронулся.

- Быстро, - сказал он, выхватил из-под кожаной куртки полуавтоматический пистолет ПСМ, калибра 5.45 миллиметров, и приставил его ко лбу Марии. Прикосновения холодной стали к коже головы произвело на Марию сильное впечатление. Кровь быстро отхлынула от лица, ладони её вспотели, ноги обмякли и горячая струя, просочившись через трусы женщины, побежала по обеим ногам в туфли на низком каблуке. Мария дрожащими руками достала ключ и открыла дверь. Прыгать капитану было уже поздно. Поезд набрал скорость, и платформа вокзала осталась в нескольких сотнях метров позади. Виктор рванул рукоятку стоп-крана. Увлекаемый силой  инерции он ударился плечом о стенку тамбура, оттолкнулся от неё руками и спрыгнул на покрытый мазутом гравий. Капитан не видел, что кроме мазута гравий местами покрыт человеческими испражнениями, он изо всех сил бежал к вокзалу в надежде найти там американца.

Пока контрразведчик конфликтовал с Марией, Камерон вышел на привокзальную площадь и сел в первую же легковушку.

-  В Белую Церковь, - коротко сказал он.

-  Двадцать баксов, - ответил стриженый седой мужчина, глядя на Камерона в зеркало заднего вида.

- Да не вопрос, - по свойски ответил пассажир и белые «Жигули» сорвались с места и исчезли в утреннем транспортном потоке.

Бравурная музыка, подхваченная Маккеем на вокзале, продолжала играть в его голове:

Я в голос петь хочу,

И радость не унять.

          И лишь совсем чуть-чуть,

 Мне жаль чуть-чуть,

Что нынешнего дня

                                                        Встречают не меня.

В этот момент Виктор бегом пересёк зал ожидания вокзала и выбежал на остановку такси. Камерона нигде не было. Капитан госбезопасности безнадёжно посмотрел на реку людей плавно втекающую в здание станции метро "Вокзальная" и понял, что провалил операцию. Он достал из кармана мобильный телефон и позвонил в Москву подполковнику Сергунину.

-  Владимир Сергеевич, я потерял его на вокзале в Киеве.

-  Молодец, - сказал шеф с сарказмом. - Возвращайся.

По дороге в Белую Церковь Камерон читал, предложенный ему водителем, журнал. "Красные полчища под руководством палача и садиста, коммуниста Муравьева, заняли левобережный Киев, установили на берегу Днепра артиллерию и в течение десяти дней обстреливали центральную часть города. Чтобы не допустить разрушения исторических зданий и уберечь киевлян от жертв, неизбежных в случае уличных боев, мудрый полководец Семён Петлюра вывел свои войска в Белую Церковь". "Да, - подумал Камерон. - Это кто же такой умный у нас тут?" Он перевернул несколько страниц назад и нашёл фамилию автора статьи. " Кандидат исторических наук Козубенко, - прочёл он. - Здорово. Не прошло и пол года, как рухнула коммунистическая власть, и тут же нашлись учёные готовые переписать собственные труды. Дорогой пан Козубенко, ты ведь наверняка, лет десять назад защитил диссертацию на кафедре научного коммунизма, а это значит, что ты был верным ленинцем и преданным делу партии коммунистом. А сейчас ты стараешься первым лягнуть умершего льва. Мои коллеги из ЦРУ просто мечтают о таких шакалах как ты ".

  Он улыбался, продолжая размышлять над статьёй. "Палач, садист, коммунист. Как лихо завернул Козубенко. Возможно, неизвестный мне Муравьев и был един во всех трех лицах. Как отец, сын и святой дух. Однако я нигде раньше не встречал эти прилагательные, стоящие в одном ряду. Они вызывают восхищение. Молодец историк. Так держать".

"Жигули" въехали в Белую Церковь.

-  Вас куда в городе доставить? - спросил водитель.

-  В гостиницу.

-  В "Центральную" у рынка в центре города или в "Рось"?

-  В "Рось", - ответил Маккей и закончил петь свой самый любимый русский марш.

И кавалерия с усами до ушей,

                И караул, который строго всех взашей,

   Коты и голуби, весёлые с утра,

         И толпы зрителей, которые «Ура!»

Глава седьмая

15 октября 1991года. Белая Церковь.

В половине одиннадцатого утра Камерон сидел в ресторане гостиницы. Несколько девушек в коротких юбках и белых передниках стояли у кассы и что-то тихо обсуждали. Полковник узнал среди них Веру. Она небрежно курила сигарету и лениво обводила взглядом немногочисленных посетителей, пришедших позавтракать в этот ранний час. Неприятное чувство тревоги зародилось у неё в душе несколько минут назад. Оно не давало ей сосредоточиться на разговоре подруг. Вера ответила девушкам несколько раз невпопад и вдруг поняла причину охватившего её беспокойства. Скромно одетый мужчина, которого она вначале приняла за сельского мужика, был никто иной, как сотрудник американского посольства, с которым она беседовала в Москве. Он смотрел на неё и приветливо улыбался.

- Девки, хорош трепаться. Пошли работать, - сказала Вера, взяла алюминиевый поднос и направилась к Камерону.

- Совсем охренела Верка. Работать в десять тридцать? Пусть клиенты ещё минут пятнадцать посидят. Голоднее будут - больше закажут, - сказала ей вслед одна из официанток. 

Вера подошла к Маккею и положила на стол меню.

-  Садись, - тихо сказал Камерон.

-  Нам не положено подсаживаться к клиентам, - ответила девушка.

Камерон взял в руки меню и глядя в него сказал:

-  Меня зовут Вячеслав Кондратьевич. Я твой дядя, по материнской линии. После работы ты должна пойти сразу домой. Никаких гостей. Я приду к тебе как только стемнеет. Всё поняла?

-  Что кушать будете? - спросила его Вера, еле шевеля от испуга языком.

- На твоё усмотрение. Расслабься. Ты вся побледнела. Улыбайся и спокойно работай. Я поем, заплачу по счёту и уйду. До вечера ты меня не увидишь.

После завтрака Камерон пошёл прогуляться по городу. Он вышел из гостиницы и пошёл вдоль проспекта 40-летия Победы. Осмотрев по пути крытый колхозный рынок, он миновал спортивный комплекс и вышел на площадь Петра Запорожца. В торговых ряда, напротив гостиницы «Центральная», он купил два недорогих костюма, пять рубашек, джинсы, туфли, свитер, кроссовки, плащ и шляпу. Всё это он сложил в чемодан и на такси вернулся в гостиницу "Рось".  Поздно вечером Маккей позвонил в дверной звонок кооперативной однокомнатной квартиры на окраине Белой Церкви. После того как Вера впустила гостя, полковник поставил чемодан на пол в прихожей и не разуваясь прошёл в комнату. Затем он осмотрел ванную и кухню. Квартира ему понравилась.

"Скромно и уютно, - подумал он. - Собственно этого я и ожидал".

После ужина, во время которого Камерон не проронил ни слова, он уселся в комнате на диван, посадил Веру перед собой на стул и сказал:

-  Завтра напишешь заявление об увольнении с работы.

-  А жить я на что буду?

- Это теперь не твоя забота. Ты слушай и не перебивай. Сразу же из ресторана ты поедешь на автобусе в Узин. Там найдёшь военный аэродром и подашь заявление о приёме на работу официанткой в лётную столовую.

-  Шпионить я не буду.

-  Шпионить тебя никто не заставляет. К тому же ты этого делать не умеешь.

-  А если меня не возьмут на работу в столовую?

- Я не знаю, кто в бывшем Советском Союзе сможет устоять от взятки. Положи в трудовую книжку сто долларов и отдай её вместе с заявлением на работу заведующей столовой.

-  А если она спросит, почему я ушла из ресторана, что я ей скажу?

-  Скажи. Что за шесть лет работу в "Роси" ты материально обеспечила себя до старости. Что тебе не нужны остатки сыра и колбасы со столов лётчиков, которые собирают официантки. Что тебе не нужны ни мясо, ни котлеты, которые уносят домой повара после каждой смены. Скажи, что ты хочешь создать семью. В твои двадцать четыре года, ты мечтаешь выйти замуж за молодого и отважного лётчика. Вот тебе сто долларов для заведующей столовой и сто для начальника продовольственной службы авиабазы. Если ты увидишь, что начальник рассматривает тебя как женщину, не останавливайся ни перед чем. Сделай для него все, что он захочет. Сбоя быть не должно. Ты должна вернуться из Узина тру-до-у-стро-ен-ной, - по слогам выговорил последнее слово Камерон.   

-  А что потом? К чему всё это?

-  Что потом? Узнаешь потом.  Стели постель, я хочу спать.

Наблюдая за тем, как Вера ловко превращает диван в полутора спальную кровать, Камерон любовался стройной фигурой украинской красавицы. Мимоходом он вспомнил о своей жене и подумал - «Бог меня простит, если я по служебной необходимости проведу несколько приятных ночей с этой девушкой. Да и вероятнее всего, он  не узнает об этом. Ведь мой бог сидит не в поднебесье, а на четвёртом подземном этаже огромного здания Пентагона».

Когда Вера закончила приготовления ко сну, Маккей спросил её:

-  Ты помнишь инструкции, полученные тобой в Москве?

-  Да, - ответила девушка и достала из серванта несколько справок. - Вот сертификат об окончании курсов массажистов, вот справки от гинеколога и венеролога.

На сертификат Камерон даже не взглянул, на справках прочёл лишь дату их выдачи и диагноз.

-  Справки двухнедельной давности, - заметил он.

-  Я же не знала, когда Вы приедете, -  ответила девушка.

-  Ладно, - раздеваясь, сказал Камерон, - показывай, чему тебя научили на курсах.

Он лёг на диван, обнял подушку руками и расслабился. Девушка старалась изо всех сил. Через десять минут покрытые оливковым маслом спина, плечи и шея  полковника были красны как варёные раки. Усталый американец сказал:

-  Хватит, - и погрузился в дремоту.

А Вера приняла душ и постелила себе на полу.

Камерон свято верил в то, что ночью нормальные люди должны спать. Бизнес и удовольствия он считал дневными атрибутами человеческого существования. Проснувшись утром, он стянул с лежащей на надувном матрасе девушки одеяло, и когда она открыла глаза, поманил её пальцем к себе. Вера поднялась с пола и послушно легла рядом с Камероном.

- Нет. Так не годиться. То, для чего я тебя готовлю, требует совершенно другого подхода к сексу. Ты ведёшь себя как плохая жена, прожившая с мужем всю жизнь: " Хочешь меня? На". Так вести себя нельзя.

- Вы мне до сих пор так и не сказали, что я должна буду сделать для Соединённых Штатов. Поэтому я и не понимаю, что Вы от меня хотите.

-  Хорошо. Я скажу, - желание, владевшее Маккеем ещё несколько минут назад отступило на второй план. "Дело есть дело", - сказал себе полковник, сел на диване и изложил Вере ту часть своего плана, которая касалась её.

- После того, как ты поступишь на работу в лётную столовую, ты должна попасть на глаза командиру авиационной дивизии генералу  Герасимову и в кратчайший срок вступить с ним в сексуальные отношения.

-  Сколько ему лет?

-  Сорок восемь.

-  Это не трудно.

- Согласен. Не трудно соблазнить его, но мне не нужно чтобы ты переспала с ним только один раз. Твоя задача привязать генерала к себе. Влюбить его в себя. 

-  А если он не пойдёт на интим со мной? Или после первого раза не захочет больше встречаться?

- На интим с тобой он пойдёт, я в этом уверен на сто процентов, а вот для того чтобы он захотел тебя ещё и ещё, мы и должны будем вместе поработать. Я куплю тебе новую мебель, видео и аудио аппаратуру. Создам в твоей квартире такой уют, из которого мне самому не захотелось бы уходить. Ну и естественно мне придётся тебя кое чему учить. Хотя я ещё не знаю, на что ты способна.

-  Он должен на мне жениться?

- Ни в коем случае. И даже наоборот, если он с тобой об этом заговорит, ты должна будешь ему ответить, что тебе с ним и так хорошо. Он не должен чувствовать в тебе угрозу его спокойной семейной жизни. Ты должна не только удовлетворять все его сексуальные фантазии, но и делать ему массаж, готовить ужины, завтраки. Ты будешь дарить ему подарки, оплачивать посещение ресторанов и поездки на такси, когда он вдруг захочет повидаться с женой. Кроме того, я разрешаю иногда покупать подарки для  его жены и отдавать их ему.  Ты должна стать идеальной любовницей. Как бы тяжело тебе не  было. Если он влюбиться в тебя и произойдёт все, как я планирую, то я вывезу тебя в Штаты и обеспечу безбедную жизнь. 

- А что должно произойти? Ну, допустим,  влюбила я в себя старого козла. А что дальше? Что я должна буду ещё сделать для Вас?

- Во-первых, он не старый козел. У него шесть футов и два дюйма рост. Ни капли жира. На голове чёрные густые волосы, с лёгкой сединой на висках. Выглядит он на сорок. Здоров как бык и в меру симпатичен.

-  Шесть футов и два дюйма, это сколько в сантиметрах? - уточнила девушка.

- Сто восемьдесят восемь. Во-вторых, ты это будешь делать не для меня, а для своей страны. Дивизия, которой командует генерал Герасимов, имеет огромную материальную и военную ценность. Каждый самолёт стоит более двадцати миллионов долларов. Независимой Украине потерять её ни в коем случае нельзя. 

-  А сколько всего самолётов в дивизии?

- Двадцать Ту-160х в Прилуках, двадцать один Ту-95МС и двадцать Ил-78 в Узине. Итого около шестидесяти.

-  Ого, это больше миллиарда долларов, - восхитилась девушка.

-  Молодец быстро считаешь.

-  Но ведь если дивизия здесь, на Украине, как мы её можем потерять?

- Пока политики двух стран делят власть между собой, пока в каждом из государств идёт борьба за министерские портфели, до этой дивизии нет никому ни какого дела, – сказал Камерон. - Но как только они рассадят свои толстые задницы по креслам в уютных кабинетах, они вспомнит о ней. И первыми опомнятся россияне.

-  Почему?

- Потому, что она им нужна. Они строят такие самолёты на авиационном заводе имени Горбунова в Казани и в Таганроге на заводе имени Георгия Димитрова, поэтому знают им реальную цену. И ещё. Таким самолётам нужен простор. Он у России есть, а у Украины его нет.

-  Так пусть забирают, раз они нам не нужны. 

-  Вера, допустим, у тебя есть золотое кольцо, но оно тебе велико, ты отдашь его подруге?

- Нет. Оно же золотое. Пусть лучше у меня лежит. Хотя если подруга деньги предложит, то можно будет подумать.

- Так вот, каждый самолёт стоит, примерно, двадцать пять миллионов долларов и Россия попытается эти золотые самолёты забрать даром.

-  На шару? Хрен им, - Вера сложила пальцы и показала невидимым россиянам фигу.

Камерон не понял значения ни вопросительной фразы, так же как он не смог бы сказать причём тут была острая приправа, он отреагировал лишь на знакомые ему жест, эквивалент которго в его стране был  

-  Умница.  Через месяц, максимум два, из Москвы в Прилуки и Узин приедут гонцы, уговаривать полковое и дивизионное начальство перегнать самолёты в Российскую глубинку. Очень многое, если не всё, будет зависеть от Герасимова. За это время ты должна привязать генерала к украинской земле всеми своими прелестями. Чтобы ему никак не хотелось улетать отсюда.

-  Я смогу. Если только он имеет склонность к супружеским изменам.

- Имеет. По нашим данным, за время командования полком на авиабазе Моздок, он не пропустил мимо себя ни одной смазливой девчонки. Я рад слышать, что ты уверена в своих силах, но чтобы не получилось промаха ты должна будешь использовать весь свой шарм, для этого мне придётся дать тебе несколько уроков. Первое правило ты уже знаешь - не мешай мужчине спать. Второе, когда он тебя позовёт, ты должна изобразить из себя сексуального котёночка. А не плохую проститутку. Вместо того, чтобы завалиться рядом с ним, всем своим видом показывая пренебрежение к его похоти, ты должна: не торопясь подойти к кровати, опереться на неё руками, прогнуть  спину, показать как узка твоя талия, как расширяются твои бедра, когда ты на четвереньках медленно приближаешься к нему.  И, улыбайся, Вера, смотри ему в глаза и улыбайся. Представь себе, что я генерал. Покажи мне свои лучшие актёрские способности и дай насладиться предвкушением близости,

Камерон, сидевший до этого на диване подогнутыми под себя ногами, лёг на спину, накрылся одеялом и положил руки за голову. Вера вползла под одеяло, но дальше своих бёдер Камерон её не пустил. Он крепко взял её за плечи и прижал её вниз. Когда она сползла с дивана на пол, лицо её искажала брезгливая гримаса. Камерон был удовлетворён её мастерством, но слегка озадачен её реакцией. Назидательным тоном профессора университета он произнёс:

- Запомни, никогда не показывай свое негативное отношение к любому виду секса. Вместо твоей перекошенной физиономии генерал захочет увидеть лукавую улыбку. Подмигни ему и не вздумай лезть обратно в постель. Ты ему не будешь нужна минут сорок-пятьдесят. Поэтому, ты должна исчезнуть в ванной, вычистить зубы, а затем приготовить завтрак. Завтрак ему принесёшь на подносе. У тебя есть поднос?   

Вера отрицательно замотала головой. Ни проглотить липкую жидкость, ни выплюнуть её на ковёр она не могла. 

-  Я сегодня же куплю его для тебя. Так вот, когда генерал поест, и ты уберёшь поднос, сними халат, ляг с ним под одеяло, прижмись к нему, скажи несколько приятных слов. Мужчины любят комплименты гораздо больше, чем женщины. Знаешь почему?

Вера пожала плечами.

-  Потому что они их реже слышат. Скажи ему, что у него сильные руки, или широкая грудь. Не говори о его богатырских мужских достоинствах, особенно если они средних размеров, не говори о седых волосах. Говори только то, что он хочет услышать. Но не ври, он гораздо умней тебя и ложь поймёт сразу. Поняла?

-  Угу.

-  Тогда марш в ванную. Прими душ и покажи мне, что ты поняла.

Глава восьмая

16 октября 1991 года. Узин

Авиагородок, расположенный в на юго-восточной окраине Узина, был типичным гарнизоном, каких в Советском Союзе насчитывалось несколько сотен. Расползшись за пятьдесят с лишним лет своей истории по территории сравнимой с с самим Узином, он являлся градообразующей организацией, обеспечивающей работой добрую половину жителей соседствующего населённого пункта.

Строительство грунтового аэродрома в центре Украинской ССР началось в довоенном 1937-м году. С тех пор этот аэродром успел побывать домом почти для всех типов советских бомбардировщиков. Одновременно с ним в стране строились десятки других аэродромов и резко увеличивался парк новых самолётов.

В 1939-м году аэродром принял первую эскадрилью средних бомбардировщиков АНТ-40, вернувшихся из Испании после поражения республиканцев в гражданской войне против фашистов генерала Франко. Незавидная участь постигла весь Узинский бомбардировочный полк в первые же дни Великой Отечественной войны. Почти все закалённые в боях лётчики и их надёжные крылатые машины были уничтожены превосходящими силами Люфтваффе. Мародёры на Юнкерс-87-х расстреляли их на земле, а тех, кто уцелел после первой волны бомбардировок, добили ассы Геринга в воздушных боях в самом начале битвы за Киев.

С сентября сорок первого года в течение двух лет на аэродроме базировался полк немецких истребителей Мессершмитт 109. В декабре сорок третьего года аэродром был отбит у немцев частями 55-го стрелкового корпуса 18-й армии. С этого времени и до конца войны на аэродроме базировались 303-й полк средних бомбардировщиков Ил-4 и полк тяжёлых бомбардировщиков Ту-4 106-й  авиационной дивизии.

Сразу же после войны на аэродроме провели генеральную реконструкцию. Рядом с грунтовой была построена четырёхкилометровая бетонная взлётно-посадочная полоса с витиеватой сетью рулёжных дорожек. После этого, при взгляде на аэродром с высоты птичьего полёта, он отчётливо напоминал царскую корону. На плодороднейших землях центральной Украины выросли многочисленные казарменные и штабные помещения, склады горюче-смазочных материалов и вооружения, дома для семей офицеров и ремонтные мастерские, несколько столовых и гарнизонный клуб. Всё, что не было залито в бетон, было закатано в асфальт.

В конце восьмидесятых авиабаза превратилась во вторую по своей значимости в СССР. На ней базировался полк стратегических бомбардировщиков Ту-95 и полк самолётов заправщиков Ил-78, 106-й тяжёлой бомбардировочной дивизии, но при необходимости, на метровой толщины бетонку мог сесть даже космический челнок «Буран».

В половине одиннадцатого утра Вера ехала на рейсовом автобусе из Белой Церкви в Узин. В "ПАЗике" было прохладно и грязно. Она стояла между двумя мужчинами и держалась за верхний поручень. В голове крутилась одна мысль: "Стоит ли эта Америка тех унижений, которые я терплю  и  через которые мне ещё предстоит пройти?" Вдруг она почувствовала как по её ноге, вверх к промежности, заскользила чья-то рука. Шершавая ладонь, цеплялась за колготки под юбкой, оставляла на них затяжки. Лицо её мгновенно вспыхнуло, она повернулась к стоящему за ней небритому мужчине и зло сказала:

-  Отвали, козёл. А то сейчас как вмажу, зубов не соберёшь.

Мужчина на мгновение задержал руку, в том месте, откуда у девушки росли ноги. Вера стиснула зубы и каблуком своего сапога наступила ему на ступню. Небритый мужик убрал руку из-под юбки, ладонями толкнул Веру в спину, и выдернул ногу из-под каблука. "Нет, я не права. Определённо я должна потерпеть. Вячеслав Кондратьевич, или как там его, сказал, что операция займёт месяц, от силы два. В Америке я не буду ездить в общественном транспорте. Он купит мне спортивную машину, лучше всего "Ягуар", и ни кто не позволит себе лапать меня, когда я этого не хочу ".

Вера вышла из автобуса у контрольно-пропускного пункта военного аэродрома и осмотрелась по сторонам. С левой стороны от себя она увидела огромный самолёт серебристого цвета с массивными красными звёздами на крыльях и хвосте. С обеих сторон от его сигарообразного фюзеляжа, на длинных стреловидных крыльях были укреплены по два двигателя. Веру очень удивили почти шестиметровые острые лезвия на каждом каждом из них. Она не знала о том, что  эти лопасти пропеллера когда-то вращались в противоположном направлении со сверхзвуковой скоростью. Не знала Вера и о том, что этот самолёт считался не только самым скоростным, но также и самым шумным турбовинтовым самолётом в мире. Именно с такого самолёта тридцать с лишним лет назад была сброшена пятидесятимегатонная термоядерная Царь-бомба. Успокоившийся на века самолёт, называемый непримиримыми врагами «Медведь», своей штангой для дозаправки топливом в воздухе угрожающе уставился прямо на Веру. Казалось, что старый охранник своего родового дома знал, что эта хрупкая, красивая девушка плавной походкой приближаясь к дежурному по КПП, несёт в себе смертельную опасность для его младших братьев – новых модификаций старого и надёжного Ту-95.

Подойдя в плотную к массивным воротам Вера спросила у дежурного прапорщика:

- Будьте добры, подскажите где находится лётная столовая.

Прапорщику было скучно и он решил слегка себя развлечь.

- Вообще-то это военная тайна, и если я тебе её открою, то должен буду тебя после этого убить.

Вера никак не прореагировала на такое зубоскальство, она видала в своей жизни шутников и остроумней. Её стальной взгляд смёл улыбку с лица прапорщика и он серьёзным тоном спросил девушку:

- А зачем тебе столовая лётчиков?

- На работу устраиваться пришла, - ответила Вера.

- Гражданским вход на территорию гарнизона без сопровождения запрещён. Жди здесь, - сказал дежурный, а про себя подумал: - Хотя я мог бы пропустить тебя в дежурку без сопровождения, но только одежду твою пришлось бы всё равно оставить на воротами КПП.  

Вернувшись из своих мимолётных фантазий седеющий прапорщик крикнул своему помощнику:

- Петренко, отведи девушку в лётную столовую и бегом назад.

- Есть, товарищ прапорщик, - с масляной улыбкой на лице ответил молодой солдатик.

По дороге от КПП до столовой долговязый молодой человек, в новой хлопчато-бумажной форме, с голубыми погонами и штык-ножом автомата Калашникова на ремне попытался разговорить Веру. Он спросил:

-  Девушка, сколько Вам лет?

-  Три, - ответила Вера.

-  Что три? - опешил солдат.

-  Сопли подотри, - безжалостно отрезала Вера.  

Смущённый и напуганный агрессивностью молодой женщины Петренко решил, что на пути в столовую было бы разумней ему помолчать. Он шёл мимо казарм срочной службы и штабов эскадрилий рядом с Вихерко опустив голову и плотно сжав губы под улюлюканье молодых солдатиков и не очень молодых офицеров, с вожделением оценивающих «смачный кусок свежего мяса» появившийся на их территории. Персональное эго Петренко было ущерблено достаточно, поэтому, не доходя до пункта назначения два десятка метров он слегка приподнял руку в сторону столовой и едва слышно произнёс:

- Вон она, дальше сама дойдёшь.

В столовой Вера спросила первую встреченную ею официантку:

-  Извини, подруга. Где я могу найти заведующую столовой.

Осунувшаяся после бессонной ночи официантка с интересом и подозрением осмотрела Веру с головы до ног и коротко сказала:

-  Пошли.

Они поднялись на второй этаж столовой и вошли в кабинет на двери которого висела табличка.

"Заведующая столовой. Степанова Валентина Семеновна". 

Годы обжорства деликатесами и отсутствие физической нагрузки превратили юную стройную лань в современную корову средних лет. Толстая, сорокалетняя женщина сидела наклонившись над письменным столом и ела капустный салат с морковью и луком, а её мясистая грудь лежала между ней и глубокой миской.

-  Семеновна, ты не заболела случайно? - спросила её официантка.

-  Нет. А что?

-  С чего это ты, капусту наяриваешь? Может, я за мясом для тебя на кухню сбегаю?  

-  Худеть мне надо. Без отдышки уже и на второй этаж подняться не могу. Сегодня утром встала на весы, в мясном цеху и ахнула. За сотню перевалила. А росту, то у меня метр шестьдесят пять всего. Так что, Люсь, ты иди я капустой наемся.  

Когда официантка закрыла за собой дверь, заведующая холодно посмотрела на Веру, оценила про себя её красоту и спросила:

-  Вам чего?

-  На работу хочу устроиться, вот заявление принесла. 

-  Мы не принимаем на работу. Все места заняты, - ответила Семеновна.

- Вы в трудовую книжку загляните, пожалуйста. У меня хороший стаж работы в общепите. И характеристика с работы есть..

С обоих концов серой книжечки выглядывала зеленоватая купюра.  Прямоугольные цифры в углах показывали её достоинство. "Сто, - кричала американская бумажка.  - Моё имя - сто, возьми меня". Семеновна отодвинула от себя тарелку, вытерла замызганным, вафельным полотенцем руки и взяла трудовую. Переложив "сотку" в выдвижной ящик стола Семеновна похвалила девушку:

- Характеристика у тебя отличная. Ты правильно понимаешь политику партии, - она одела очки. - Единственное место работы - ресторан "Рось". Хлебное местечко, - задумчиво произнесла она. - Почему ушла оттуда? Проворовалась? Или обсчитала кого-то по крупному? 

  -  Нет. Надоело всё до чёртиков. Живу как в публичном доме. Каждое утро твердо знаю, что вечером трахнут, но не знаешь кто. И каждое утро даю себе слово: "Всё. Сегодня ни кому не дам". А после обеда пропустишь рюмочку - другую коньячка и уже не вспоминаю об утреннем обещании. Вечером соски наливаются, глаза блестят и в голове только одна мысль: "У кого из клиентов бабок побольше". Утром протрезвею, ругаю саму себя и клиента из квартиры по зад коленом вышибаю.  

-  У тебя своя квартира есть? - Семеновна с удивлением посмотрела на Веру по верх очков.

-   Да, два года назад купила однушку, кооперативную.

-   Голова у тебя значит соображает. Я думала ты пропиваешь все чаевые.

-  Нет, что Вы? Я пью только с клиентами и за счёт клиентов. Администрация ресторана это поощряет.

-  Хорошо. А почему к нам. В Узин? - спросила заведующая.

-  Замуж хочу. В Белой церкви меня почти каждый мужик знает. А кто не знает, тот после свадьбы сплетен наслушается. А здесь ребят молодых много, глядишь кому-то и приглянусь. Я женой верной буду, Вы в этом не сомневайтесь. Я нагулялась вволю, так что если за лётчика замуж выйду, то Вам за меня стыдно не будет.

-  Не сомневаюсь. Сама такая была.

Она взглянула на золотые часы-браслет и поднялась из-за стола.

- Пошли к начальнику продовольственной службы базы. Буду тебя рекомендовать на работу.

Затем заведующая столовой стряхнула с белого халата на пол крошки хлеба  и добавила:

-  У тебя для него такая же "характеристика" найдётся?

-  Да, - ответила Вера.

-  Вложи её в трудовую. Легче будет беседовать.

За час до обеда лётного состава транспортного полка, в "генеральском" зале снимал пробу пищи Майор Вихров. В свои тридцать семь лет Александр Геннадьевич сохранил стройную фигуру. Ещё в курсантские годы, в Вольском училище тыла, он выработал привычку: ни чего не есть между завтраком, обедом и ужином. "Не хочешь превратиться в свинью, крепись, как бы ни вкусен был  шоколад", - говорил он себе. Недавно Вихров поставил крест и на гарнирах. Когда Семеновна и Вера вошли в "генеральский" зал, перед начальником продовольственной службы базы на столе стояли четыре тарелки. В одной из них лежали отбивные, в другой бризоли, в третьей гуляш, а в четвёртой котлеты. Вихров поднял серебряной вилкой одну из котлет, она сломалась, и коричневые половинки упали в тарелку.

-  Это что такое? - грозно спросил он у шеф-повара, стоящего перед ним с пустым подносом в руках. - Сколько я буду тебе говорить: "Котлеты не должны ломаться на вилке".

-  Мы кладем в них мясо и добавляем лук вперемешку с хлебом. Все согласно технологии, - ответил шеф.

-  Мне все равно, что вы в них кладёте. Хоть говно кладите, но они должны быть прочнее. Лётчики не могут спорить об их вкусе. У каждого он свой. Но они запросто могут забросать тебя, а ещё хуже меня, такими вот поделками, - он брезгливо отодвинул от себя тарелку с котлетами. - Ещё раз найду что-то подобное - уволю.

Он повернулся в сторону в сторону заведующей.

-  Что у тебя, Семеновна?

-  Новую девушку привела. Рекомендую принять.

-  Иди, Петрович, - бросил вполоборота начальник службы шеф-повару. - И помни - это последнее предупреждение.

Когда шеф-повар ушёл, Вихров подозвал к себе заведующую и тихо спросил:

-  Характеристика с работы у неё в порядке?

-  В порядке.

-  Справки от врачей с собой?

-  Да.

-  Ты проверила?

-  Да.

-  Как она вообще? Ты с ней говорила?

-  Говорила. Голова у неё работает хорошо.

-  Вот это мы сейчас проверим. Ты постой за дверью и никого не впускай.

-  Не долго только. Через полчаса лётчики на обед подходить начнут.

-  Ты что, Семеновна, издеваешься? Какие полчаса? Меня и на пять минут не хватит.

-  Ты же одним мясо питаешься. Куда силу девал?

-  Вся в работу ушла. Силушка моя.

-  Знаю я, как ты имеешь её. Работу свою, - ответила заведующая и пошла к двери.

Проходя мимо Веры, она шепнула ей:

-  Не будь дурой. Я за тебя поручилась

-  Спасибо. Я постараюсь.

Заведующая ушла, а майор, вальяжным голосом барина, подозвал Веру:

-  Иди сюда.

Вера подошла к столу.

-  Трудовую и характеристику, - Вихров протянул руку.

Достав деньги из трудовой книжки, он бросил документ на стол между тарелками. 

-  Тебя как зовут?

-  Вера.

- Хорошее имя, - Вихров положил деньги в карман серой форменной тужурки, развернулся в кресле к девушке лицом и  расстегнул брюки.

"Опять. Второй раз за день, да ещё на трезвую голову".

Когда начпрод справился с пуговицами на ширинке, он развёл ноги в стороны и указав пальцем на  пол между своими ботинками, изрёк:

-  К снаряду.

«Надеюсь, что это последнее испытание на сегодня. Бляяя, как я хочу поскорее уехать отсюда.»

Вера поддёрнула юбку, расстегнула кожаную куртку и встала на колени между ног у начальника продовольственной службы авиационной базы. Ком отвращения подкатил к горлу девушки в тот момент, когда майор схватил её за загривок светлых волос и притянул к себе. «Когда эта свинья мылась последний раз?» – пролетела в её голове мысль, но была тут же выдавлена грубой силой Вихрова.

Майор явно льстил себе, когда говорил о пяти минутах. Он не выдержал и трех. Сделав дело улыбающаяся через силу Вера поднялась на ноги, Вихров махнул на неё рукой:

-  Иди, плутовка, скажи заведующей, что я одобрил твою кандидатуру. Зачёт по боевой подготовке ты сдала "на отлично". Завтра можешь выходить на смену.

Глава девятая

16 октября 1991 года.  Москва

Вера ехала на автобусе в Белую Церковь, а подполковник Сергунин читал доклад своего подчинённого.

- Из твоего рапорта я не понял, ты установил датчик местонахождения на объекте слежки или нет?

-  Установил, - ответил капитан госбезопасности.

-  Ну, и как он мог от тебя после этого уйти?

- Я прикрепил маяк к внутренней стороне воротника его пальто. А он, в Киеве, полностью переоделся и пальто оставил в купе.

-  Почему ты не вышел за ним?

- Маккей сошёл с поезда перед самым отправлением. Проводница закрыла за ним дверь и отказалась выпустить меня. Я ей показал удостоверение, а она мне в ответ: "Всё. Откомандовались. Теперь мы вам не подчиняемся". Пока я убедил её в своей правоте, было уже поздно. Думаю, она была с ним в сговоре.

-  Ты знаешь, что говорят по этому поводу на родине Маккея: "Don't piss on my legs and say it's raining". Понял?

-  Понял.

-  Переведи.

-  Не ссы мне на ноги, говоря при этом, что это дождь.

- Вот, то-то. По-твоему получается, что американец завербовал советскую женщину за несколько минут. А страх, десятилетиями вселяемый нашей организацией, улетучился почти мгновенно.

Подполковник что-то записал в своей рабочей тетради и сказал капитану:

-  Ты свободен.

Виктор направился к двери, а Сергунин добавил ему в след:

- Позвони во Львов. Пусть ребята снимут датчик с пальто. Все вещи Маккея уже в областном управлении службы безопасности Украины.

Вернувшись в свой кабинет, Виктор достал из сейфа папку с текущими делами и невидящим взглядом уставился в документы. Работать не хотелось. "Черт. Стоило только на несколько часов расслабиться с девчонкой в купе, как тут же возникла угроза крупных неприятностей. Если бы я просто упустил этого говнюка Маккея, то отделался бы выговором. Не больше. А теперь я должен сидеть и думать, как далеко зайдёт Сергунин в служебном расследовании. Ладно, пора обедать".

На половине пути в столовую Виктор встретил своего сослуживца по отделу. Старший лейтенант приветливо протянул навстречу руку и спросил:

-  Давно тебя не видел. В командировке был?

-  В Киев ездил, на несколько дней.

-  Не на львовском, случайно? - лицо старлея стало серьёзным.

-  На львовском, а что?

- Шеф приказал мне завтра встретить поезд и привести к нему проводника спального вагона. Ты, что за постель не заплатил или полотенце украл?

Капитан улыбнулся шутке приятеля и сказал в ответ:

-  Да, нет вроде. Не бери в голову. Пошли, пообедаем.

"Предчувствия меня не обманули, – ковыряясь в тарелке вилкой думал Виктор. - Если завтра наши оперативники возьмут эту украинскую суку, то они раскрутят её по полной программе. Из органов меня вышибут, как пить дать. А если выясниться, что девчонка несовершеннолетняя, то меня посадят. Причём не на три-четыре года, за половую связь с малолеткой, а лет на восемь. Прокурор обязательно упомянет причинно-следственную связь, что если бы я не протрахался всю ночь, то на утро не упустил бы вражеского шпиона. Ещё не известно, какой ущерб нанесёт России визит этого скользкого хрена Маккея в Украину.  Если результат его работы будет стоить России огромных средств, то мой срок может перевалить за десятку. При таком сроке очень скоро тюремная баланда покажется мне в сто раз вкуснее чёрной икры нашего буфета". Аппетит пропал. Капитан отодвинул от себя остатки еды и с тоской посмотрел на старшего лейтенанта. "Необходимо выяснить, когда приходит львовский поезд и встретить хохлушек на подступах к Москве".

В десять часов вечера Виктор медленно шёл по улице Горького. У гостиницы "Интурист" он остановился и оглянулся по сторонам. В пяти метрах от него, у самого края тротуара, стояли три молодые женщины. Время от времени, из потока машин выныривала легковушка и медленно проезжала мимо них. Женщины  по очереди  распахивали свои длинные плащи, показывая свои прелести желающим поразвлечься.

Чёрная "Ауди" остановилась у тротуара. Водитель открыл окно с пассажирской стороны и поманил рукой девушек. Одна из них наклонилась к машине, что-то сказала водителю и вернулась к подругам. Не выключая двигателя своей "Ауди", мужчина вышел из машины и направился к девушкам. Капитан быстро шагнул с тротуара на проезжую часть и не успел хозяин "Ауди" повернуться лицом к своей машине, как Виктор включил левый поворот и покатил автомобиль вниз, к площади Революции.

Владелец чёрного авто торопливо сунул руки в карманы. Мобильного телефона с ним не было. Трубка осталась лежать в отделении для перчаток его машины.

-  Это был ваш знакомый? - громким, возмущённым голосом спросил он девушек. 

Они не ответили и отошли от проезжей части к ступенькам гостиницы. Потерпевший истолковал их презрительные взгляды как насмешку и устремился за ними.

-  Я сейчас милицию позову.

-  Зови, лох.

-  Кто лох? Я лох? - угрожающе переспросил мужчина.

Из фойе "Интуриста" вышли два милиционера. Они сбежали по ступенькам и остановили потерпевшего.

-  Гражданин, что случилось? - спросил сержант.

-  Сутенёр этих проституток угнал мою машину.

Девушки негромко засмеялись.

-  Они что, тебе документы показывали? - тихо спросил сержант.

-  Кто? - не понял мужчина.

-  Угонщик и девушки. Ты назвал их сутенёром и проститутками.

-  Нет. Но это и дураку понятно, кто они такие.

- Мне лично не понятно. Идите отсюда гражданин. Не нарушайте общественный порядок. 

-  Кто нарушает порядок? Я? У меня машину украли, меня лохом обо…

Он не успел закончить фразу. Сержант  улыбнулся, оглянулся на напарника, и без замаха резко ударил мужчину концом резиновой дубинки в солнечное сплетение. Потерпевший захлебнулся концовкой своей фразы и согнулся пополам. Сержант наклонился к нему, по-дружески положил руку на плечо и спросил:

-  Сам исчезнешь или машину вызвать?

-  Сам, - выдавил из себя потерпевший.

Проводив его взглядом, милиционеры пошли в гостиницу. Проходя мимо курящих девушек, старший наряд скомандовал им:

-  Кончайте перекур. Идите работать.

Пока владелец "Ауди" разговаривал у гостиницы с центурионами и их подопечными, время для перехвата угнанной машины было упущено. Виктор миновал пост ГАИ на московской кольцевой дороге и приближался к Обнинску. По расписанию, львовский поезд прибывал в подмосковный городок в пять утра и стоял три минуты. Это была последняя остановка поезда перед Киевским вокзалом столицы. Виктор не спешил. Впереди было двести километров отличного шоссе и шесть часов времени. "Хорошо бы застать в купе и тётку, и племянницу. Решить всю проблему сразу. Хуже будет, если девка под кем-то в вагоне подмахивает. Тогда её не достать. Правда, нельзя сбрасывать со счетов и вариант, что она, напуганная мной, не поехала в эту поездку. Тогда придётся быстро заткнуть рот  проводнице  и к восьми успеть на службу". Он достал из кармана плитку шоколада и съел её, ведя машину одной рукой. "Будем рассчитывать на удачу, она ведь "награда за смелость". Вспомнил он слова Добронравова из песни "Надежда".

В два часа ночи он оставил машину во дворе многоквартирного дома и пешком пошёл на вокзал.

"Львовский" прибыл в Обнинск без опоздания. Из восемнадцати вагонов состава двери открылись только в трех. Капитан подошёл к вагону "СВ", достал из кармана трёхгранный железнодорожный ключ и вошёл в тамбур. Поезд тронулся. Виктор постоял несколько минут перед дверью купе проводников. В купе было тихо. "Спят. Это хорошо". Осторожно открыв дверь, офицер вошёл в крохотное помещение. Мария лежала на спине на нижней полке. Глаза её закрывало полотенце. Тусклые лучи синей лампы дежурного освещения, придавали ему потрясающий мышиный цвет. Виктор приоткрыл занавеску верхней полки. Девчонки в купе не было. "Жаль, что нет девчонки. Шансы на то, что она в поезде или дома в Львове приблизительно раны. Сейчас спросим тётушку". Виктор одной рукой снял полотенце с глаз Марии, а второй зажал ей рот. Глаза женщины округлились от испуга, она попыталась подняться с полки, но Виктор не дал ей этого сделать.

-  Тихо. Где девчонка? - он убрал руку с лица женщины.

-  Дома осталась. Во Львове, - быстро ответила Мария.

-  Жаль, я хотел её увидеть. Ну, ничего, ты тоже неплохо выглядишь, хотя конечно старовата.

-  Мне всего тридцать семь, -  обижено сказала проводница.

- Вот я и говорю: старовата. Вставай кофе мне приготовь, - он взглянул на часы. - До Москвы ещё полтора часа, тебе скоро пассажиров будить. Я кофе попью, потом тебя трахну, и часок посплю на твоей койке. Шевелись побыстрее. Чего замерла?       

Мария взяла стакан в железном подстаканнике, высыпала в него пакетик растворимого кофе и вышла в коридор набрать воды из вагонного титана. "Господи, где он взялся на мою голову? Только бы Алёнка до Москвы не вернулась. Угробит ведь девку ирод проклятый".

Она набрала в стакан кипяток и вернулась в купе. Виктор сидел на полке и ел печенье. "Шахматное" - гласила коричневая  надпись на обёртке. Руки офицера были в перчатках. "Белоручка, руки испачкать не хочет". Мария подала капитану стакан. Виктор посмотрел через кофе на тусклую лампу, взял со стола два пакетика кофе и высыпал их в кипяток.

-  По круче надо заваривать для особых людей.

-   Я не знала, как Вы любите, - оправдывалась Мария. - Мне раздеваться или ещё рано?

Виктор поставил на пол пустой стакан, прислонился спиной к стенке купе и сказал:

-  Задери юбку и сними трусы.

Мария спустила тёплые колготки и приличного размера трусики вниз, до ещё не заживших колен, и подобрала под живот темно-синюю юбку.

-  Повернись к столу и наклонись.

Мария легла грудью на маленький столик. Белая занавеска с синей надписью "Львiвщина" коснулась её волос. Голова женщины лежала на щеке, и её глаза следили за офицером госбезопасности. Виктор прочёл во взгляде проводницы страх. Он встал с полки и подал Марии подушку.

-  Положи под голову, мягче будет.

"Заботливый какой. Это перед сексом. Мужики все смягчают сердцем, когда видят голую женскую задницу". Она положила под голову подушку, руками раздвинула ягодицы, встала на цыпочки и прогнула спину. Виктор вплотную приблизился к ней, провёл по мясистому заду ладонью, другой рукой взял Марию за волосы и повернул её голову лицом вниз.

"Стесняется. Чудак, скольких баб отъимел, а всё стесняется. Ну, и пусть лишь бы сильно лицо в подушку не вдавливал, а то мне  нечем будет дышать".

Капитан, не отпуская голову Марии, свободной рукой достал из кармана куртки нож, нажал на  стальную кнопочку и узкое, длинное лезвие с тихим щелчком выскочило наружу.  "Что это за звук?" - успела подумать проводница, а Виктор невысоко подкинул нож, ловко поймал его лезвием вниз и с размаху ударил Марию под левую лопатку. Женщина дёрнулась, а офицер вдавил её лицо в застиранную наволочку подушки. По серой рубашке Марии растекалось тёмное пятно крови. Ноги женщины конвульсивно засеменили, она хотела закричать: "Ой, мамочки, больно то как", но лицо её было утоплено в слежавшиеся перья низко породной курицы и вместо слов из горла донеслось невнятное бульканье. Тело проводницы обмякло и медленно сползало на вытоптанный коврик. Виктор вынул нож из спины Марии, придержал мёртвую женщину подмышки и опустил тело на крохотное пространство пола купе проводников.

-  Рано ты, сука, нас со счетов списала, - сказал он, глядя в открытые глаза Марии. - Наша власть не кончилась, мы ещё покомандуем.

Контрразведчик открыл окно. Вдалеке уже были видны огни столицы. Он выбросил на улицу нож и стакан с подстаканником, вытащил из кармана рубашки проводницы свёрнутые в трубочку доллары, и вышел из купе. Через час он спустился в метро на станции "Киевская" и ещё через тридцать минут сидел на своем рабочем месте.

В одиннадцать к нему в кабинет заглянул его приятель. Старший лейтенант выглядел взволнованным.

-  Витек, проводницу-то твою, замочили ночью. Зарезали и ограбили.

-  Да брось, ты, - удивлённый возглас капитана прозвучал абсолютно искренне.

- Я серьёзно. Незадолго до прихода поезда на Киевский вокзал. Ножом в спину. Я её обнаружил на полу в купе проводников по пояс голой. Снизу по пояс, - уточнил офицер. -  Однако, патологоанатом сказал, что изнасилована она не была, и очевидно знала убийцу. Я только-что из морга

-  Почему он считает, что она знала убийцу?

-  У неё в крови не обнаружили адреналина, а значит, она даже испугаться перед смертью не успела. Кстати, ты далеко не уходи, шеф хочет с тобой поговорить. Жди звонка сверху. Примерно через час.

-  Почему он меня сразу не вызвал?

- Он сейчас с племянницей проводницы беседует. Её нашли в соседнем купе. Как закончит, так и вызовет.

-  Хорошо, - улыбнулся Виктор старшему лейтенанту. -  Я буду здесь.

Едва за молодым офицером закрылась дверь, капитан открыл свой сейф, достал из него девятимиллиметровый Макаров, проверил обойму, положил его в карман вместе с тремя паспортами и вышел из кабинета.

В тринадцать тридцать подполковник Сергунин докладывал генералу об исчезновении Виктора:

- Товарищ генерал, есть серьёзные основания полагать, что наш офицер сегодня ночью убил проводника поезда Львов - Москва.

-  Зачем это ему понадобилось? -  коротко спросил генерал.

Подполковник подробно доложил о проваленном  задании Виктора, и о служебном расследовании причин этого провала.  

- И ты послал старшего лейтенанта предупредить его? - уточнил генерал.

- Все улики против него косвенные. Я подумал, что гнойник лучше вскрыть, чем ждать, когда он созреет и терпеть боль. Своим исчезновением он подписал свое признание. Разрешите объявить на него розыск.

-  Погоди объявлять его в розыск, -  сказал генерал. – Сначала попробуй найти его своими силами. Ты хорошо его знаешь?

-  Шесть лет под моим командованием.

-  Что он будет делать, предсказать можешь?

-  Думаю, что заляжет, где ни будь в Москве. Зарубежных связей у него нет. Значит, за границу он не пойдёт. Криминальный мир его укрывать не станет. Они скорее убьют его, чем спрячут. Все его друзья и родственники нам известны. За две-три недели мы его можем сами отыскать.

- Хорошо если ты в этом уверен. Тебе сколько лет? Сорок три, сорок четыре?

-  Сорок четыре.

- Так вот, - безразличным голосом сказал генерал. -  Если за месяц беглеца не поймаешь - до сорока пяти не дослужишь. Я пока руководству докладывать о капитане не буду. А ты оформи его на месяц в отпуск. И ищи.

Тот же день. Белая Церковь.

Вера открыла дверь своей квартиры и, войдя в прихожую, подумала, что эта квартира не её. На полу лежала новая ковровая дорожка, ведущая в кухню. Девушка сняла обувь и осторожно заглянула в комнату. На огромной, квадратной кровати, покрытой дорогим покрывалом, лежал Камерон и читал журнал "Пентхауз". Разведчик был одет в спортивный костюм, на носу у него, золотой оправой, поблескивали дужки очков. Напротив кровати стоял стеклянный журнальный столик на металлических ножках. На нем лежали журналы мод вперемешку с "Плейбоями" и "Пентхаузами". Ни старой деревянной тумбочки, ни своего телевизора Вера не увидела.  На их месте стояла модная, красного дерева, стойка, в которой кроме телевизора с плоским экраном, разместился музыкальный центр и видеомагнитофон. Хрустальной люстры не было. От неё остался только металлический крюк, одиноко торчащий из дырки в потолочной плите перекрытия.

Комнату освещали высокие торшеры, стоящие во всех четырёх углах. Матового стекла чаши направляли свет вверх. Во всем чувствовался незнакомый Вере стиль. Всё ей казалось непривычным, но очень красивым и дорогим. Она присела на краю кровати и потрогала матрац рукой.

-  Это всё моё? - спросила она Маккея.

-  Да, твоё. Хотя это не главное. Ты на работу устроилась?

-  Устроилась, но для этого мне пришлось….

- Оставь подробности при себе. Думай о том, что в США ты будешь иметь квартиру в пять раз больше этой и окружающие тебя предметы будут стоить в десять раз дороже. А это, - он обвёл комнату рукой, - Ты бросишь здесь, как только закончишь свое задание. Мы с тобой решаем глобальные задачи. Ты вступаешь в большую политику. Ты принесёшь огромную пользу своему настоящему и своему будущему государству. А то, что тебе пришлось или придётся для этого перенести, не имеет никакого значения. Иди поешь, прими душ и приходи. Продолжим твою подготовку к новым и великим трудовым подвигам.

На кухне Вера не увидела столь значительных перемен в обстановке какие были сделаны Камероном в комнате. Холодильник. Газовая плита и стол со стульями были те же. Новыми были лишь электрическая кофеварка и микроволновая печь. Наскоро перекусив и помывшись, Вера надела махровый халат. Халат был совершенно новый и очень короткий. Чистое нижнее бельё Вера хранила в стенном шкафу. Она босиком пересекла комнату и хотела его достать.

-  Ты что собираешься делать? - остановил её вопросом Маккей.

-  Одеться, - простодушно ответила Вера.

-  Забудь об этом. Я твой генерал. Ты должна думать обо мне, а не о своем исподнем. Ты должна свести меня с ума. И срок у тебя ограничен. Полмесяца не больше.

-  Я понимаю.

-  А если понимаешь, - раздражённо сказал Камерон, - то зачем же тогда собиралась одеваться?

Вера пожала плечами.

-  Пройдись по комнате, возьми с журнального столика видеокассету. Не присядь выбирая фильм, а наклонись. Так, чтобы я в разрезе твоего халата случайно увидел твою грудь. Затем повернись ко мне спиной, подойди к видеомагнитофону и вставь кассету. Наклонись ровно на столько чтобы я увидел всю длину твоих ног. Дай мне полностью насладиться их созерцанием. Всё делай плавно, не спеша. В сорок восемь генеральских лет предвкушение близости стоит больше, чем сама близость. Сколько раз он сможет взять тебя? Не знаешь. Я могу легко предсказать. Один раз вечером и один раз утром. Так вот, чтобы он овладев тобой вечером, сразу же не ушёл домой, ты должна оттягивать близость как можно дольше. Будь перед его глазами. Показывай ему, что ты доступна. Но все время что-то делай. Включай видео, музыку, танцуй, массажируй ему спину, шею, затылок. Будь рядом с ним. А когда  ты увидишь, что он больше не может терпеть, разряди его. Да так, что бы у него не осталось ни сил, ни желания домой уехать. А утром ещё разок. Чтобы он весь рабочий день о тебе думал. А сейчас иди ко мне. Твой генерал уже завёлся.   

Вера внимательно слушала Камерона, выполняя все его наставления. Она включила видеомагнитофон и медленно подошла к кровати. За её спиной на экране телевизора разворачивался простенький сюжет "грязного" немецкого фильма. Стоя  на коленях на краю кровати она развязала пояс халата, и он сполз с её плеч на пол. Маккей отложил в сторону журнал и смотрел на женщину. "На такие жертвы приходиться идти ради Дяди Сэма", - глумливо подумал он. Вера на четвереньках подползала к нему. Возбуждённый собственными словами Камерон, торопливо снял спортивные брюки, обхватил Веру за талию и подмял под себя.

-  Презерватив, - тихо, с придыханием прошептала девушка.

-  Поздно, - ответил Камерон и замер с искажённым лицом.

"Действительно поздно. Да и какая мне разница. Даже лучше будет, если залечу. Американец мне вдвойне за это заплатит. Он ведь женатый мужик. Скандал ему будет ни к чему".

Камерон проснулся в десять часов утра. В квартире пахло свежим кофе. Вера сидела на краю кровати и смотрела телевизор.  Полковник коснулся пальцами ног её спины, она повернулась к нему. Мужчина лишь слегка кивнул ей головой,  Вера все поняла и как змея скользнула под одеяло. Когда она провела языком по внутренней поверхности бедра Камерона, он подумал, что ему будет очень жаль расставаться с такой прилежной ученицей. А через несколько мгновений он уже ни о чем думать не мог.

-  Почему ты с утра не на работе?

- Я во второй смене. В полку сегодня ночные полёты, так что я работаю с четырёх вечера до четырёх утра.

-  Постарайся попасть генералу на глаза. Веди себя смело, но не нахально.

-  Очень узкая грань между смелостью и нахальством. Будет не легко.

-  Если он клюнет, то сегодня домой его не приглашай. Это не прилично с первой встречи прыгать в постель.

-  А со второй? - насмешливо спросила Вера.

-  Со второй в обязательном порядке.

Глава десятая

17 октября 1991 года. Узин

Ночные полёты в Узине начинались в тот день в двадцать ноль-ноль. лётчики позавтракали в пять часов вечера, и отправились на предполётные указания. Потом они четыре часа летали и наигравшись в свои мужские игры пришли подкрепиться опять. За сорок минут обеда, накрытого в ночную смену в полночь, Вера набегалась с подносом между рядами столов так, как будто пробежала марафон. Она устало сидела на стуле в проходе между рядами и с ужасом смотрела на горы грязных тарелок стоящих на столах. "Господи, мне это предстоит перенести в посудомоечную. Нет, работа в ресторане, не идёт ни в какие сравнения, с работой здесь. Если я их ещё и в ужин буду кормить, то к утру загнусь однозначно".

-  Устала? - услышала Вера голос заведующей.

-  Как собака.

-  Это в первый раз. В ужин отдохнёшь.

-  Что, меньше лётчиков придёт? - удивилась Вера.

-  Нет. Поедешь на КДП, кормить группу руководства полётами. Там всего десять офицеров. Так что работы будет не много.

-  Что такое КДП?

-  Командно-диспетчерский пункт, - пояснила Семеновна. - Или "вышка".

В три тридцать ночи официантка, в сопровождении двух солдат, на машине оперативного дежурного по аэродрому, выехала на КДП. Как и все советские военные автомобили, УАЗ-469 был очень надёжной, но абсолютно некомфортабельной машиной. Шустрый водитель не обращал внимания на мелкие выбоины в бетонной рулёжной дорожке и рессоры УАЗика работали не на шутку. У самого входа в здание КДП водитель резко нажал на тормоз, сила инерции бросила Веру вперёд. Довольные её растрёпанным видом солдаты дружно рассмеялись, быстро выпрыгнули из машины и подхватив четыре армейских термоса с ужином термоса скрылись в здании. Оставшись на улице одна, Вера в свете тусклой лампы освещения входной двери поправила белый фартук, посмотрела на себя в автомобильное зеркало заднего вида и по винтовой лестнице медленно пошла поднялась на самую верхушку башни. Она миновала комнату оперативного дежурного на первом этаже, комнату «принятия решения на полёты» на втором, на третьем она остановилась на минутку перевести дух и заглянула на метеорологический пункт. На четвёртом этаже она прошла мимо закрытой на кодовый замок комнаты с табличкой «Радиооборудование. Посторонним вход воспрещён» и перед ней предстало творение сварщиков строительного батальона – вертикальная металлическая лестница с крохотными перилами ведущая  на самый верхний этаж КДП, в стеклянный «колпак» вышки.

«Колпак» представлял собой многогранную пирамиду со срезанной верхушкой, водружённую основанием вверх на крышу здания из красного кирпича. Оказавшись в темноте стеклянного сооружения, девушка сперва не могла понять, как можно руководить полётами ночью, находясь в полной темноте. Но постепенно её глаза привыкли к мраку и она  увидела двух мужчин и двух женщин, которые тихо переговариваясь между собой, держали под контролем огромное лётное поле, простирающееся вокруг них на десяток километров на земле и на сотни километров в воздухе. Обитатели стеклянного колпака чётким, спокойным голосом подавали команды невидимым самолётам и наземным службам. Следуя этим командам самолёты взлетали и садились, рулили по дорожкам и заправлялись на стоянках, техники поливали перегретые тормозные диски водой, а лётчики запускали двигатели для следующего полёта.

За левым столом, на высоком вращающемся стуле, сидел дежурный штурман лётной смены. Он смотрел на экран локатора и вёл переговоры с экипажами находящимися в зонах пилотирования на удалении более чем тридцать километров от аэродрома. За правым столом сидел руководитель полётов, ведущий самолёты по кругу полётов в районе аэродрома и берущий на себя управление экипажами запросившими разрешение на заход на посадку при возвращении из дальних зон пилотирования. Обычно это место занимал либо командир полка, либо его заместитель по лётной подготовке. Сегодня в кресле руководителя полётов был сам комдив, и поэтому группа руководства работала особенно слажено. Между руководителем полётов и дежурным штурманом стояли два низеньких стола покрытых стеклом. Под стеклом находились карты района полётов. Над ними согнувшись пополам нависали две девушки планшетистки. Снизу на карту светило несколько ярких ламп. Девушки карандашами-стеклографами передвигали по стеклу маленькие самолётики. Обе связистки непрерывно переговаривались с кем-то по телефону, но голоса их были настолько тихи, что Вера не могла разобрать, о чем они говорят.

Негромко жужжало оборудование. Вдруг из-за чёрной плотной занавеси доносился монотонный мужской голос третьего офицера. О его существовании Вера сначала не догадалась.

-  Двести сорок восьмой, удаление восемь километров на курсе, на глиссаде.

-  Четыреста, - донёсся в ответ доклад экипажа о высоте самолёта в метрах.

-  Двести сорок восьмой, удаление шесть на курсе, на глиссаде.

-  Триста.

-  Двести сорок восьмой, удаление четыре на курсе, на глиссаде.

- Двести сорок восьмой, дальний, шасси выпущены, прошу посадку, - голос Игоря Попова прозвучал  в динамике.

-  Посадку разрешаю, - сказал приятным баритоном крупный мужчина сидящий к Вере спиной.

"Наверняка генерал", - подумала девушка, и лёгкое волнение охватило её.

Дежурный штурман на минуту он оторвал свой взгляд от светящихся точек на экране локатора и посмотрел в бинокль на фары заходящего на посадку Ил-78-го.

-  Включить прожектора, - сказал он в микрофон и поставил «Бинокль Полевой 12х40» на стол.

Через секунду яркий свет залил взлетно-посадочную полосу. Зелёные, синие и красные лампочки, ранее видимые на лётном поле, сразу исчезли. Огромная крылатая машина, ощетинившаяся светом собственных фар, появилась в лучах прожекторов. Они освещали её с хвоста и поэтому, Вера смогла рассмотреть лишь силуэт самолёта-заправщика. Рёв четырёх двигателей, переведённых на реверсивный режим, сотряс воздух. Самолёт медленно катился по полосе. Прожектора погасли. Генерал повернулся в кресле к Вере лицом и сказал:

-  Чувствую, что кто-то сверлит мне спину взглядом. Судя по переднику , ты официантка и привезла нам ужин. Я прав?

-  Да, товарищ генерал. Вы тут кушать будете или спуститесь в столовую?

Генерал повернулся к рабочему столу и посмотрел в плановую таблицу. Несколько тусклых ламп освещали широкий лист бумаги с замысловатыми значками на ней.

- Валерий Николаевич, - сказал он дежурному штурману, - если Елисеев закончит задание в зоне раньше времени, ты подержи его на кругу. Я хочу посмотреть, как он сядет.

-  Хорошо. Я никому не дам сесть, пока Вы не вернётесь, - ответил подполковник.

-  Веди кормилица, - сказал генерал Вере.

Девушка нерешительно посмотрела вниз на почти вертикальную металлическую лестницу. Генерал улыбнулся ей и пошёл первым. Спустившись на бетонный пол четвёртого этажа КДП, он поднял голову вверх и увидел, что девушка осторожно переступает со ступеньки на ступеньку, держась двумя руками за поручни. Но ни это привлекло внимание генерала. Его взгляд застыл на том месте, где под юбкой у Веры сходились две длинные, стройные ножки. Официантка была без нижнего белья. Руки генерала автоматически поднялись вверх, и если бы девушка застыла на лестнице, её кругленькая попка обязательно оказалась бы в его руках. Но Вера старательно перебирала ногами, и генерал крепко подхватил её за талию.  Он снял девушку с последней ступеньки, поставил на пол и развернул к себе лицом. Его тёплые мягкие ладони остались лежать чуть выше её бёдер. Вера внимательно посмотрела генералу в лицо. Камерон был прав на старого козла генерал похож не был. Она улыбнулась комдиву и убрала руки с его плеч.

-  Пойдёмте кушать, товарищ генерал, - сказала Вера.

-  Меня зову Александр Иванович Герасимов, - не отпуская талию Веры сказал генерал..

-  Вера, - слегка согнув колени в книксене кивнула головой официантка.

"Давно я не видел таких красавиц. Пожалуй, с тех пор как принял дивизию и переехал из Моздока на Украину" – генерал был по настоящему поражён.

В крошечной столовой КЛП было всего три стола. За одним из них сидели два капитана. Офицеры, дежурный по связи и метеоролог, обсуждали последнюю игру Киевского "Динамо" в кубке европейских чемпионов против «Футбольного Клуба Хельсинки». За другим столом, положив головы на руки, спали солдаты приехавшие с Верой из лётной столовой.

Увидев генерала, офицеры поднялись со своих мест. Это было не по уставу. Но пересилить себя капитаны были не в состоянии. Александр Иванович сказал:

-  Садитесь, - и спросил у метеоролога, - Сергей ухудшения погоды не ожидаешь?

- Нет, Александр Иванович, давление стабильно. Ветер после полуночи стихнет до нуля. Температура опустится на пару градусов. Так что ничего не предвещает ухудшения погоды, - метеоролог продолжал стоять.

-  Садись, садись. В ногах правды нет, особенно когда находишься в столовой.

-  Мы уже закончили, - сказал дежурный связист, и проходя мимо стола за которым спали солдаты толкнул одного из них в плечо.

Солдат вскочил, разбудил товарища, и они оба вылетели из столовой.

Герасимов и Вера остались одни. Официантка поставила перед комдивом тарелки с закуской и борщом, и села напротив него.

-  Ты, дочка, всегда без трусиков ходишь, или сегодня день какой-то особенный? - работая ложкой, поинтересовался Герасимов.

-  Только когда стемнеет, Александр Иванович.

-  Я смотрю ты на язычок бойкая.

-  Я не только на язычок бойкая, - ответила Вера.

-  Живёшь-то, поди, с родителями? - закончив с первым блюдом, спросил генерал.

-  Я девочка уже  большая, у меня своя квартира в Б.Ц. есть.

-  Где, где у тебя квартира есть?

-  В  Б.Ц., в смысле в Белой Церкви.

-  У меня тоже в Белой Церкви квартира есть, правда не своя. Служебная. Своя у меня в Киеве.

-  А зачем Вам две, Александр Иванович?

-  Когда я летаю или руковожу полётами на Ил-78-х или Ту-95-х здесь в Узине, то живу в Белой Церкви. А когда на Ту-160-х в Прилуках, то езжу туда на машине из Киева.

-  Дома - то почти не бываете? - спросила Вера.

-  А что дома делать? Дочки выросли и живут отдельно. Жена по магазинам целыми днями ходит. Всё к большому городу привыкнуть не может. Так, что дома мне делать нечего. Для мужчины главное это работа.   

- Ага, я помню, - сказала Вера и пропела: - Первым делом мы испортим самолёты, ну а девушек? А девушек потом.

Герасимов рассмеялся, девушка ему нравилась Красивая, с живым умом и не из робкого десятка.

-  Ты давно в столовой работаешь? - спросил он.

-  Сегодня первый день.

-  И сразу на полёты попала?

- Это заведующая надо мной сжалилась. Я пока третью эскадрилью обслужила, чуть не умерла от усталости.

-  С завтрашнего дня будешь работать в генеральском зале. Я распоряжусь.

-  А кто там кроме Вас кушать будет?

-  Весь руководящий состав транспортного полка. Человек пятнадцать, не больше.

-  Спасибо, товарищ генерал. Я в долгу не останусь.

-  Надеюсь, - ответил Александр Иванович

После смены Вера решила доспать остаток ночи на стульях в столовой. Возвращаться на попутных машинах домой было не безопасно. Она не боялась быть изнасилованной водителем грузовика или владельцем частной легковушки. Одним мужиком больше, одним меньше для неё особого значения не имело. А вот то, что после секса, водитель, перепуганный собственным деянием, мог придушить её или стукнуть монтировкой по голове, вызывало серьёзную озабоченность девушки. "Лучше помучиться пару часов на жёстких стульях, чем валяться с проломленным черепом в придорожном кювете" - подкладывая под голову дамскую сумочку, думала Вера.

Дома её ожидал сюрприз. У окна стоял высокий и узкий книжный шкаф. На пяти его полка стояли собрания сочинений великих русских писателей. Вера с восхищением провела рукой по потёртым обложкам томов Пушкина, Толстого, Горького, Куприна.

-  Где Вы это достали? - спросила она Камерона лежащего на кровати с любимым журналом.

- В букинистическом. По дешёвке распродавали русскую классику. Она ведь в Украине больше никому не нужна.

-  Это уж точно. Сейчас самыми модными писателями станут Павло Тычина и Леся Украинка.

-  Никому не нужна, - повторил Маккей. - Кроме тебя.

-  Вы что хотите, чтобы я всё это прочла? - округлила глаза девушка.

-  Всё не всё, но кое-что из этого ты должна прочитать, а кое-что выучить наизусть.

-  Наизусть?

-  Да. Я отмечу закладками обязательные к запоминанию стихи. Ты генерала видела?

-  Видела, - и девушка рассказала о встрече с Герасимовым.

Глава одиннадцатая

19 октября 1991 года. Узин

Экипаж самолёта Ту-134 запросил разрешение на посадку  у дежурного по приёму и выпуску одиночных самолётов аэродрома Узин. Майор Королёв оторвал губы от шеи юной планшетистки и посмотрел в плановую таблицу. Этого самолёта в заявке на сегодняшний день не было. Он поднял телефонную трубку прямой связи с оперативным дежурным и спросил:

- Сережа, тут какой-то придурок посадку запрашивает. В плане перелётов его нет. Послать его подальше или посадить у нас? 

Девушка попыталась встать с колен майора, но он удержал её одной рукой за талию, подмигнул и шепнул на ухо: 

-  Не спеши. Может мы этот борт отфутболим на другой аэродром и продолжим

- Ты, что на верху сидишь? Службу бдишь? Я думал ты дрыхнешь где-то. Спроси командира экипажа, чего ему от нас надо, - ответил оперативный дежурный.

-  34 657, цель вашего прилёта? - спросил у экипажа  Королёв

-  Ви  Ай  Пи на борту, - ответил командир самолёта.

-  Вери Импортант Персон, - пробормотал майор.

Девушка хихикнула и встала на пол. Разрешив заход на посадку, Королёв позвонил командиру полка и доложил о прилёте Ви Ай Пи.

-  Кто конкретно на борту? - спросил по громкоговорящей связи полковник.

-  Не знаю, командир.

-  Так какого ты там хрена делаешь? Выясни немедленно и доложи.

Услышав грозный голос командира полка, планшетистка подошла к крутой лестнице и вопросительно посмотрела на майора. Тот отрицательно покачал головой.

-  Кто конкретно на борту? - запросил он командира "тушки".

-  Две звезды, - ответил лётчик.

- Генерал-лейтенант, значит, - тихо сказал Королёв и махнул девушке рукой: "Спускайся вниз".

Служебная машина командира дивизии летела по дороге Белая Церковь – Кагарлык со скоростью сто двадцать километров в час. Генерал Герасимов посадил водителя-солдата на правое сиденье и сел за руль сам. Кто из генерал-лейтенантов мог прилететь из Москвы в Узин? И главное зачем? Почему не предупредили? Если это проверка боевой подготовки, то почему генерал-лейтенант прибыл один? Что это за херня, прибывать в расположение дивизии, не предупредив об этом командира?"

Генерал, не притормаживая пересёк Одесскую трассу, и боковым зрением увидел, как из придорожных кустов с жезлом выскочил сотрудник ГАИ. Сержант махнул рукой, приказывая генералу остановиться, но уже через мгновение остался далеко позади. Герасимов посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, что мигая синим и красным фонарями из засады выруливает милицейская легковушка. До гарнизона оставалось десять километров. "Не догонит" - сказал сам себе генерал и вдавил педаль акселератора до упора в пол. Стрелка спидометра сдвинулась на два деления вправо. Двигатель начал мелко вибрировать приблизившись к своему рабочему максимуму.

"Жигули" автоинспекции остановились перед закрывающимися воротами контрольно-пропускного пункта. Чёрная "Волга" скрылась в военном городке Узинской авиабазы. Сержант ГАИ выскочил из машины и подбежал к стоящему у ворот прапорщику.

-  Кто это был? - спросил он дежурного по КПП.

-  Где? -  нагло улыбаясь, ответил прапорщик.

-  В "Волге"?

-  Какой "Волге"?

-  «В тридцать первой», она минуту назад въехала в ворота.

-  А что? - прапорщик ни куда не торопился. До конца дежурства было ещё восемнадцать часов.

-  А то, что он по узкой дороге нёсся со скоростью сто сорок километров в час, - воскликнул сержант.

-  Тебе показалось. Никто в ворота не въезжал. По крайней мере, в течение последнего часа. У нас с этим строго. Мы, кого попало, в гарнизон не впускаем.

- Смирно!!! - закричал дежурный по полку старший лейтенант Попов и выбежал навстречу генералу для доклада.

-  Вольно, - сказал Герасимов. - Кто из "чужих" в штабе?

-  Начальник штаба Военно-воздушных сил генерал-лейтенант Кузнецов.

- Что же ты Попов, команду смирно подал, в то время когда старший начальник уже в расположении штаба?

-  Виноват, товарищ генерал.

- Учи устав внутренней службы, Попов. Эта книга должна быть твоей второй настольной книгой, после руководства по лётной эксплуатации самолёта Ил-78. Понял? – строго спросил генерал.

-  Так точно!!!

-  И не ори так, - сморщил лицо Герасимов. - Ты ведь лётчик, а не пехотный офицер.

Генерал-лейтенант Кузнецов сидел в кабинете командира дивизии за его рабочим столом.  Он беседовал с командиром полка самолётов-заправщиков и его начальником штаба.

- Быстро ты доехал, - сказал московский начальник Герасимову, после того как поздоровался с ним за руку.

-  Сам за рулём был, - ответил Александр Иванович.

-  Тогда понятно. На сверхзвуке летел.

Присутствующие громко и неискренне рассмеялись.

- Садитесь, товарищи командиры, - предложил Кузнецов. - Разговор у нас будет очень серьёзный и совершенно секретный.  На первое декабря этого года в Украине назначены выборы первого президента страны и одновременно будет проведён референдум о независимости. Не трудно предсказать, что после первого декабря на политических картах мира появится новое независимое государство. В силу своего географического и экономического положения Украина не будет претендовать на ведущую роль в мировой политике. А это значит то, что стратегическая авиация ей будет не нужна. На основании этого вывода, штаб ВВС принял решение о передислокации вашей дивизии на территорию России. В полном составе. Базироваться будете в Горьковской области. 184-й бомбардировочный полк на аэродроме Правдинск, а полк заправщиков на аэродроме Ленинская слобода.  Штаб дивизии будет расквартирован в Горьком. 

Согласно приказу командующего, личный состав полков должен быть в готовности "номер два" с первого ноября. Перебазирование может быть назначено на любой день с первого по седьмое число. Подготовку к нему приказываю держать в полном секрете. Круг лиц, привлекаемых к разработке операции "Осенние каникулы", должен быть ограничен до минимума. После поступления команды на взлёт вы должны будете поднять полки по боевой тревоге и раздать командирам экипажей пакеты с приказом о передислокации. Пакеты должны быть именные и розданы каждому командиру воздушного корабля под роспись. Во избежании недопонимания лётчиками важности момента присутствие офицеров особого отдела желательно. Это придаст боевой тревоге больше боевитости.

Первая и вторая эскадрилья полка самолётов заправщиков должна будет сделать короткую остановку в Прилуках и взять на борт технический состав 184-го полка. Третья эскадрилья должна забрать инженеров и техников своего полка.

- Наши все не поместятся, - подал реплику командир Узинского полка.

- Придётся взять наиболее ценных специалистов. Другого выхода у нас нет. Для тех, кто не поместится в грузовых отсеках Ил-78-х, подготовьте проездные документы для прибытия на новое место службы.

- Как планируется обеспечить лётчиков жильём на новом месте службы? - спросил генерал Герасимов.

-  Будем решать. Денег на строительство жилых домов для вашей дивизии в бюджете этого года нет. Я думаю, вы понимаете почему. Для лётчиков-истребителей полка противовоздушной обороны в Правдинске заканчивают строительство жилого дома на шестьдесят квартир. Это не наше ведомство, но думаю, ПВОшники войдут в наше положение и поделятся жильём. Квартир тридцать мы у них выпросим, я гарантирую, а в следующем году развернём строительство, и в Ленинской слободе для заправщиков, и в Правдинске для бомбардировщиков. За год по одному дому мы построим.

- Это очень мало. У меня двадцать экипажей Ту-160, по четыре человека в каждом плюс двадцать человек офицеров управленцев. Грубо посчитав, будет сотня, - Герасимов взглянул на командира полка самолётов-заправщиков. - А в Узинском полку в восемнадцати экипажах по семь человек и плюс, опять же двадцать управленцев. Это почти сто пятьдесят человек. Весь лётный состав имеет семьи. И их мы должны обеспечить квартирами в первую очередь. Иначе они не о полетах будут думать, а о своих семейных проблемах. Для этого нам не то что тридцать квартир, нам двухсот будет мало. Не говоря уже об остальных военнослужащих обоих гарнизонов. В городке Узин проживает всего пятнадцать тысяч человек, шесть с половиной из них военнослужащие и члены их семей. Такая же примерно картина и в Прилуках. Куда мы их денем?

-  Мы с командующим обсуждали эту проблему. Думаем, что количество нуждающихся в жилье военнослужащих можно будет сократить. Офицеры предпенсионного возраста, перегнав самолёты, смогут вернуться в свои квартиры на Украину. Молодёжь поживёт в офицерских общежитиях. А лётный состав среднего возраста к концу следующего года жильём мы обеспечим. Технический состав авиационных полков, тыловиков, связистов и аэродромщиков бросьте здесь. И давайте оставим эту тему. Для нас главное спасти авиатехнику, а люди? Что же, кто захочет продолжать служить, те поживут и в трудных условиях. Они ведь присягали "стойко переносить тяготы и лишения воинской службы". Не всю же жизнь на сытных харчах Украины сало нагуливать, - в голосе генерал-лейтенанта появились металлические нотки. - Мы должны думать, прежде всего, о защите отечества, а всё остальное - вопрос второго порядка.

"Нач. штаба дипломатическую академию не заканчивал. Это точно. Трудные вопросы вызывают у него раздражение. К тому же он косноязычен. Надо его отсюда спровадить как можно скорее, а потом, в тишине, все с замами обдумать",  - комдив согласно кивнул головой и сказал:

-  В принципе задача ясна товарищ генерал-лейтенант. Будем выполнять.

Кузнецов хлопнул себя ладонями по коленям и, поднимаясь из-за стола, сказал:

-  Раз задача понятна и у вас ко мне нет вопросов, то после обеда я вылечу в Москву.

В генеральском зале лётной столовой Вера обслуживала двух генералов. Каждый раз, когда она выходила за новыми блюдами, стоящий за дверью начальник продовольственной службы спрашивал её нравится ли "высокому" московскому гостю то или иное блюдо. После обеда генерал-лейтенант Кузнецов, в сопровождении командира полка, уехал на аэродром, а комдив  подозвал Веру:

-  Ты, до которого часа работаешь сегодня?

-  До шести, Александр Иванович.

-  Подожди меня после работы за воротами КПП. Я в Белую Церковь поеду ночевать и подвезу тебя. – Спасибо, товарищ генерал, я на этом полтора часа времени сэкономлю.

Как только Герасимов покинул обеденный зал, Вера подошла к телефону и позвонила в свою квартиру.

-  Алло, - прозвучало нейтральное приветствие.

-  Вячеслав, я приеду не одна.

-  Отлично. Я буду в гостинице "Рось", - ответил Камерон и повесил трубку.

Вера подошла к воротам контрольно-пропускного пункта без десяти минут шесть. Через пять минут из-за поворота показалась генеральская "Волга". Герасимов сидел за рулём в  зеленовато-коричневом комбинезоне. Его фуражка, с расшитым золотом козырьком, лежала на панели приборной доски. Александр Иванович остановил машину и предложил девушке сесть на заднее сиденье. Тонированные стекла автомобиля скрыли Веру от любопытных глаз двух десятков вольнонаёмных базы, ожидающих автобус в пятидесяти метрах от ворот КПП.

-  Расскажи мне о себе, - не поворачивая головы, сказал Герасимов, после того как машина выехала из Узина.

- Особенно то и нечего рассказывать. После школы пошла работать официанткой в гостиничный ресторан. Как только накопила денег на квартиру и мебель, тут же уволилась и пришла в лётную столовую.

-  Мужа, наверное, хочешь найти среди лётчиков? Молодого, красивого.

-  Мужа или близкого друга, это как получится. А молодого или постарше, красивого или попроще, значения не имеет. Это цветы в вазе должны быть красивыми. Обоям на стенах красота тоже не помешает, а мужчина должен быть, прежде всего, умён. С ним должно быть интересно. Я в партнёре ценю интеллект, а внешние данные меня мало интересуют.

-  Приятно осознавать, что не вся современная молодёжь бездушна и глупа, - с удовольствием ответил Вере генерал.

Впереди показался рекламный щит придорожного ресторана. Герасимов, включил правый поворот и  сбавил скорость.

-  Вы кушать хотите Александр Иванович? - спросила Вера.

-  Да, поужинаешь со мной?

-  С удовольствием поужинаю, но только не в общепитовской точке. Я в этой системе шесть лет проработала, и знаю из чего, и как они готовят еду.

-  Но у меня в служебной квартире пустой холодильник.

- Поехали ко мне, - предложила девушка. - У мня и еда есть и коньяк. Или вино, если хотите.

-  А это для тебя удобно?

-  Нет ничего лучше, чем иметь в гостях такого мужчину, как Вы.

- Тогда я не могу отказаться, - сказал Герасимов беззаботно, выключил указатель поворота и добавил скорость.

Водитель обогнавшего их "Запорожца" пронзительно посигналил им и покрутил пальцем у виска. Генерала это развеселило. В другой день он может быть и догнал бы хама на трассе, но не сегодня. Предложение поужинать, прозвучавшее из уст девушки, подняло испорченное генералом Кузнецовым настроение. За последние дни он нередко вспоминал о встрече с ней на командно-диспетчерском пункте и мечтал познакомиться с Верой поближе. Омрачать предвкушение приятного вечера погоней за "Запорожцем" не хотелось. Миновав завод электротехнических изделий, на окраине Белой Церкви, генерал спросил Веру:

-  Куда прикажите дальше?

Девушка назвала адрес.

-  Это на соседней улице от моей квартиры, - удивился совпадению генерал.

- В городе всего три новых микрорайона. Самый большой из них наш, Таращенский. Вероятность совпадения, более чем тридцать три процента, товарищ комдив. Так, что не удивляйтесь, мы с Вами соседи.

У небольшого рынка Герасимов остановил машину, купил у бабки букет роз и вернулся за руль.

-  Раз красивого мужчины у тебя в гостя сегодня не будет, то пусть хоть красивые цветы в вазе постоят, - он, улыбаясь, передал букет на заднее сиденье Вере.

Герасимов оставил свою "Волгу"  у кооперативной девятиэтажки. Фуражку он бросил на заднее сиденье машины. "Не стоит привлекать внимание" - решил генерал.

Осмотрев квартиру девушки Александр Иванович вошёл в кухню, где Вера готовила ужин.

-  Хороший у тебя вкус. Мебель, книги, электроника - все хорошо подобрано.

-  Я рада, что Вам понравилось. Открывайте вино и коньяк. Я скоро уже закончу с закуской.

Герасимов посмотрел через стеклянную дверцу подвесного шкафа на ряд бутылок и выбрал себе армянский пятизвёздочный коньяк «Арарат».

-  Вера, ты белое вино будешь пить или красное?

-  Скажем так, раз Вы подарили мне красные розы, то пить я буду красное вино. А если бы это были астры, то я бы предпочла белое.

Герасимов улыбнулся, взял бутылки и фужеры, и ушёл в комнату. Вера вкатила складной столик с закусками вслед за генералом.  Александр Иванович стоял посредине ковра с бутылками в руках и в нерешительности посмотрел на девушку.

-  Ни стола, ни стульев. Может вернёмся в кухню и там поужинаем.

-  Я сейчас все приготовлю, - с этими словами Вера убрала с журнального столика видеокассеты и журналы, пододвинула к нему мягкое кресло и предложила генералу сесть в него. - Вы садитесь здесь, а я на кровати. И удобно, и не тесно.

Они выпили за знакомство, потом за дружбу, потом за тех, кто улетел и не вернулся, потом пили за здоровье каждого из присутствующих и бутылки опустели.

-  Добавим? - спросила Вера.

- Мне, пожалуй, уже хватит, - сказал генерал и поднялся из глубокого кресла.

-  Вы куда собрались, Александр Иванович? Вечер только начинается.

-  Мне, наверное, уже пора? -  сказал Герасимов и слегка покачнулся.

-  В таком состоянии я Вас за руль не пущу. Вы и машину разобьёте и сами, не дай бог, погибните.

Она отодвинула в сторону журнальный столик.

-  Вы лучше ложитесь на кровать. А я Вам кофе сварю. Сейчас только девять часов вечера, если Вам за пару часов станет лучше, то поедите домой, а нет, то переночуете у меня.

Голова Герасимова кружилась. Бутылка коньяка выпитая им за неполный час тянула его в постель. Не снимая комбинезон он опустился на покрывало кровати и закрыл глаза. Уходить ему категорически не хотелось.

В комнату тихо вошла Вера. Она успела принять душ и переодеться в подаренный Камероном махровый халат. Девушка села на край кровати рядом с генералом, и положила ладони на шею Александра Ивановича. Пальцы Веры прошли хорошую подготовку. Они перебирали каждую мышцу верхней части спины, забирались Герасимову в волосы на затылке. Недавно появившаяся у генерала лёгкая головная боль постепенно исчезла.

-  Александр Иванович, снимите-ка Вы куртку. Я Вам настоящий массаж сделаю. 

Герасимов с удовольствием подчинился приказу прекрасной девушки. Он снял куртку и майку, и лёг на живот. Официантка села ему на спину и генерал понял, что солнце уже закатилось за горизонт. На его спине сидела голая попка, которой он ещё недавно любовался на КДП. Почувствовав прикосновение тёплого тела, Александр Иванович попытался перевернуться на спину, но Вера удержала его руками на животе. Она помнила советы Камерона. Если ему сейчас позволить взять её, то у генерала ещё останется время протрезветь и уйти домой.

-  Не спешите, Александр Иванович.

Генерал расслабился, а Вера сняла с себя халат и легко провела твёрдыми сосками своей груди по спине Герасимова. По телу генерала пробежала лёгкая дрожь. Массаж продолжался долго. "Такой эрекции я давно не испытывал. Это становиться невыносимо. Стыдно будет, если я не сдержусь, как безусый мальчишка" - мысли прыгали в голове одна за другой. "Всё. Хорош. Больше не могу". Герасимов с силой развернулся на спину, снял брюки и посадил Веру на себя. Девушка упёрлась руками в его в грудь и задвигалась над генералом  всё быстрее и быстрее. Когда Александр Иванович выгнулся, и замер, Вера глубоко осела на нем и застонала. Генерал обмяк, а девушка легла на его грудь и обняла плечи руками. Некоторое время они лежали молча. Герасимов обнял Вера за спину и тихо сказал:

-  Извини, что так быстро все закончилось.

Вера нежно поцеловала генерала в губы и произнесла:

-  Ну, что Вы. Всё было прекрасно.

-  Вер, сделай одолжение, называй меня наедине Сашей. Хорошо?

-  Саша, - повторила девушка. -  Как это мило.

Под утро генералу приснился эротический сон: "Он стоял на коленях за спиной очаровательной блондинки и с силой подтягивал её за бедра к себе. Блондинка извивалась в его руках, мотала головой из стороны в сторону и стонала от удовольствия. Герасимов не выдержал опять. Что это со мной? Вторая молодость? Юношеские поллюции? К чему бы это?" Он провёл рукой под одеялом. Вокруг все было сухо. Открыл глаза и увидел милое лицо Веры. Глаза её искрились, губы растянулись в озорной  улыбке.

-  А ты проказница, - всё поняв, сказал Александр Иванович

- Вам было пора просыпаться. Уже половина седьмого. Так я решила, что лучше разбудить Вас таким способом, чем дребезжанием будильника. Вы понежьтесь ещё в кровати, пока я Вам кофе сварю и завтрак приготовлю.

Она встала из постели, и генерал залюбовался абсолютной красотой голой девушки.

В большую кружку крепко заваренного кофе Вера положила одну таблетку нового американского лекарства, которое регулярно принимал Камерон, проводя с Верой "тренировочные" занятия в постели.

Неделю назад девушка впервые увидела аптекарскую пластиковую баночку в руках у Маккея. Вид лекарства в руках у Камерона встревожил Веру. Она спросила его: "Здоров ли он?". Камерон объяснил ей, что он абсолютно здоров, а таблетки, которые он принимает, предназначены для повышения кровеносного давления. Их недавно разработали в лабораториях ЦРУ для сотрудников спецслужб. "Это возбуждающее средство, - сказал Маккей. - Она значительно улучшает выносливость организма. Как побочный эффект, оно резко повышает мужскую потенцию. Будешь кормить ими своего генерала. Только не мешай их со спиртным. Это может вызвать боль в мышцах, головокружение, а хуже всего диарею. По-простому, расстройство желудка. Особенно у тех, кому под пятьдесят. Герасимов нам нужен живой и здоровый". Впоследствии Вера убедилась, что лаборанты в ЦРУ зарплату свою получают не зря. Камерон, во время лекций, трудился над ней как кролик из штате Кентукки над своей крольчихой. По пять-шесть раз в день. "Не плохо ребята  устроились. Ешь таблеточки и трахайся без передышки", - думала она тогда, в очередной раз отправляясь в душ.. 

"Сейчас проверим, как эти таблетки будут работать на русских мужиках. - Вера резала бутерброды и разговаривала сама с собой. - Вчера давать было нельзя. Все таки он бутылочку армянского один уговорил. А сейчас как раз. Трезвый и опустошенный. Абсолютно чистый эксперимент получится".

Генерал сидел на кровати с пультом дистанционного управления от и телевизора смотрел видеокассету. На плёнке была запись новостей на английском языке. Высокая стройная женщина в строгом деловом костюме стояла у карты мира с указкой в руке и комментировала последние политические события. За её спиной горели неоновые буквы "Naked news studio". Вера поставила поднос с дымящейся кружкой кофе на ноги Герасимова и села на кровать. Генерал взял в руку кружку и добавил громкость звука телевизора. Ведущая новостей сняла очки и сказала по-английски:

-  Сегодняшние новости мы начнём с обзора политических событий в странах Восточной Европы, - закончив фразу, она сняла туфли и босиком подошла ближе к карте. - На огромном пространстве европейской части бывшего Советского Союза…- она расстегнула единственную пуговицу на пиджаке, -… недавно появились несколько новых государств, - женщина сняла пиджак и повесила его на стул. - Запомните их названия, - её малиновые губы преувеличенно выпятились вперёд и ведущая по слогам произнесла.  - Бе-Ло-Ру-Сси-Я, - при этом обвела указкой Белоруссию, а затем медленно расстегнула юбку. – У-Кра-Ина, - она сняла её и положила на пиджак. – Гру-Зия, - женщина сняла с себя белую, шелковую рубашку. – Азер-Бай-Джан, - расстегнула бюстгальтер и отвернулась к карте. - О, Ар-Ме-Ния, - повернулась лицом к телекамере, показала свою прекрасную грудь и указкой ткнула в карту, где по её мнению должна была быть Армения. - Что же я забыла? - в задумчивости произнесла она, выпятила нижнюю губу, слегка побарабанила по ней указательным и средним пальцем и посмотрела на свои трусики. – Вспомнила, - улыбнулась ведущая и медленно потянула последнюю часть своего наряда вниз, полностью обнажаясь. – Мол-До-Ва, - певуче произнесла красавица и распрямилась во весь рост, демонстрируя великолепную фигуру.

Оставшись у карты совершенно голой ведущая сказала:

-  К сожалению, очень сексуальный мужчина, бывший президент СССР Михаил Горбачев, остался не у дел. А теперь коротко о спорте. Лейкерсы из Лос- Анжелеса выиграли у Кавалеров из Кливленда, Булзы из Чикаго проиграли Рапторсам из Торонто, Майджики из Орландо обыграли Кингов из Нью-Йорка, - перечисляя результаты последних игр национальной баскетбольной ассоциации ведущая новостей не спеша одевала свою одежду.  Застегнув пуговицу на пиджаке она с грустью сказала, - а о погоде мы поговорим в следующий раз.

Генерал уже устал удивляться, он выключил телевизор пультом дистанционного управления и тихо спросил:

- Ты где это взяла?

-  Знакомая девчонка из Киева привезла. А что понравилось?

-  Понравилось. Интересные были новости.

Вера убрала с постели поднос и поцеловала генерала в губы.

-  Вы такой умный. По-английски понимаете.

Рука её заскользила по телу Герасимова. Александр Иванович почувствовал, что опять хочет девушку. Сердце его билось как на первом свидании. "Что это со мной? Третий раз за неполные двенадцать часов. Неужели это чувство к молоденькой девушке просыпается?" Он стоял на коленях, держа Веру за бедра, воплощая в явь свой недавний сон. Вера подбадривала его словами:

- Хорошо. Ещё. Вот так. Сильней. Как здорово. Какой ты сильный. Ты просто сводишь меня с ума.

"А ты меня" - подумал Герасимов.

Глава двенадцатая

24 октября 1991 года. Узин.

В секретной библиотеке штаба полка машинистка Петрова печатала под копирку секретные приказы командирам самолётов заправщиков Ил-78. Обитая железом дверь была закрыта на засов, на окнах висели темно-коричневые плотные шторы не пропускавшие ни одного луча солнечного света. На стене, напротив рабочего стола Людмилы, висел плакат времён Второй мировой войны.  На большом листе ватмана было изображено строгое лицо женщины в красной косынке с прижатым к плотно сжатым губам указательным пальцем. В правом верхнем углу плаката красными буквами были напечатаны безымянные строки:

БУДЬ НА ЧЕКУ.

В ТАКИЕ ДНИ

ПОДСЛУШИВАЮТ ДАЖЕ СТЕНЫ

НЕДАЛЕКО ОТ ДОЛТОВНИ И СПЛЕТНИ

ДО ИЗМЕНЫ.

Под изображением головы огромным шрифтом горел приказ: НЕ БОЛТАЙ!

Начальник штаба подполковник Семёнов стоял за спиной машинистки и диктовал ей сухие слова боевого приказа. Монотонные звуки «Клик. Клик. Клик», вылетающий из ГэДээРовской «Эрики», эхом отражались от стен «секретки».

- В местах где, должны стоять фамилии командиров кораблей и время взлёта самолётов, оставь пробелы. Я позже впишу их рукой сам, - приказал Семенов Петровой.

Не вставая из-за стола Людмила вынула из машинки пять первых отпечатанных копий, отделила их от листов копировальной бумаги и передала в руки начштаба. Подполковник бегло взглянул на первую страницу, не найдя грамматических ошибок на ней удовлетворительно хмыкнул, положил документы на стол и засунул свою правую руку в разрез платья секретчице. Вяло помяв большую мягкую грудь Людмилы, Анатолий Сергеевич задумчиво сказал:

- Остальные пятнадцать копий перепечатаешь с первого экземпляра когда я уйду.

Подполковник не мог понять, нужно ему ещё что-то от Петровой или нет. Он хотел уже было убрать руку, но его взгляд вскользь задел девушку в красной косынке на стене и начальник штаба полка вспомнил о приказе генерала сохранить приказ в тайне.  Неожиданно для Люды Анатолий Сергеевич сильно сдавив пальцами её сосок и глядя женщине в глаза прошипел:

-  Если узнаю, что ты кому-то сказала об этом приказе - отдам под трибунал.

Люда от боли сжала зубы и прошептала:

- Отпустите.

Офицер вынул руку из бюстгальтера и принялся расстёгивать ширинку. Петрова умоляюще подняла глаза на начальника штаба.

-  Товарищ подполковник, не хочу я этого больше. Я сошлась со старшим лейтенантом Поповым. Мы не плохо живём, планируем пожениться. Прошу Вас - не надо.

- Ты не хочешь. Зато я хочу.

-  Смирно! - разлетелся по штабу звук голоса дежурного по полку Игоря Попова.

-  Генерал пришёл, - прошептала Люда и попыталась встать со стула.

-  Слышу, ты не отвлекайся, - Семёнов положил руки ей на плечи и не позволил встать. - Хоть он в секретку и не зайдёт, но я ему могу вскоре понадобиться. Давай побыстрее.

-  Попов, ты опять в наряде? - удивлено спросил генерал.

-  Так точно, товарищ генерал.

-  Только заступил или уже меняешься?

- Меняюсь, товарищ генерал. Ожидаем командира полка для доклада о приёме-передачи дежурства.

-  Как только полковник появится, скажи ему пусть зайдёт ко мне в кабинет. И начальник штаба тоже.

-  Начальник штаба в «секретке». Прикажите позвать сейчас?

- Нет. Пусть заканчивает свои дела не торопясь. Он мне без командира полка не нужен.

Генерал вошёл в свой кабинет, осмотрел его, взял стоящий в углу дежурный чемоданчик и положил его на стол. Усиленный по углам пластмассовыми накладками, среднего размера, коричневый чемодан был почти пуст. Полотенце, пара носков, трусы, майка, бритва, зубная паста и щётка. "Что ещё нужно лётчику, вылетающему по боевой тревоге? Да и зачем это членам воздушного экипажа нужно вообще? Ведь в случае "настоящей" боевой тревоги, все самолёты полетят только в один конец. Не на радиус полёта, как мы это отрабатывали на учениях, а на максимальную дальность. До сухих баков. С полной боевой загрузкой. Домой все равно возвращаться будет не зачем, и не к кому. Не будет на родной земле ни домов, ни взлетно-посадочных полос. Так что обратного пути ни у кого не будет. Негде будет сесть", - усмехнувшись своим грустным мыслям, генерал стал укладывать в чемодан вещи принадлежащие ему лично. Со стены он снял почётную грамоту, полученную им от министра обороны СССР Дмитрия Язова, со стола две фотографии своих дочерей в рамочках. Затем он вынул из тумбочки стопку рабочих тетрадей. Две из них он, не задумываясь, бросил в мусорную урну. На титульном листе одной красивым почерком было выведено "Марксистско-Ленинская подготовка", на другой "Политико-воспитательная работа в авиационной дивизии". Уложив все вещи в чемодан генерал сел в кресло и задумался. Покидать кабинет было жаль. "Несомненно мои новые кабинеты и в Правдинске, и в Ленинской слободе, и в Горьком у меня будут ничуть не хуже, чем этот или прилукский. Только вот маленького уютного Узина в моей жизни уже не будет. А Вера? Как жаль, что я не встретил эту чудную девушку раньше. Что делать с ней? Можно, конечно, посадить с техниками в Ил-78 и вывезти в Россию. А если она не захочет? Что тогда? "

Дверь кабинета открылась и командир полка с начальником штаба поздоровались с Герасимовым:

-  Здравия желаем товарищ генерал.

- Проходите и присаживайтесь, - вместо приветствия ответил Александр Иванович. – Успели обрадовать своих близких секретной новостью?

-  В общих чертах, да, - ответил командир полка.

-  И какова реакция? - спросил генерал.

- Моя сказала: "Лети, годик послужишь, демобилизуешься и вернёшься домой", - ответил полковник.

- А моя, - сказал начальник штаба, - порекомендовала мне даже не возвращаться.

- Картина ясна, - генерал поднялся из кресла, подчёркивая этим, что всё, что он хотел сказать своим подчинённым он уже сказал. - Я сегодня уеду в Прилуки, готовить бомбардировочный полк к передислокации, а вы следите за секретностью и не спеша готовьтесь к  службе в России.

Как только офицеры ушли из кабинета Герасимова, Александр Иванович позвонил заведующей лётной столовой:

-  Семеновна, доброе утро.

-  Доброе утро, Александр Иванович. Как спалось?

- Хороший вопрос и спалось хорошо. Вот что, Семеновна, Веры пару дней не будет на работе, ты панику не поднимай. И скажи начальнику финансовой службы, что я приказал выписать тебе премию в размере одного оклада. "За отличный подбор кадров".

-  Большое спасибо Александр Иванович. Вы кушать будете?

-  Нет. У меня теперь есть и кормилица. и поилица.

Поговорив с заведующей столовой, генерал позвонил Вере.

Девушка лежала поперёк кровати на спине. Её длинные, стройные ноги сплелись за поясницей у Маккея, а руки нежно обвивали его шею. Услышав телефонный звонок, Вера замерла под Камероном, одарив его вопросительным взглядом. Полковник отжался на руках от постели, укоризненно посмотрел на девушку и негромко сказал:

-  Ответь на звонок. Ведь это явно тебя разыскивают.

Вера дотянулась до телефона, подняла трубку и сказала:

-  Алло.

-  Хорошо, что ты дома, - послышался приятный баритон Герасимова. - Я уже освободился и через час буду у тебя.

-  Я очень рада. Буду ждать, - ответила Вера.

Камерон прижался к телу девушки и задвигался вновь. Официантка лежала под ним пассивно, не отвечая на проявление страсти взаимностью.

- Ты почему замерла? Уснула, что ли? - недовольным голосом проворчал ей в ухо Камерон. – Давай шевелись. Вращай бёдрами. Это наше с тобой последнее свидание на украинской земле. Я хочу запомнить его надолго.

-  Он через час приедет, - вяло ответила Вера и неохотно двинулась на встречу движению американца. 

-  О-о-о-о-отлично! - наконец-то закончил слово Маккей.

Отдыхая рядом с Верой от трудов разведческих, Камерон давал ей последние инструкции.

-  Я сегодня уеду в Москву. Дальше все будет зависеть от тебя. На журнальном столике найдёшь пятьсот долларов. Тебе на расходы. Позвоню как только решиться вопрос с дивизией. По телефону я скажу тебе только номер поезда, которым ты должна будешь приехать в Москву, и день отправления из Киева. Ни вещей, ни документов с собой не бери. Я встречу тебя на вокзале и сразу отвезу в аэропорт. Всё ясно?

-  Как же я полечу без документов? - Вера сидела голая на кровати, сложив по-турецки ноги.

- Я отправлю тебя с дипломатической почтой, - взглянув на часы, продолжил Маккей и начал одеваться. - Без таможенного и пограничного контроля. В Штатах тебя встретят, выдадут деньги и новый паспорт. На новое имя. Я прилечу через пару дней после тебя и обустрою твою дальнейшую жизнь в лучшем виде. Главное, чтобы ты здесь дожала генерала. Удержи его вместе с дивизией в Украине. А сейчас иди в душ, затем поменяешь постель и будь готова к "тёплой" встрече.

Камерон собрался и оставил Веру одну. Через двадцать минут после его ухода приехал генерал. Вера поцеловала его в прихожей, повесила кожаную коричневую куртку на вешалку и пригласила позавтракать в кухне.

-  Верочка, - спросил генерал, рассматривая узор на чашке из чайного сервиза. - Ты тайны хранить умеешь?

-  У меня их никогда не было. Так что я не знаю.

-  Я серьёзно.

-  А какие: военные или личные? - игриво переспросила Вера.

-  Девчонка, ты девчонка и есть. Ладно, скажу по существу. Меня должны перевести в Горький

- На повышение. Поздравляю, - притворно-безразличным голосом сказала Вера. На глазах её выступили слезы. Как только она убедилась, что генерал их заметил, девушка отвернулась к кухонной плите и взяла с неё чайник.

-  Нет. Не на повышение. Переводят всю дивизию и меня вместе с ней.

-  Жаль. Я только подумала, что нашла мужчину своей мечты, как он тут же должен куда-то ехать. Чаю ещё добавить?

"Какой милый человечек. Прячет свои слезы. Не хочет меня расстраивать. Умница, красавица и большой души человек. Невероятное сочетание".

-  Поехали со мной. Я все устрою. И должность тебе в штабе найду. Скажем, секретаршей. Моей секретаршей. Чтобы ты всегда была рядом. Не будешь больше с подносом бегать.

Вера стянула слезы обратно в глаза и натянуто улыбнулась.

-  Я, в Горький? Ни за что. Название какое-то противное. Ну, был бы он, скажем, Сладкий, или Солёный, в худшем случае Кислый, я бы ещё подумала, а в Горький не поеду. И тебе не советую. Жизнь в нем будет горькая.

- Горький к вкусовым качествам не имеет никакого отношения, - сказал Герасимов. - Город назван в честь пролетарского писателя Алексея Максимовича Пешкова.

-  Знаю я Максима Горького.  В школе проходили. Мимо.

Вера встала из-за стола, лицо её приняло торжественную гримасу, брови слегка нахмурились, а губы  и нараспев продекламировали:

- Над седой равниной моря, - она на секунду замолчала, и Герасимов подумал, что девушка вспоминает вторую стоку из "Буревестника", но Вера продолжила в неожиданном направлении:

................................................................., флаг американский реет.

Между тучами и морем пролетел ракетоносец, чёрной молнии подобный.

То крылом качнул он влево, то крылом качнул он вправо,

Запустил свою ракету,  он по флоту, по шестому.

У проклятых супостатов пьянка шла, гульба большая.

Проморгали супостаты, ту крылатую ракету.

И пошёл ко дну морскому боевой авианосец,   

А красавец быстрокрылый полетел к родному дому.

Где встречала командира синеглазая блондинка.

Генерал беззвучно смеялся. Когда Вера замолчала, он взял её за талию и привлёк к себе.

-  Блондинка, ты моя, синеглазая, - Герасимов носом раздвинул полы её халата и поцеловал девушку в живот. - Ты когда стихи сочинить успела?

-  Прямо сейчас. На ходу. Посмотрела на тебя Саша, и там мне грустно стало, хоть плачь. Вот душа и выдала эти корявые строки. На прощанье.

-  Ты не спеши прощаться. Скажи лучше, откуда ты знаешь про шестой флот?

-  Пару дней назад я впервые присутствовала на политических занятиях в штабе базы. Девчонки спали, пока замполит лекцию читал, а мне все в новинку было, вот я и слушала. Что смогла, запомнила.

-  У тебя блестящая память. Столько талантов в одном человеке, - генерал неожиданно сменил тему разговора. - А если я тебе замуж за меня предложу выйти. Поедешь со мной в Горький как генеральская жена. На законных основаниях, а?

Вера с удивлением посмотрела на Герасимова думала: «Если бы я сама тебя высмотрела, то полюбила бы по-настоящему. Тогда этот момент в моей жизни был бы кульминационным, но за моей спиной стоит Маккей. Не для моего личного счастья с тобой, генерал, он всё это затеял. Камерон не выпустит меня так просто в Россию. Ни за что.» Однако, в слух она сказала другое:

-  Спасибо тебе огромное, Сашенька, за твоё гипотетическое предложение, но я, в отличие от других женщин, не стремлюсь стать генеральшей. Зачем мне разбивать чужую семью. У тебя уже есть жена. Да, она состарилась, я это понимаю, но она прожила с тобой всю жизнь, и выбрасывать её на свалку как поношенное пальто не справедливо. Это у людей искусства так принято, жениться на ученицах театральных вузов, на девочках которые им во внучки годятся. Так у них ведь ни стыда нет, ни совести. А ты Саша, Советский Генерал, с большой буквы. И я готова быть твоей любовницей, пока ты меня не прогонишь. Это, на мой взгляд, и честнее, и приятней. Так давай не будем превращать праздники наших встреч в будни повседневной супружеской жизни. 

-  Но я   не хочу тебя терять. Ты это понимаешь?

- Ищи выход сам. Ты мужчина головастый. Посоветуйся с друзьями, которым доверяешь. Может и не стоит ехать то в Россию. Лично я своих родных и свою квартиру в Б.Ц. не оставлю. Ты, кстати, тоже свою квартиру в Киеве потеряешь. Ты об этом не думал?  А Киев, это тебе не Горький. Вспомни Пушкина:

Толь дело Киев! Что за край!

Валятся сами в рот галушки,

Вином - хоть пару поддавай,

А молодицы-молодушки!

Генерал смотрел на Веру с нескрываемым восхищением.

-  Я Пушкина люблю, - сказал он. - Прочитал почти всего, но это стихотворение мне не известно.

-   "Гусар". Рекомендую, -  ответила девушка.

-  Обещаю найти и прочесть.

-  Не надо искать. Хоть сейчас возьми. Вон у меня в шкафу восемь томов стоят.

-  Нет, сейчас мы на минуту заскочим ко мне, я переоденусь, и мы поедем в Киев, посетим какой-нибудь приличный ресторанчик.

-  Саша, могу я тебе сделать небольшой подарок?

-  Интимный? Ты меня интригуешь.

- Интимный я тебе сделаю в любое время, сегодня я хочу сделать тебе материальный подарок. Пойдём в комнату.

Она подвела Герасимова к стенному шкафу, отодвинула скользящую на колесиках дверь и достала вешалку-плечики с отличным костюмом. Пока Александр Иванович рассматривал его и трогал ткань рубашки висевшей под пиджаком, Вера подняла с пола коробку с туфлями.

-  Это тебе. И домой ехать не надо. Я все купила от носков до носовых платков. Иди в душ, смой с себя аэродромную пыль, а потом переодевайся.

-  А ты ко мне в душе присоединишься?

-  Конечно, я же обещала интимный подарок.

В маленьком ресторане, у станции метро "Ярославов вал", была замечательная кухня. Так, во всяком случае, думал генерал. Чтобы не смущать своего кавалера Вера, на этот раз, воздержалась от комментариев. Она заказала себе бокал дорогого вина и овощной салат. Ни то, ни другое, по мнению девушки, повара испортить не могли.

-  Саша, - обратилась Вера к Герасимову, после того как они слегка утолили голод. - Что ты решил с Горьким?

-  До утреннего разговора с тобой, у меня не было ни каких сомнений в том, что я должен подчиниться приказу. А сейчас я задумался. Что меня ожидает в России. Служебная квартира и пустота. Ни семьи, ни тебя, ни друзей, - он помолчал несколько минут. -  Я собираюсь поговорить с одним моим бывшим подчиненным. Он служит в штабе авиации Киевского Военного округа.  Послушаю, что он скажет. Морально я готов не подчиниться Москве, но хотелось бы иметь прикрытие Киева на случай не предвиденных осложнений. Тебя терять я не хочу. Это сто процентов, но и сесть в тюрьму КГБ мне тоже не хочется.

- Я уверена, такого генерала как ты, Украина не отдаст на растерзание военной контрразведке. Оставив дивизию на месте, ты мог бы рассчитывать не меньше, чем на должность командующего авиацией независимой Украины. А там  и до министра обороны недалеко. В России министр обороны Шапошников - лётчик. В штатах президент Буш - лётчик. Сейчас наступило десятилетие пилотов. Так что судьба даёт тебе шанс отличиться. Лучше оказаться в первом ряду украинского генералитета, чем потеряться в плотном строю российских лампасоносителей. Ты знаешь, сколько в Советской армии генералов?

-  Тысячи четыре, не меньше.

- Так вот, три с половиной из них захотят служить в Российской армии, а остальные четырнадцать республик с их армиями не насчитают и половины тысячи.

-  Это я тоже обсужу с моим бывшим начальником штаба.

- Я уверена, что если ты останешься, то этот поступок не останется не замеченным украинским руководством.  Ты, Саша, главное газетчиков держи к своему штабу поближе. А ещё лучше - телевизионщиков. Договорись с руководством Черниговского областного телевидения, пусть они у тебе в Прилуки дежурную бригаду пришлют. И когда на тебя москвичи наседать начнут, ты позови журналистов. При них, тебя ни только не арестуют, на тебя даже кричать не посмеют.

- Да тебя, Верочка, не в столовой держать надо, а моим первым заместителем. До чего светлая голова, - генерал под столом положил руку Вере на ногу. - Поехали к тебе.

-  Поехали. Только если за ресторан заплачу я, - ответила Вера.

Глава тринадцатая.

25 октября 1991 года. Узин.

Сдав суточный наряд старший лейтенант Попов, вернулся домой и завалился спать. Он проспал почти пять часов. В три дня Игорь проснулся,  нехотя повернулся с живота на бок и увидел Светлану. Девочка сидела к нему спиной, слушала музыку и смотрела телевизор.

-   Как ты можешь смотреть сериал и слушать рок одновременно? - спросил Игорь.

-  А как ты можешь спать с моей матерью, когда я на двадцать лет её моложе?

-  Бесстыдница. Тебе ещё пятнадцати лет нет.

-  Ну и что? Я физически давно уже взрослая и хочу иметь секс каждый день. Думаешь, мне легко за шкафом слушать по ночам как вы стоните и скрипите диваном.

Она сидела к Игорю вполоборота, такая доступная и желанная. Он очень хотел схватить её за талию и подмять под себя, но страх перед Людой останавливал его от опрометчивого поступка. Он знал, что если хоть раз уступить своему влечению и Светланиным уговорам, то от тюрьмы его ни кто не спасёт. Как только Петрова-старшая узнает об этом, так за Поповым тут же закроется дверь тюремной камеры.

- Потерпи ещё пару лет, Светочка, - сказал Игорь, - Если ты за это время не передумаешь, то будешь иметь меня хоть каждый день. А пока тебе нет шестнадцати, я с тобой спать не буду.

-  Ну и дурак, - обиделась девочка и ушла на кухню.

В пять часов вечера, домой вернулась Людмила. Она отправила дочь в магазин за продуктами и как только за дочерью закрылась дверь, сказала Игорю:

-  Я сегодня печатала совершенно секретные приказы для каждого экипажа полка.

-  Ну и что?  Это твоя работа, - безразлично сказал Игорь, не отрываясь от телевизора.

- А то, что в этих приказах, всем вам предписывается одновременно взлететь и приземлиться на аэродроме  Ленинская слобода в Горьковской области.

-  Это обычные учения, - так же безразлично ответил Попов.

Людмила встала между ним и телевизором, закрыв своими широкими бёдрами не только футбол, но и половину окна.

- Что ты заладил "Ну и что? Ну и что?" Ты подумай хоть чуть-чуть. В приказе нет даты взлёта, а это значит, что командование ожидает какого-то события.

-  Какого события?

- У нас референдум о независимости на носу и выборы президента. Вот чего они ждут. Ведь если мы отделимся от России, то наш полк по закону будет принадлежать Украине. А россияне хотят посадить вас под Горьким. Поэтому и приказ этот "совершенно секретный". Чтобы неожиданно было. Понял теперь?

- Понять-то понял. Только мне то до этого, какое дело? Послужил в Узине, послужу в Ленинской слободе. 

-  А я?

-  Что ты?

-  А я как же?

-  Захочешь - поедешь со мной, а не захочешь – здесь останешься.

- Я в этом полку двенадцать лет в очереди на квартиру стояла. И получила её только потому,  что я мать-одиночка. Мы с тобой не расписаны. Так? Так. Завтра ты сбежишь от меня с первой попавшейся смазливой ****ью, и мы с дочерью останемся под Горьким,  в офицерской общаге одни.  Ещё на десять лет ожидания новой квартиры. Нет, мне этого не надо.

-  Хорошо. Оставайся здесь.

-  Значит, я тебе не нужна, - расплакалась Петрова. -  Значит, ты меня не любишь, - рыдала она все громче и громче.

-  Люблю, люблю. Только не ной, - сказал Попов.

-  А если любишь, то не бросишь, - сразу перестав плакать, ответила Люда.

-  А что же мне делать? Не могу же я не выполнить приказ.

-  Что тебе делать? Я скажу что тебе делать . Тебе надо бороться.

-  С кем бороться?

-  С русскими.

-  Как я могу бороться с русскими, когда я сам русский и ты кстати тоже?

- С русскими, не в смысле национальности, а в смысле географического положения. Нужно организовать сбор подписей среди военнослужащих полка, под петицией о нежелании переходить на сторону России. И передать эту петицию в надёжные руки. Так чтобы она попала на самый верх. Когда все Московские планы станут известны в Киеве, нас возьмут под защиту и ни куда не выпустят. Ни нас, ни прилукский полк.

-  Прекрасно, - сдавшись сказал молодой лётчик. - Пиши петицию. Я завтра же поговорю с мужиками.

Людмила села за письменный стол дочери и быстро написала письмо-обращение к президенту Украины. Она могла с уверенностью предсказать, кто первого декабря будет выбран первым президентом, но, будучи женщиной, политически корректной, она  не указала имени будущего избранника народа.

"Уважаемый пан президент.

Мы военнослужащие 409-го авиационного полка, считаем своим долгом, сообщить Вам, что нами получен приказ о передислокации  на военно-воздушную базу Ленинская слобода Горьковской области. Приказ этот мы считаем незаконным, так как наш авиаполк находится на территории Украины и должен принадлежать независимому государству Украина. Просим Вас принять все необходимые меры для предотвращения перелёта нашего полка в Россию.

С уважением и поздравлениями,

Военнослужащие авиационного полка самолётов заправщиков Ил-78."

-  Коротко и сердито, - прокомментировал Игорь.

-  Не умничай. Если не нравится, возьми и сам напиши, - ответила Петрова.

- Ты его завтра распечатай в трех экземплярах и мне отдай в штабе. В рабочее время. Я соберу на нем подписи, - сказал Игорь не вступая в пререкания с гражданской женой. 

-  Зачем в трех? -  спросила Люда.

- В полку только лётного состава больше сотни человек, где они подписи ставить будут? На одном листике?

-  Вот тут ты, Игорёк, прав.  

Собрав за рабочий день более восьмидесяти подписей членов лётных экипажей, Игорь вернулся домой. Нужно было хорошо подумать, как доставить письмо с обращением в руки будущего президента. "Отправить по почте. Разве можно доверять этому ведомству? Письмо, адресованное будущему президенту, немедленно будет переправлено в районное управление КГБ. Как прореагируют "органы" предсказать не возможно. Вероятнее всего положат его "под сукно". Так, на всякий случай. А если передадут информацию в Москву и оттуда поступит приказ арестовать и Петрову, и Попова, за разглашение военной тайны? Нет, почте доверять нельзя. Самому отвезти в Киев. А кому отдать? Не спросишь же у милиционера: Где мне найти будущего президента? Не годиться.  Надо ждать Людку. Пусть она придумает".

Людмила думала над этой же проблемой весь день, пока Попов ходил по самолётной стоянке от одного Ил-78-го к другому, объясняя военнослужащим, какая угроза нависла над их благополучной жизнью. Петрова думала-думала и  придумала. Когда Игорь, встретив её в прихожей, спросил об этом, она поделилась с ним своим гениальным планом.

- И ты, и я знаем, кто будет нашим первым президентом. У этого политического зубра просто нет достойных конкурентов. Но, не смотря на это, у него есть предвыборный штаб в каждом районе и в каждом населённом пункте. Местного представителя его избирательной компании, мы и должны найти. Такие штабы возглавляют только преданные кандидату люди. Занимающий такой пост человек, желая выслужится перед хозяином, гарантированно доставит ему наше письмо.

Вечером, того же дня, Игорь сидел в кабинете председателя районного управления социальной защиты населения. Представитель кандидата в президенты несколько раз внимательно перечитал короткое письмо.

-  В чем тут проблема? - спросил он.

- В том, что четыре сотни офицеров и прапорщиков будут переброшены в Россию. Их семьи останутся тут, так как жилья там для нас нет, и вскоре его не построят. Есть вероятность, что из-за долгой разлуки и бытовой неустроенности некоторые из семей распадутся.

Глаза собесовца выражали пустоту. Было очевидно, что тема развала семей и бытовой неустроенности его не волнует. Игорь лихорадочно искал аргументы, которыми он мог бы задеть маленького начальника за живое. Людкина идея - говорить с социальным работником о людях, явно не работала.

-  Кроме того, что Украина потеряет квалифицированных специалистов, она также потеряет дорогостоящую авиатехнику, - сказал Попов.

-  Сколько стоит ваша авиатехника? – нехотя поинтересовался председатель.

-  Точно я не могу сказать, но думаю, что сотни миллионов долларов. самолёты все почти новые.

-  А можно ли ваши самолёты-заправщики применять в народном хозяйстве?

-  Конечно. Необходимо только вынуть из грузового отсека два топливных бака и вози себе народно-хозяйственные грузы.

-  И сколько такой самолёт может перевезти?

-  Тридцать тонн, на несколько тысяч километров

-  Ты меня убедил, - сказал чиновник.

Он позвонил по телефону в Киев и попросил соединить его референтом будущего президента. Зачитав референту письмо, он кратко рассказал ему о том, что услышал от Игоря. Киевский чиновник изъявил желание поговорить с офицером лично.

-  На сколько точна Ваша информация? Не слухи ли это? - спросил референт.

- К нам приезжал начальник штаба ВВС из Москвы. А на следующий день моя жена печатала совершенно секретный приказ о нашем перебазировании.

- Передай председателю, пусть пришлёт мне это письмо по факсу. И вот ещё что, запиши мой телефон. Если полк получит приказ на взлёт до первого декабря, сразу звони мне лично.

-  А если мы получим этот приказ после первого? - спросил Игорь.

- А после первого мы вас никуда не выпустим, - голос референта звучал уверенно и Игорь понял, что его Киевский собеседник на голову умнее местного председателя собеса.

Старший лейтенант Попов шёл домой и думал: "Интересно, с какого уровня гражданские начальники перестают думать о людях и берут в расчёт только экономическую целесообразность? В армии эта граница лежит между командиром полка и комдивом. Командир полка ещё видит людей и пытается, в меру своих сил, решать их проблемы, а комдивы уже решают только поставленные высшим командованием задачи и на людей им плевать. На сегодняшнем примере можно сделать вывод, что у гражданских этот водораздел лежит на уровне района. Председатель колхоза ещё печётся о конкретном колхознике. А руководителю районного масштаба уже не до людей. Даже если он по долгу службы призван заниматься ими. Как, например, председатель комитета по социальному обеспечению".

Сразу же после утреннего построения полка Попова вызвал к себе командир.

-  Я слышал, что ты вчера подписи собирал, - издалека начал полковник.

-  Собирал.

-  Отправил письмо?

-  Отправил.

-  Надёжным путем?

-  Через доверенного представителя избирательной компании будущего президента.

-  Ну что же, теперь молись. Если нас не выдернут отсюда, будешь героем, а если выдернут, то загремишь по трибунал, вместе с Петровой.

На втором месте после посещения штаба ВВС в Москве, генерал не любил находится в медицинских учреждениях. Будучи абсолютно здоровым человеком, он считал это время выброшенным из жизни. Однако, всю следующую неделю комдив провёл в окружном военном госпитале в тридцати километрах от Киева, в небольшом живописном городке Ирпень.

Раз в три года каждый член лётного экипажа, достигший тридцати пяти лет, должен был проверять свое здоровье на углублённой врачебно-лётной комиссии. Окружных госпиталей в Украине было четыре. Весь лётный состав знал, что в Харьковском госпитале комиссию можно было пройти будучи слепым, глухим, безруким или безногим. Достаточно было вручить терапевту бутылку коньяка и рядовой лётчик, с язвой двенадцатиперстной кишки хоть с прободением, хоть с кровотечением, получал заключение врача - "Здоров".

Условия жизни в харьковском госпитале были ужасными. Офицеры и курсанты местного  истребительного училища жили совместно в общих палатах. Построенный в довоенные годы госпиталь не ремонтировался последние лет тридцать. Серо-зелёные обои на стенах в коридорах и палатах вздулись пузырями, а под высокими потолками в стыках между листами клейстер высох, местами покрылся плесенью, а местами обсыпался. Квадратные плитки линолеума на полу держались на пятачках акрилового клея, и поэтому уголки их либо смотрели в потолок, либо были уже давно оторваны домашними тапочками временных постояльцев госпиталя. Горячей воды в госпитале не видели по полгода. Городская система водоснабжения отключала её на всё лето и подключала обратно, только с началом отопительного сезона. Поэтому этот госпиталь выбирали только ограниченные в деньгах, глубоко больные лётчики.

В Львовском военном госпитале тоже можно было пройти комиссию в любом состоянии здоровья. Но в отличии от Харькова, западенцы предпочитали брать деньгами, а не подарками. С небольшой разницей, то же самое можно сказать и об Одесском госпитале. Отличие было лишь в суммах взяток. Южане были значительно наглее львовян, и расценки у них были выше.

Но если же авиатор считал себя совершенно здоровым и хотел отдохнуть недельку в великолепных условиях он, конечно же, выбирал Ирпень. Здесь врачи взяток не брали, а условия жизни были царскими.

Герасимову не нужно было покупать для врачей коньяк или копить деньги. Красавец генерал был совершенно здоров.  В свои сорок восемь лет он мог бы быть низеньким, толстеньким, с большой лысиной на голове и мешками под глазами. Он мог быть какой угодно, лишь бы держал в узде подчинённых и хорошо летал сам. Но Герасимов был больше похож на пехотного генерала Лопату или даже на генерала воздушно-десантных войск Грачева. Он был гораздо выше среднего роста, имел широкие плечи, сильные руки и кудрявые густые волосы. Когда он три года назад проходил здесь же врачебно-лётную комиссию, медицинские сестры ссорились между собой из-за ночных смен. Каждая из них хотела посидеть за столиком дежурной медсестры хотя бы одну ночь, за неделю пребывания Герасимова в генеральской палате. Знали девочки, что Александр Иванович обязательно выйдет прогуляться ночью по коридору и заведёт с сестричкой разговор о самолётах, о воздушных и наземных приключениях. Прервав свой рассказ в самом интересном месте, он предложит дослушать его в палате. "Под коньяк и рассказывается и слушается лучше", - говорил Герасимов девушкам, но к теме разговора никогда не возвращался. После первой рюмки благородного напитка генерал предлагал девушкам раздеться. Эти предложения скорее напоминали приказы, но всегда воспринимались с радостью. Переспать с Герасимовым среди среднего медицинского персонала считалось честью. То, что генерал был женат, в расчёт никто из них не брал. Каждая верила в сказку о Золушке и старалась в постели, как только могла, надеясь остаться надолго в памяти Герасимова. "А вдруг он через неделю вспомнит обо мне и увезёт с собой в своей "тридцать первой Волге."- думала каждая очередная сестричка.

В этот раз все происходило по-другому. В ночь с понедельника на вторник генерал проспал как солдат первогодка. Весь следующий день он провёл в на осмотрах кабинетах у врачей и лабораториях сдавая анализы, а вечером к нему с продовольственной сумкой приехала дочь. Красивая стройная блондинка, одетая по последней моде стояла в дверях отделения и ждала своего папочку.

- Дочь? Ко мне? - удивился Герасимов, когда медсестра доложила ему о гостье.

Он одел байковый коричневый халат и вышел в длинный коридор.

-  Верка, - обрадовался он, увидев официантку. - Проходи ко мне, дорогая.

Вера взяла свою тяжёлую сумку и прошла в генеральскую палату.

- Я тебя не видел целых три дня и очень соскучился, - оторвав губы от длинного поцелуя, распрямляясь сказал Герасимов. Невзирая на то, что Вера была в высоких кожаных сапогах на десятисантиметровой шпильке, она всё равно была на пол-головы ниже генерала. - Ты как сюда добралась?

-  На такси. Водитель ожидает меня за воротами госпиталя.

-  Пусть ждёт. Я тебя оставить здесь не смогу, но и скоро не отпущу.

- А я и не тороплюсь.  Я тебе кое-что из еды привезла, -  она расстегнула молнию на сумке и выложила на стол сухую финскую колбасу, голландский сыр, две бутылки коньяка и, три баночки чёрной икры и несколько плиток шоколада.

-  Верочка, - взмолился генерал. - Меня тут хорошо кормят.

-  Я у тебя в столовой работаю и знаю, как тебя кормят. Это запас на всякий случай, вдруг гость какой-нибудь важный к тебе заскочит. Будет чем товарища угостить.

-  Ты для меня самый дорогой гость, - сказал Герасимов, снимая с Веры кожаную куртку.

-  Я, это удовольствие, а ты, в перерывах между удовольствием, ещё и делами занимаешься. Не так ли?

-  Так, - смеясь, ответил Герасимов. - Но все с меньшим интересом.

-  Саша, ты помнишь, - стягивая через голову связанный из ангорской шерсти свитер, продолжала Вера. - В пятницу, в ресторане, ты говорил, что хочешь встретиться со своим бывшим сослуживцем?

-  Помню.

- Так вот, вместо того чтобы ехать к нему в штаб округа, где вам все равно не дадут спокойно поговорить, пригласи его сюда, -  она расстегнула пуговицы на боку юбки и повернулась к Герасимову спиной. - Расстегни пожалуйста застёжку на бюстгальтере. Налей ему коньячку, - без перехода продолжила Вера. - Вспомните о былых подвигах, поговорите о сегодняшних проблемах, - она сняла с себя нижнее белье и улеглась под казённое госпитальное одеяло. - А главное, обсудите завтрашний день. Здесь твой друг будет с тобой откровенней. Ты сможешь узнать все штабные новости из последних рук.

Герасимов в халате стоял посреди палаты и слушал Веру. Она лежала, заложив руки за голову, и её упругая грудь была похожа на два холма с крутыми склонами.

-  Определённо твоё место в моем штабе. Я тебе стул прямо возле моего рабочего стола поставлю. И дам тебе должность - личный, тайный советник.

-  Дай мне немного тепла своего сердца. А то я тут одна под одеялом начинаю замерзать.

Глава четырнадцатая

  

30 октября 1991 года. Ирпень.

В среду утром начальник лабораторного отделения госпиталя положил на стол генерал-майора медицинской службы рапорт о результате анализа крови генерала Герасимова. Начальник госпиталя прочитал заключение и побледнел. После минутного размышления он спросил начальника лаборатории:

-  Ошибки быть не может?

-  Нет, мы брали кровь дважды. В понедельник и во вторник.

-  Кто знает об этом?

-  Лаборантка, я и Вы.

-  Предупреди её, что это исключительно секретная информация. Никому ни слова, в том числе генералу Герасимову.

-  Что писать в заключении комиссии.

-  "Здоров".

-  Но ведь это не так.

- Не нам решать. Я пошлю рапорт об этом, он положил руку на лист с результатом анализа, - на самый верх. Пусть они поищут "красивые" слова для разговора с ним.

Вечером того же дня Герасимов принимал у себя гостя. Заместитель начальника штаба авиации Киевского военного округа с радостью принял предложение выпить по "пять капель" коньяка со своим бывшим командиром.  Около часа над столом витали фразы: "А помнишь, у нас в Моздоке был…?", но чаще: "А помнишь, у нас была…?".

-  Что мы все  прошлом говорим? – Герасимов налил по полной. - Как будто помирать собрались. Рассказывай лучше, что нового у тебя в штабе.

- Много движения вокруг. Штаб округа будет базой для создания штаба министерства обороны.

-  Открываются перспективы для роста.

-  Да, тем более, что министром обороны будет командующий восьмой воздушной армией генерал-полковник Трофимов

-  Хорошая новость. За такую новость не грех и выпить.

Они посидели ещё над одной бутылкой, и в девять вечера полковник уехал в Киев, а Герасимов позвонил командующему 8-й воздушной армии.

-  Добрый вечер, Николай Григорьевич. Это Герасимов.

-  Добрый вечер, Александр Иванович. Чем обязан Вашему звонку?

- Николай Григорьевич, извините за столь поздний звонок. Мне нужна Ваша поддержка.

-  Ты где сейчас?

-  В госпитале.

- Чем я могу тебя поддержать? С медсёстрами, что ли, справиться, не можешь?

Герасимов проглотил плоскую шутку командующего и ответил:

- Я получил приказ подготовить дивизию к перебазированию в Горьковскую область.

-  Я это уже знаю. Читал письмо от твоих лётчиков.

-  Какое письмо?

-  Я вижу, ты не в курсе, что у тебя в дивизии делается.

-  Я третий день в окружном госпитале, в Ирпене, на ВЛК.

- Ладно, не оправдывайся. Твои пилоты просят защиты у будущего президента Украины. Не хотят они, понимаешь ли, служить в России.

-  Я звоню по тому же поводу.

Трофимов промолчал в ответ. Он ждал, что скажет  Герасимов.

- Николай Григорьевич, не мне Вам объяснять в каком положении я оказался. Мне нужна Ваша поддержка. Давайте сделаем так, я своих лётчиков защищу сам, а Вы если понадобиться прикроете меня.

-  Так ты, как я понимаю, тоже в Россию не хочешь.

-  Нет. Не хочу.

- Гора с плеч. Я планировал встретиться с тобой после Октябрьских праздников и обсудить твоё будущее и будущее твоей дивизии в составе вооружённых сил независимой Украины. Считай, что мы встретились и поговорили. В декабре после моего официального вступления в должность министра обороны я предложу тебе на выбор несколько хороших должностей. Пока не скажу каких. Пусть это будет сюрпризом. А ты, пока, спокойно проходи врачебную комиссию и за Москву не переживай, ничего они тебе не сделают.

-  Спасибо, товарищ генерал-полковник.

- Ладно тебе. Мы же лётчики. Своих в беде не бросаем. Спокойной ночи Александр Иванович.

2 ноября 1991 года. Ирпень.

В четверг вечером в гости к Герасимову опять приехала Вера. Генерал был в прекрасном настроении. Он рассказал девушке о встрече с бывшим сослуживцем и разговоре с будущим министром обороны. Они выпили бутылку вина, провели час в постели, и Вера мысленно попрощалась с Александром Ивановичем навсегда. А он, проводил её до ворот госпиталя и, когда она садилась в такси, пообещал приехать в Белую Церковь сразу же после Октябрьских праздников.

- Верочка, следующую неделю я должен буду провести в Прилуках. Много неотложных дел накопилось. Как только разгребу их, тут же примчусь к тебе.

-  Будь осторожен на дорогах. Я тебя буду с нетерпением ждать.

3 ноября 1991 года. Прилуки

После обеда, в воскресенье, получив на руки заключение комиссии "Здоров. Годен, без ограничений, к полётам на сверхзвуковых самолётах", генерал  выехал из Киева в Прилуки. Когда он прибыл в штаб дивизии, в нем, несмотря на поздний вечер, царила рабочая атмосфера. Офицеры и прапорщики ходили по коридорам с бумагами в руках, собирали служебные документы в картонные ящики, тихо переговаривались в кабинетах, обсуждая предстоящий перелёт в Правдинск.

"Совершенно секретный" приказ был давно известен всем военнослужащим полка, членам их семей, рыночным торговкам, работникам завода пластмассовых изделий, табачной фабрики и завсегдатаям диско-клуба «Европа». Всем им было жаль 184-й бомбардировочный полк. Они не задумывались над тем, что с улиц города исчезнут праздно шатающиеся пьяные лётчики, всегда готовые прицепиться к их дочерям, они понимали, что с уходом полка городской бюджет Прилук лишится солидного дохода и многие горожане потеряют рабочие места.

Генерал быстро шёл по коридору штаба и улыбался. Он знал то, что ещё ни кому было неизвестно. Герасимов принял решение: ДИВИЗИЮ В ВОЗДУХ НЕ ПОДНИМАТЬ. Ни под уговорами, ни под угрозой. 

"Зря я вещи в Узине собрал. Мне их следует собрать в Прилуках. Здесь я летать больше не буду. Да и никто не будет. Бомбардировщики пусть на земле ржавеют, захочет Россия их иметь, выкупит у Украины, а не захочет, то и не надо. Моё будущее в министерстве обороны. А если не назначат на хорошую должность в Киеве, то мне и в заправочном полку будет хорошо. Верочка у меня есть, самолётов в Узине достаточно, что ещё на старости лет лётчику надо. Выкинем из самолётов топливные баки и переоборудуем Ил-78-е в транспортные самолёты. В Африке для нас всегда работа найдётся. В каком ни будь Конго или Заире грузы для чёрных братьев возить". Зайдя в кабинет, Александр Иванович позвонил председателю Черниговского исполнительного комитета.

-  Семёныч, это Герасимов. Слушай, у меня тут серьёзные политические события надвигаются. Ты не мог бы организовать бригаду тележурналистов ко мне в гости, ну и газетчиков, хотелось бы несколько человек. Тех, что побойчее.

-  Добрый день, генерал. Что за события? Поделись новостью.

-  Пока сказать не могу. Военная тайна. Через пару дней узнаешь, обещаю.

-  Мне их от исполкома в командировку оформить?

- Нет, не надо. Я их в военной гостинице поселю, кормить буду в лётной столовой, и командировочные им моя финансовая служба выдаст. Так что, все расходы за мой счёт.

-  И коньяк.

-  Ну да, конечно. И коньяк, тебе.

После разговора с областным руководителем генерал вызвал к себе командование 184-го полка.

-  Вот, что товарищи офицеры. Я принял решение дивизию на перебазирование не поднимать.

-  Слава богу, - сказал командир полка полковник Валерий Горголь. – Первым приму присягу на верность Украине и дослужу спокойно.

Лицо заместителя командира дивизии по лётной подготовке полковника Воронина, пришедшего на совещание вместе с руководством полка, помрачнело.

-  Командир, - сказал он. - Более семидесяти процентов личного состава готовы ехать в Россию.

- Аккуратней с цифрами, - вставил реплику командир полка. - Вы имеете ввиду лётный состав, наземный персонал ехать в Россию не собирается.

-  А как же приказ? А присяга? Можно ведь и под суд военного трибунала загреметь, -  не обращая внимание на, ещё вчера ловящего каждое его слово командира полка, спросил комдива Воронин.

-  Я присягал государству, которого уже нет. А приказ? Он неправомочный. С двадцать четвёртого августа мы служим на территории независимой Украины. Сейчас идёт формирование нашего министерства обороны. И я не открою вам большой секрет, если скажу. Что не позже чем через месяц мы будем иметь свою армию, военно-воздушные силы и флот. И, кстати, как правильно заметил полковник Горголь, свою присягу.

-   На украинском языке? - спросил заместитель комдива.

- А почему бы и нет? И трибуналом меня не запугаешь. Я Советскую Родину не предавал. Её предали те, кто заседал в Беловежской Пуще. Пусть они опасаются трибунала. А если не дождутся, то их осудит история. Решение моё окончательное. Объявите об этом личному составу. Кто с ним не согласен и хочет служить в России, пусть едет в Москву, в штаб авиации, ходатайствовать о трудоустройстве. Николай Петрович, - генерал обратился к начальнику штаба полка, - дайте распоряжение строевому отделу выписывать проездные документы в Москву и отпускные билеты сроком на одну неделю, всем желающим офицерам и прапорщикам.

- А самолёты? - полковник Воронин не мог смириться с вопиющей несправедливостью. - Стратегические бомбардировщики умрут на украинской земле. Здесь им негде будет летать. Погибнет такая замечательная техника. Лучшая из того, что мы построили за всю историю развития авиации. Самолёты не выработали и десяти процентов своего ресурса. Некоторые из них и ста часов не налетали. А аэродромы? Они зарастут сорняком. Великолепные взлетно-посадочные полосы, два с половиной метра бетона в глубину. На них космический корабль «Буран» мог сесть.

-  Товарищи офицеры, послушайте меня, пожалуйста. Не всё так мрачно как вам кажется. По прогнозам международной ассоциации аэропортов в ближайшие двадцать лет товарооборот на воздушных коридорах Европа – Азия и Балтика – Чёрное море увеличится на шестьдесят процентов. Это породит спрос на новые транспортные развязки. На отрезке, например, между Варшавой и Москвой есть потребность в двух-трех аэродромах. По подсчётам иностранных специалистов, английских в частности, у Украины самый высокий в мире коэффициент транзитности – три и одиннадцать сотых. Второй показатель у Польши – два и семьдесят две. И Польша от этого получает в год четыре миллиарда долларов, а Советский Союз ни копейки. Украине будет под силу подставить свое плечо и получить хотя бы половину этой суммы, используя эти аэродромы для тяжёлых транспортных самолётов. А, что до бомбардировщиков, то если они очень будут нужны России, то найдётся политическое решение и по ним, - ответил Герасимов. - К твоему сведению, планировалось построить сто таких машин. Так, что если восемнадцать постоят на территории Украины, ничего страшного с Россией не произойдёт. Я смотрю, ты хочешь ещё полетать на них.

-  Да, - твердо ответил полковник.

- Не сочту за предательство, если ты прямо сейчас позвонишь командующему ВВС и сообщишь о моем решении. Заодно и баллов для себя наберёшь, этим звонком, - Герасимов пододвинул красный, без наборного диска, телефон прямой связи со штабом ВВС к краю стола.

Сорокалетнего полковника дважды уговаривать не пришлось.

Глава пятнадцатая

4 ноября 1991 года. Прилуки.

В субботу утром в гарнизон приехала группа журналистов из Чернигова. Генерал встретил их в вестибюле штаба дивизии и лично проводил в свой кабинет. Газетчики расселись на стульях перед командирским столом, достали из карманов диктофоны и блокноты и приготовились выслушать сенсационную новость.

- Можете спрятать свои ручки и магнитофоны обратно в портфели и карманы. Сегодня вы записывать ничего не будете. Я лишь кратко ознакомлю вас с целью вашего приезда. Главные же события развернуться здесь в ближайшие два дня, -  генерал коротко рассказал журналистам о полученном из Москвы приказе.

-  А где же сенсация? - спросил репортёр "Вечернего Чернигова". - То, что Москва хочет подобрать все лакомые кусочки известно всем и давно. Это новость на сенсацию не тянет, так не более чем на одну строку на третьей полосе в любой газете.

- Сенсация заключается в том, что я отказываюсь перемещать дивизию в Россию и завтра, крайний срок послезавтра, сюда прилетят высокопоставленные московские чиновники, которые уговорами или угрозами попытаются изменить моё решение.

-  Это уже пахнет скандалом. Если все произойдёт так, как Вы говорите, то будем считать, что мы не зря сюда приехали.

Журналисты переглядывались между собой. Открытого неповиновения приказу, на таком высоком уровне, вооружённых силах страны ещё не было. Симпатичная шатенка, корреспондент "Черниговской правды", тихо шепнула своему коллеге из "Вечернего Чернигова":

-  Нас тут расстреляют из пулемётов вместе с этим сумасшедшим генералом.

- Если меня положат в один гроб с тобой, то я согласен, - также тихо ответил газетчик и мечтательно улыбнулся своей шутке.

- А снимать вашу встречу нам разрешат? - спросил телеоператор областного телевидения.

-  Здесь я всё разрешаю и запрещаю, - ответил Герасимов. - И если я вас сюда пригласил, значит, будете снимать все. И то, как меня будут крыть трёхэтажным матом, и то, как будут стучать по столу кулаками и топать от злости ногами. Чтобы не пропустить этот исторический момент с утра понедельника вы должны находиться в гостинице и быть в готовности "номер один".

-  Это звучит очень по-военному, только нам не мешало бы знать, что это значит? - спросила симпатичная шатенка. - Мы должны быть всё время одетыми, или нам иногда можно раздеваться?

- Под готовностью "номер один", - пояснил генерал. - Подразумевается готовность в течение тридцати минут. Если Вы успеете за тридцать минут одеться, то можете иногда раздеваться. А если не успеете одеться за пол часа, то позвоните мне. Я приеду и помогу.

Журналисты одобрительно закивали головами и каждый про себя подумал, что он тоже готов помочь девушке собрать с пола разбросанную  второпях одежду.

-  Лучше придите помочь раздеться, - ответила молодая женщина

- Ты уже мне это обещала, - под дружный смех мужчин возмутился корреспондент "Вечернего Чернигова".

-   А до понедельника что мы должны делать? – спросил телеоператор.

- Прогуляйтесь по городу. Сходите в Спасо-Прилуцкий монастырь, осмотрите церковь Святого Николая Чудотворца, вечером можете заглянуть на танцы в клуб обувной фабрики имени «Восьмого марта». Город хоть и маленький, всего семьдесят тысяч жителей, но развлечься здесь есть где, - по голосу Герасимова чувствовалось, что генерал знает тему.

                                           

6 ноября 1991 года. Москва.

В понедельник утром командующий Военно-Воздушными Силами России позвонил министру обороны и рассказал о докладе заместителя командира дивизии по лётной подготовке полковника Воронина.

- Назревает большая проблема, товарищ маршал авиации, - сказал Толкачев. - Неожиданный бунт генерала Герасимова ставит под удар все наши планы связанные с развитием стратегических сил.

Шапошников прекрасно понимал, насколько серьёзна создавшаяся ситуация. Потеря половины сверхзвуковых бомбардировщиков могла стоить ему министерского кресла. Выслушав генерал-полковника, маршал посмотрел на макет Ту-160-го, стоящий у него в книжном шкафу и сказал командующему ВВС:

- Вылетай сегодня же в Прилуки. Разберись на месте, что это Герасимову взбрело в голову. Пообещай ему любую должность в Москве, скажи, что я подписал приказ о назначении его командующим авиации округа.

-  Какого округа? - уточнил генерал-полковник.

- Любого, какой захочет. Название он впишет сам. От московского до дальневосточного. Можешь пообещать ему дипломатическую работу. У нас два десятка вакантных должностей военных атташе. Зашлём в любую точку мира. Короче, обещай что хочешь. Лишь бы он посадил 184-й полк в Правдинске. А потом я с ним поговорю. Я такого демарша ему не прощу. Ты меня понял?

-  Так точно, - Толкачёв кивнул головой.

-  Тогда вылетай. Я не сомневаюсь, что тебе удастся его переубедить, - в голосе Шапошникова легко улавливались угрожающие нотки.

На стоянке прилетающих самолётов аэродрома Прилуки командующего ВВС России встречало все руководство дивизии и 184-го полка во главе с генералом Герасимовым.

Толкачев смотрел на них через стекло самолётного иллюминатора и не верил своим глазам. Под крылом транспортного самолёта его ждали люди, беспрекословно подчинявшиеся ему много лет. Сегодня они открыто отказываются повиноваться. Последний раз подобное случилось в Российской армии в 1917-м году. Тогда императорская армия вышла из подчинения, и империя погибла, унеся с собой в огне гражданской войны более десяти миллионов сограждан. "Надеюсь, в этой революции кровь сограждан не прольётся. Хотя кое-кто заслуживает пулю в лоб."

Из кабины пилотов вышел командир экипаж и доложил, что винты остановились и самолётный трап опущен.

-  Ждите меня в самолёте. Больше часа наша беседа не продлиться, - сказал командующий лётчику.

Не поприветствовав ожидающих его офицеров, генерал-полковник быстрым шагом прошёл мимо вытянувшейся в струнку шеренгой в серых каракулевых папахах и сел в служебную "Волгу" Герасимова. До штаба дивизии генералы доехали молча. На пороге здания командующий приказал собрать руководящий состав в кабинете комдива.

- Я уже распорядился собраться всем в актовом зале. У меня в кабинете будет тесновато, - ответил Александр Иванович.

-  Хорошо, - заметно раздражённо ответил командующий и коротко добавил. - Веди.

К удивлению генерал-полковника в актовом зале штаба дивизии было многолюдно. В дополнение к десятку старших офицеров, генералов ожидало восемь гражданских лиц.

-  Кто эти люди? - спросил Толкачев Герасимова.

-  Пресса, - коротко ответил генерал.

- Какая к черту пресса? Ты что? Мы тут собрались решать совершенно секретные вопросы государственной важности,  а ты газетчиков пригласил?

-  И телевизионщиков тоже, - игнорируя раздраженный тон командующего, ответил Герасимов

- Так ты из совещания шоу устроить собираешься? Я прилетел обсудить план выполнения секретного приказа, а ты гражданских лиц на объект министерства обороны впустил? Эго преступление.

- Приказ, присланный Вами три недели назад, давно не является секретным. Восемьдесят процентов личного состава полка самолётов-заправщиков подписали письмо-обращение к президенту Украины о не допущении передислокации нашей дивизии, - громко сказал Герасимов.

- Какому президенту? В Украине нет никакого президента, - не сдерживая гнев, сказал командующий.

-  Нет, так будет. Очень скоро будет. Через двадцать два дня, - ответил Герасимов.

- Хорошо, забудем на время о заправщиках, - генерал-полковник сел за стол лицом к офицерам и журналистам. - Я прилетел сюда выяснить, почему была приостановлена подготовку бомбардировочного полка к перелёту на аэродром Правдинск? Почему Вы, товарищ генерал, отдали приказ, отменяющий приказ старшего начальника?  Или Вам свобода надоела?

- Ваш приказ, товарищ командующий, не имел юридической силы с момента его подписания. И Вы прекрасно об этом знали сами. Беловежское соглашение, подписанное первыми секретарями коммунистических партий трех братских республик, оговаривает, что все материальные ценности, находящиеся на момент подписания этого документа на территориях вновь образованных государств, будут принадлежать этим государствам. Авиационная дивизия имеет большую материальную ценность. И поэтому она останется в Украине.

- Одумайтесь генерал. Вас ожидает блестящая карьера командующего авиации округа в России. Приказ о Вашем назначении уже подписан министром обороны. Естественно, Вам будет сразу же предоставлена четырёх-комнатная квартира в Москве. 

-  У меня есть квартира в Киеве. И должностью командира дивизии я вполне доволен.

Телеоператор, снимавший весь диалог на камеру, сказал коллеге:

-   Как сказал а? Сила.

- Тихо, я записываю, - показал на диктофон сидящий рядом с ними журналист "Киевских ведомостей".

- Значит, Герасимов, Вы приняли окончательное решение? - вставая из-за стола, спросил генерал-полковник.

-  Да.

-  Что же. Мы передадим Ваш ответ в военную прокуратуру. Я думаю, что они с удовольствием воспользуются возможностью обсудить с Вами Ваше решение.

-  Не пугайте, товарищ генерал-полковник. Я военной прокуратуры России не боюсь. Я служу на территории Украины.

-  Я тебе, Герасимов, больше не товарищ, - зло ответил закипающий от ярости командующий ВВС. - Теперь ты для нас - гражданин Герасимов.

Эти слова он произнёс вставая из-за стола, после чего спешно вышел из актового зала и в комдивовской "Волге" уехал на аэродром.

Вернувшись в Москву, генерал-полковник Толкачев позвонил министру обороны:

- Виктор Сергеевич, извините, что порчу предпраздничное настроение, но Герасимов категорически отказался поднимать дивизию в воздух.

-  Предатель, - коротко сказал маршал и повесил трубку телефона.

В девять часов вечера, во всех квартирах, где был включён телевизор, заиграла бравурная музыка марша из сюиты Георгия Свиридова «Время вперёд!», на голубых экранах телевизоров закрутился земной шар, из Москвы, обозначенной на нем красной звёздочкой, вылетела ракета, земля провернулась на своей оси и ракета упала на Америку. Из глубины экранов выросли буквы "ВРЕМЯ". Нина Бодрова и Игорь Кириллов, подробно рассказали согражданам о хороших новостях, пришедших со всех концов необъятной России, заострили внимание россиян на плохих новостях пришедших из-за рубежа и передали слово своему киевскому корреспонденту. Сергей Шеремет поведал телезрителям о том, как готовится встретить очередную годовщину Октябрьской революции Украина, и в заключении добавил:

- Завтра, в военном параде, по центральной улице столицы Украины, стройными колоннами пройдут войска и боевая техника суверенной страны. Молодое государство быстрыми темпами строит свои вооружённые силы, неотъемлемой частью которых будет стратегическая авиация.

После этих слов режиссёры программы показали сюжет, записанный в Прилуках черниговскими тележурналистами. Диалог Герасимова с командующим ВВС России прошёл в эфире без комментариев.

Камерон не досмотрел программу "Время" до конца, его не интересовали ни новости спорта, ни погода на завтра. Он выключил телевизор, вышел из здания посольства и пошёл в сторону Арбата. Выпавший с утра снег подтаял и чавкал под ботинками, расползаясь кашицей в разные стороны. За спиной слышались шаги «тени». На офицера русской контрразведки Камерон не обращал внимания. Американский разведчик не оглядывался и не смотрел в витрины магазинов. «Хвост» его сегодня не волновал. Маккей зашёл в ближайшее почтовое отделение, несколько минут постоял в очереди к междугородним телефонам-автоматам и позвонил в Белую Церковь.

-  Вера, это Вячеслав Кондратьевич, завтра, номер два.

-  Поняла.

Как они и договаривались раньше, ни каких лишних слов сказано не было. Только день отправления и номер поезда. Позвонив Вере, Камерон в сопровождении   своей "тени" вернулся в посольство.

Десятого ноября во дворце спорта "Олимпийский" был аншлаг. Давно ожидаемый успех российского теннисиста на радость местной публики закрывал международный турнир. Все сорок тысяч билетов были давно распроданы. В финале "Кубка Кремля" встречались две звезды тенниса: опытный турнирный боец  – швейцарец чешского происхождения Якоб Хласек и молодой россиянин, талантливый феномен из Уфы – Андрей Черкасов. На кону стояло треть миллиона долларов и москвичам, заполнившим дворец спорта, очень хотелось, чтобы второй год подряд они достались их соотечественнику. Ожидалось присутствие самого президента России. По слухам он был не только любителем водки и женщин, но также обожал этот вид спорта.

Автомобильная стоянка у "Олимпийского" была давно забита иномарками. Камерон включил сигнал поворота и направил машину прямо на сержанта ГАИ. Дипломатические номерные знаки камероновского "Мерседеса" произвели на сотрудника милиции должное впечатление. Он сказал невидимому напарнику несколько слов по рации и махнул Маккею жезлом - "Проезжай". Как только Мерседес освободил въезд на стоянку, у ног дежурного милиционера затормозила неприметная белая "пятёрка".

-  Мест нет. Поворачивай назад, - недружелюбно сказал сержант водителю "Жигулей".

-  Найди, - невозмутимо ответил тот и показал сержанту удостоверение сотрудника КГБ.

Пока сержант говорил по рации из "Жигулей" вышел пассажир и скорым шагом пошёл на стоянку VIP, к тому месту где оставил машину Камерон. Не доходя до неё несколько десятков, метров офицер «наружки» увидел Маккея. Американец стоя в длинной веренице людей на вход во дворец спорта. Контрразведчик, ловко работая локтями и наступая на ноги неуступчивым болельщикам, быстро продвинулся в очереди и встал непосредственно за Камероном. Шаг за шагом продвигались они к входным дверям, толпа медленно вползала в огромное чрево самого большого крытого стадиона страны. В тот момент, когда американец предъявил свой билет контролёру чекист едва заметным движением прицепил ему на пальто передатчик. Глубоко сидящая на голове спортивная шапочка, скрывала микрофон в ухе сотрудника контрразведки.

-  Сигнал поступает, - услышал чекист.

-  Ваш билетик, - остановила его продвижение билетёрша.

-  Одну минуточку, - принялся искать по карманам офицер.

- Раньше приготовить не мог, - послышались из-за спины недовольные голоса теннисных болельщиков

-  Нашёл, - радостным голосом сказал контрразведчик и показал женщине служебное удостоверение.

Пока контролёр медленно водила глазами по надписи "Беспрепятственный проход всюду",  Камерон успел затеряться в толпе.

-  Я потерял визуальный контакт, - доложил офицер Седьмого управления КГБ.

- Объект не двигается, находиться впереди тебя в тридцати метрах. Остановился. Стоит. Двадцать метров, десять, - по мере продвижения чекиста вперёд комментировал оператор. - Он перед тобой.

Толпы болельщиков проплывали мимо молодого человека, тренированный взгляд быстро скользил по их лицам. Со стороны корта доносились звуки ударов ракетками по мячам. Претенденты на "Кубок Кремля" разминались, обмениваясь пушечными ударами.

-  Нет тут его, - тихо сказал молодой человек.

-  Оглянись. Должен быть. Прибор показывает, что между вами два метра.

-  Урна мусорная и пальто на ней. А его нет. Опять исчез.

-  Сними с пальто передатчик и выходи к машине, - сказал оператор.

Камерон, бросив в урну свое пальто, обошёл овал стадиона и вышел через служебный выход в сторону велотрека. Он сбежал по мраморной лестнице к автостоянке, сел в салатного цвета  "Москвич-412", с московскими номерами и поехал к Киевскому вокзалу. На привокзальной площади полковник вышел из машины и направился к подземному переходу, ведущему к железнодорожным платформам. У перехода стоял пожилой мужчина и ел беляш. Жир капал на его темно-синюю болоньевую куртку. Как только американец прошёл мимо мужчина бросил на ступеньки недоеденное тесто. Вытер руки об джинсы и направился  к  салатному "Москвичу".

Камерон вышел на третью платформу. Скорый поезд номер два "Прага-Москва" прибывал на Киевский вокзал с минуту на минуту. Полковник не знал в каком вагоне приедет Вера, но был уверен, что девушка выйдя из вагона будет стоять на месте до тех пор, пока он её не найдёт. Так она была инструктирована. До сих пор все его указания юная сотрудница выполняла чётко. 

Получив вечерний звонок девятого ноября, Вера слегка заволновалась. То, к чему она так стремилась, было уже предельно близко. "Ещё ночь в этой стране и завтра у меня начнётся новая жизнь. Хорошо, пусть не завтра, пусть послезавтра. Жизнь, где я буду иметь все, что я хочу, а не то, что мне дадут. Жизнь, где я буду спать с кем хочу, а не с кем прикажут или кто больше заплатит. Жизнь, где у меня будет своя машина, своя квартира, а быть может и дом. Где не будет хамов и очередей, алкоголиков и попрошаек. В общем настоящая жизнь, которую я заслуживаю". Она уснула с мечтательной улыбкой на губах. Всю дорогу до Москвы она ехала в купе и молча смотрела в окно. На расспросы спутников и предложения выпить по поводу пролетарского праздника она не реагировала.

Поезд приближался к столице России. По мере замедления его бега Веру вновь охватила тревога. Ни денег, ни документов, по приказу Камерона она мс собой не взяла. "Что я  буду делать на вокзале, если он меня не встретит?" Тревожная мысль мгновенно улетучилась, как только поезд въехал на станцию. Камерон стоял в самом начале платформы и радостно замахал Вере, когда увидел её красивое лицо через окно купе.

Едва проводница открыла дверь, девушка выпрыгнула из вагона и побежала к Маккею. Полковник обнял Веру, поцеловал в губы, как влюбленный после долгой разлуки, отстранил от себя и спросил:

-  Ты без вещей?

-  И без документов. Как учили.

-  Молодец. Пошли в машину.

На платной, кооперативной стоянке Камерона ожидал микроавтобус "Форд-транзит". Его тёмно-серая краска в сумерках вечера казалась чёрной. Задние окна минивэна были заклеены рекламными плакатами магазина автомобильных запчастей. Маккей сел за руль. Вера остановилась у передней пассажирской двери.

-  Садись в салон, - сказал ей Камерон.

В салоне, за водительским креслом, находились ещё два ряда сидений. Девушка села непосредственно за Маккеем на широкий диван с двумя заголовниками.

Пока "Форд" доехал до кольцевой дороги, Вера рассказывала Камерону о своих последних встречах с генералом в госпитале. Маккей не обращал внимания на её болтовню, его мысли были сейчас далеки от военного госпиталя, Узина и всей Украины в целом. Он старался не пропустить поворот с трассы на нужное ему шоссе, выбранное им накануне на карте Московской области. Миновав пост ГАИ полковник посмотрел на Веру в зеркало заднего вида, подмигнул ей и сказал:

-  Раздевайся Верочка.

В машине было тепло. Девушка быстро сняла с себя верхнюю одежду и в нерешительности посмотрела на Маккея. 

- Все снимай, - перехватив в зеркале её вопросительный взгляд, велел полковник.

Девушка привыкла подчиняться ему без долгих уговоров. Она разделась до гола и с любопытством ожидала, что будет дальше. Камерон свернул с шоссе боковую дорогу, затем на ещё более узкую полосу асфальта и остановился в безлюдном месте. Вера обвила его за шею руками и шепнула:

-  Иди ко мне на мягкий диванчик.

Маккей нежно поцеловал её руку чуть ниже локтя и ответил:

- У нас для этого будет уйма времени за океаном. Сейчас нам не до этого. Тебя ждут люди в аэропорту. Перейди за заднее сиденье, там лежат мешки с дипломатической почтой. Полезай в пустой. Я тебя как бандероль отправлю.  

Слегка удивлённая тем, что её отправят в США как бандероль, Вера неопределённо пожала плечами и оглянулась. За спиной, на полу микроавтобуса, лежало несколько заполненных холщовых мешков. Она нашла среди них пустой, разложила на его полу, присела в него на корточки и подняла края мешка до самого горла. Мешок был абсолютно новый и немного колол её обнажённое тело. Всё это время Камерон внимательно наблюдал за её движениями. Несколько раз, когда Вера, манипулируя с мешком, поворачивалась к нему особенно заманчивым ракурсом, у него появлялось желание всё же перебраться к ней в салон. Ему стоило больших усилий сдержать себя. Увидев сморщенный носик девушки, недовольной неприятными ощущениями, Камерон успокоил её:

-  Потерпи, это не надолго. Я тебя подвезу прямо к самолёту. Положу на транспортёрную ленту, и ты очутишься в багажном отделении "Боинга". Как только самолёт взлетит, тебя немедленно достанут из мешка, оденут, накормят и уложат спать. Проснешься завтра уже в штатах.

Камерон говорил, а Вера слушала его и держа двумя руками края мешка у самого подбородка. Маккей вышел из машины, открыл боковую дверь, взялся за края грубой ткани, поднял их выше макушки Веры и бечёвкой завязал двойной узел на горловине над её головой.

- Не волнуйся, - ощутив, что она содрогается от страха, попытался успокоить он девушку. - Всё будет хорошо.

После этих слов он снова сел за руль и медленно покатил по безлюдной дороге, а жители окрестных населённых пунктов заливали водкой салаты и голубцы, продолжая третий день праздновать победу пролетариата над вековым угнетением. Через несколько километров на пути "Форда" встретился небольшой мост с низким перилами. Быстрая речушка несла свои мутные воды на встречу с Москвой рекой. Она была не широка. Тем не менее, земснаряд  углубил русло, ещё более сблизив берега, чем облегчил мостостроителям  их задачу.

Камерон остановил Форд и открыл заднюю дверь.

-  Что, мы уже приехали? – тихо спросила Вера.

-  Молчи, ты ведь почта. Таможенники не далеко.

Маккей поднял на руки мешок. Пятьдесят шесть килограмм живого веса дались сорокашестилетнему полковнику с видимым усилием. Взвалив девушку на правое плечо американец подошёл к перилам моста. На секунду остановившись, он оглянулся по сторонам и сбросил мешок в реку. Вера не успела вскрикнуть, как ледяная вода обожгла её тело. От неожиданности она открыла рот и вдохнула мутную воду в лёгкие. Смерть наступила почти мгновенно. Мешок опустился на дно, и течение потащило тело, переворачивая его на камнях. Брызги воды взлетели вверх и упали обратно. Камерон дождался, когда разбежавшиеся по воде круги окончательно исчезнут, и пошёл закрывать задние дверцы "Форда".

Фары легковушки осветили его в тот момент, когда он открыл водительскую дверь и собирался сесть за руль. Машина стояла неожиданно близко. Всего в двадцати метрах. "Как же я её не заметил? Видимо она подъехала с выключенными фарами. Значит это не спецслужба. Чекисты не дали бы бросить в реку мешок. Но тогда кто?" - мысли сменяли друг друга. "Сколько их в машине? Если один, то придётся убрать и его, а если двое. Из-за этих фар ни черта не видно". Он прикрыл рукой глаза и стоял в ожидании. "Спокойно, Камерон. Главное не суетиться. Пусть покажутся, потом разберёмся - что к чему".

Из автомобиля вышел мужчина, лица его не было видно.

-  Добрый вечер, полковник Маккей. Свидетелей убираете? Не так ли? - Камерон сразу узнал голос своего недавнего попутчика.

-  Нет, любуюсь красотами ночного Подмосковья. Поздняя осень на дворе. Воздух здесь чистый.

-  Ну, да. А в мешке, который Вы случайно уронили в реку, были поздравительные открытки ко дню Ветеранов от сотрудников посольства к их родственникам в США. Как же я сразу не догадался? У вас ведь завтра этот праздник отмечают? - иронизировал беглый капитан КГБ.

-  Что-то вроде этого, - тянул время Маккей. "Один он или с напарником? Жаль, что мне не видно его рук. "

-  Садитесь в машину, и не делайте резких движений, - Виктор указал  пистолетом на кабину микроавтобуса и подошёл к Маккею почти вплотную. - Застрелю без малейшего сожаления.

-  Не застрелите, - ответил Камерон и открыл водительскую дверь «Форда». Он наконец-то увидел пистолет в руке у старого знакомого. – Вам это сделать инструкция КГБ не позволит.

- Я в этой системе больше не работаю. У меня теперь свои собственные инструкции, - обходя минивэн и держа на прицеле полковника ответил молодой человек.

"Это приятный сюрприз. Значит ему лично что-то нужно от меня. И провалом нашу встречу называть пока рано".

Виктор сел на заднее сиденье и убрал пистолет в карман.

-  Куда едем? - спросил Камерон, выезжая на шоссе.

-  В Ваше посольство.

-  Вы случайно не перейти на нашу сторону планируете?

-  Планирую, но отнюдь не случайно.

- Неужели, после того как Вы меня потеряли в Киеве, Вас вышибли из органов?

-  Заткнитесь. Вас это не касается. Вы ведь военный разведчик. Узкий специалист. Ввезите меня на территорию посольства, а там я буду говорить с сотрудниками ЦРУ.

-  Скажите Виктор, а как Вы меня выследили?

-  Я видел, как за Вами шла наша "наружка", и следовал от посольства за ними. А когда Вы встали в очередь на вход в "Олимпийский", я встал в параллельную, а не в ту же, что и Вы. И пока мой бывший сослуживец разыгрывал из себя безбилетного болельщика, я был за Вашей спиной. И трюк Ваш, с пальто, я помню ещё со времён поездки в Киев. Ну, а дальше, я только ждал, что Вы сделаете с девушкой. За что Вы её так? - Виктор рассмеялся. - Поделитесь, я никому не скажу.

Камерон слушал Виктора и думал о том, как ему поступить с этим молодым чекистом. "Конечно, я могу заработать несколько баллов, привезя его с собой. В моем личном деле сделают запись о удачно проведённой вербовке вражеского спец. агента. Но там же внесут, причём красной строкой, несанкционированную ликвидацию девушки, и что перевесит в конечном счёте сказать сейчас трудно. Нет. Рисковать карьерой не стоит. Нужно подчищать за собой. Везти этого парня в посольство к нашим нельзя".

-  Ложитесь на пол, - сказал Камерон Виктору.

-  Зачем? - насторожился молодой человек.

-  Где Вы думаете, меня ждут офицеры наружного наблюдения?

-  У "Олимпийского", там, где Вы оставили посольскую машину.

-  Это те, которые меня потеряли. А их товарищи стоят по обе стороны Садового кольца. Метрах в двухстах от посольства. И пока морские пехотинцы, из посольской охраны, будет выяснять, почему я въезжаю в посольство на машине с московскими номерами, Вас, с заднего сиденья, вытащат Ваши же ребята. Так что ложитесь, и не спорьте со мной.

Виктор взял в руку пистолет и лег на пол поперек микроавтобуса. Лежа на грязном ковровом покрытии “Форда”, он внимательно следил за движениями  Камерона. Маккей спокойно вел машину и не выказывал ни каких внешних признаков беспокойства. Виктор мог видеть только правую руку американца, его правое плечо и часть головы. Со своего места он не мог увидеть, как Камерон сунул левую руку в правый нагрудный карман пиджака и снял пистолет с предохранителя. Московская кольцевая дорога осталась в нескольких сотнях метрах позади. Маккей сбавил скорость перед светофором. Машина остановилась. Виктор напрягся и направил пистолет в голову Маккея. Казалось, что американец не обращает на лежащего офицера внимания. Он выжал сцепление, переключил передачу и плавно покатил Форд в потоке машин. Виктор расслабился и опустил пистолет. Маккей прореагировал на это движение мгновенно, не вынимая левой руки из под правой подмышки, он дважды выстрелил в контрразведчика. Обе пули попали Виктору в грудь. От боли он прогнулся, издал хриплый звук и потерял сознание. Развернув микроавтобус на первом же перекрёстке, Маккей снова устремился за город. Сперва он решил сбросить тело Виктора в том же месте, где недавно утопил Веру, но посмотрев на зелёные цифры электронных часов Камерон передумал. "Так я до утра буду топить этих русских. Много им чести". Он остановил машину в придорожном лесу и сбросил убитого капитана в кювет. "Надеюсь на этот раз за мной ни кто не следил."

Глава шестнадцатая

9 ноября 1991 года. Украина.

Генерал Герасимов положил свой дежурный чемоданчик в ГАЗ-31 и выехал из Прилук в Белую Церковь. На постах ГАИ в Золотоноше и Ватутино его останавливали автоинспекторы. Генерал, часто летавший на сверхзвуковых скоростях, не мог вести машину в пределах правил дорожного движения. Он соскучился по Вере и гнал "Волгу", почти вдвое превышая ограничения по скорости. Генеральское удостоверение выручало его во время встреч с сержантами дорожной службы. ГАИшники "брали под козырёк" и Александр Иванович мчался дальше.

Эта сумасшедшая гонка закончилась у подъезда дома Веры. Герасимов не дождался спускающегося вниз лифта и побежал перепрыгивая ступеньки на седьмой этаж. Он держал палец на кнопке электрического звонка так долго, что соседка по лестничной площадке выглянула из своей квартиры и возмущенно сказала генералу:

-  Чего трезвонишь?  Нет её дома. Не видишь что ли?

-  И давно её нет дома?

- Перед праздниками видела последний раз. Я мусор выбрасывала в мусоропровод, а она дверь закрывала.

"Может на смене в Узине", - подумал Александр Иванович и не прощаясь с соседкой побежал по лестнице вниз.

Через час он разговаривал с начальником продовольственной службы авиационной базы.

- Так ты говоришь, что после того как я уехал из гарнизона, три недели назад, она на работе не появлялась?

- Так точно. Сначала Семеновна предоставила ей несколько отгулов. Я конечно же возмутился, сказал, что она ещё и месяца у нас не проработала, а уже в отгулы ушла, но заведующая сослалась на Ваш устный приказ. В конце октября я позвонил ей по телефону домой и спросил когда она думает выйти на смену. Она ответила, что болеет и когда выздоровеет, не знает. Последние три дня трубку телефона в её квартире никто не снимает.

-  Хорошо. Иди и принеси мне поесть. Вихров скрылся за дверью, а Герасимов позвонил оперуполномоченному военной контрразведки прикомандированному к тыловой службе. Капитан государственной безопасности пришёл в обеденный зал через десять минут. Генерал доедал наскоро пожаренный омлет из пяти яиц.

-  Приятного аппетита, - сказал военный контрразведчик генералу.

- Спасибо Сережа. Садись, поешь со мной. Сообрази что-нибудь для него, - распорядился Герасимов начпроду. - И проследи, чтобы нам дали спокойно поговорить.

Официантка принесла обед капитану и уходя плотно закрыла за собой дверь.

- Месяц назад в столовой появилась новая официантка,  - нехотя начал вводить в курс дела контрразведчика генерал. - Я подвозил её пару раз от нашего гарнизона до её дома, в Белой Церкви. В конце октября она навестила меня в окружном госпитале.

Услышав эти слова, капитан перестал есть и внимательно посмотрел на генерала.

-  Ты ешь. Ешь. Не это сейчас главное.

-  А что?

-  А то, что она пропала. И пропала странно. Когда приезжала в госпиталь, то говорила, что работает каждый день. На самом деле на работе она не появлялась. Хуже того. Последние два дня её никто не видел, даже соседи. Не нравится мне это. Ты, не поднимая шума, выясни что к чему. Опроси соседей, загляни в милицию. Может, её убили. Девочка она богатая. Из Белой Церкви в Ирпень на такси ездила. И дома у неё было что взять, - проговорился генерал. 

-  Так Вы и дома у неё были?

- Был, - грустно вздохнул Александр Иванович. - О своих находках доложишь мне лично.

- Все сделаю, Александр Иванович, но если обнаружится вражеский след, то я буду вынужден доложить своему непосредственному руководству.

-  Господь с тобой. Разведчицу вражескую в Узине отыскать решил. За две недели нашего близкого общения она ни разу ни о чем меня не спросила и не попросила. Самый большой секрет, который она узнала за это время, это размер моего детородного органа. Но это не бог весть, какая тайна.

10 ноября. 1991 года. Москва.

В десять часов утра в кабинет генерала государственной безопасности вошёл начальник отдела наружного наблюдения.

- Товарищ генерал, наш беглец отыскался, - доложил он и положил на стол генерала фотографии убитого капитана, присланные из районной прокуратуры. - В Подмосковье в придорожном кювете.

-  Подробности убийства известны? - спросил генерал, рассматривая дюжину снимков.

- Две пули в грудь, пистолет малого калибра. Предположительно стреляли с близкого расстояния. Хотя следов пороха на его одежде не обнаружили. Убийцу он  наверняка, знал, но опасался. В руке у него был зажат табельный пистолет. Тот  ПМ, который он прихватил из своего кабинета. Вероятнее всего его убили в машине. Труп найден на приличном расстоянии от населённых пунктов.

-  Что это нам даёт?

- Ничего. Прокуратура завела уголовное дело, и районный уголовный розыск будет искать убийцу. Вероятнее всего это "глухарь". Нашего капитана мог убить только профессионал. Следов "ноль".

- Объявляю тебе выговор. За то, что твой подчинённый не сдал на хранение табельное оружие перед уходом в отпуск. И считай, что тебе крупно повезло. Могло быть и хуже.

-  Есть выговор, - ответил подполковник.

В уголовном розыске Краснооктябрьского района шло утреннее совещание. На нем присутствовал прокурор района и начальник милиции.

- Два убийства за одну ночь. Вся страна отмечает Октябрьские праздники, а вас тут такое твориться. Что вы себе думаете? - прокурор задал риторический вопрос всем собравшимся офицерам. - Никаких следов. Ни одной версии. Плохо работаете.

- По трупу, найденному в реке, есть рабочая версия, - ответил начальник уголовного розыска вставая со стула.

-  Поделитесь, если не секрет.

- Девушку сбросил в реку шофёр-дальнобойщик. Мы проверяем сейчас все автопредприятия.

-  Это мог быть любой автолюбитель. Почему именно "дальнобойщик"? - усомнился в выдвинутой розыскниками версии начальник милиции района.

-  Нашли её голой в мешке. Похоже на расправу с проституткой.

- Убитая была больна венерической болезнью? - высказал вопрос-предположение прокурор.

-  Хуже, - ответил начальник уголовного розыска..

- Значит, водитель скоро найдётся сам. Если, конечно, твоя версия верна. Девушка опознана? - спросил прокурор.

-  Нет. И в розыске без вести пропавших никого похожего на неё тоже нет.

-  Что по второму трупу?

- Второй труп принадлежит капитану государственной безопасности Виктору Попенко. Два офицера из его отдела уже опознали его.

-  Они собираются забрать дело к себе?  - в голосе прокурора была слышна слабая надежда.

-  Пока не ясно. Они ничего на этот счёт не сказали.

-  В каком отделе служил убитый? - спросил начальник райотдела.

-  В контрразведке. В Седьмом управлении, - ответил майор из угро.

- Ясно, наружное наблюдение. Возможно, они поведут свое расследование, не ставя нас об этом в известность, - высказал предположение полковник.

-  Может быть, - ответил прокурор.

Глава семнадцатая

12 ноября 1991 года. Вашингтон. США.

Полковник Маккей вернулся в Вашингтон в самый разгар эпидемии гриппа. Заболевание охватило все штаты. Включая Аляску и Гавайи. Поразило южную Канаду и северную Мексику. Грипп был обыкновенный - Северо-Американский. С поносом и рвотой. В простонародье назывался "желудочный". Количество умерших за первые две недели эпидемии перевалило за пятьсот человек. Бедные люди пытались сэкономить на врачах и платились за это жизнями. Те, у кого была медицинская страховка, сидели в очередях на приём к семейным врачам или лежали в госпиталях.

Маккей заболел через несколько дней после того как вышел на службу. Сперва ему показалось, что это акклиматизация ударила его температурой. Но когда слегла с температурой его жена, он понял что это грипп. Однако, когда через две недели большинство его бледных товарищей по службе вернулись к своим служебным обязанностям, Маккей оставался в своём доме в постели. ещё через неделю ему позвонил генерал-майор Эш. Выслушав жалобы полковника, начальник отдела предложил ему:

-  Может, все-таки в госпиталь ляжешь, Камерон?

-  Пожалуй, это хорошая идея, - ответил Маккей.

На следующий день на столе у генерала лежал конверт с рапортом от  военного врача. Края его были обклеены красной лентой, по которой не останавливаясь бежали два слова: "ПЕРСОНАЛЬНО И КОНФИДЕНЦИАЛЬНО".

-  Он знает? - спросил Эш своего помощника, принёсшего рапорт.

-  Нет, - ответил молодой человек в строгом тёмно-голубом костюме.

- И не говори ему. Я пойду с этим к заместителю директора ЦРУ. Послушаю, что скажет по этому поводу босс.

- Прежде всего, нельзя допустить утечку информации, - сказал седой высокопоставленный государственный чиновник , выслушав доклад Эша.

- Как это сделать? Через несколько месяцев он будет неузнаваем. Это будет такой позор для всего отдела, что над нами будут смеяться и вечно пьяные моряки, и потные пехотинцы.

Старый разведчик, осторожно подбирая слова, с сожалением произнёс:

- Превратите его в героя, погибшего от рук подлых русских. Пусть все думают, что Москва не простила ему потерю стратегических бомбардировщиков и решила сравнять счёт.

- Сэр, я могу считать, что Вы даёте мне санкцию на решение этой проблемы любыми средствами?

-  Я говорю, что не хочу чтобы это как-то запятнало ни твой отдел, ни ЦРУ в целом. Поэтому, ради бога, используя самых доверенных людей сделай всё, что необходимо, но не допусти чтобы это говно всплыло на поверхность, - сказал заместитель Директора и подумал - «Как же всё это грязно.»

После десяти дней проведённых в армейском медицинском центре носящем имя Вальтера Рида Камерону стало значительно лучше. Сотни выпитых таблеток временно вернули ему силы. Он ехал в машине жены, прислонив голову к боковому стеклу, и смотрел на декорации украсившие дома вашингтонцев. Супруга вела машину и непрестанно говорила о каких-то пустяках. О том, как она отпраздновала без него День Благодарения. О том, какая прекрасная была индюшка у соседки, и как подросли её дети. О том, что пора украшать рождественскими гирляндами крышу их дома, потому что все соседи уже это сделали. 

-  До Рождества ещё месяц, - сказал ей Камерон.

-  Ну и что? Все уже выставили перед домами Санта-Клаусов, и оленей с санями.

Камерон решил не спорить с супругой. Невзирая на слабость он чувствовал себя именинником. Секретным приказом он был награждён медалью военно-воздушных сил «За выдающиеся заслуги», а также по представлению министра обороны и директора ЦРУ, после утверждения Сенатом был произведён президентом страны в бригадные генералы. Об этом ему сообщил Эш, когда навестил Камерона в госпитальной палате.

- Медаль тебе вручат на закрытом собрании сотрудников разведки перед новым годом, - сказал босс. – А церемония прикрепления на твою форменную тужурку  погон с генеральскими звёздам пройдёт официально в Комнате Реликвий военного музея Форта Джексона в Южной Каролине в канун рождества.

Жена повернула на асфальтированную дорожку перед их домом, и он увидел свой любимый "Бьюик". На улице. Перед дверью гаража. С чего бы это?

-  Почему моя машина не в гараже? - недовольно спросил он супругу.

-  Я заметила маленькую лужицу масла под двигателем и решила, что пусть оно лучше на чёрный асфальт капает, чем на белый цементный пол в гараже. Ты бы показал машину своему механику. Пусть починит. Я с трудом оттёрла пятно в гараже.

- Машине ещё и года нет, что могло с ней случится? – Камерон любил свой автомобиль не чуть не меньше, чем жену.

- Я всего лишь раз на ней съездила по магазинам, пока ты был в госпитале, и она на следующий день стала подтекать, - оправдывалась хрупкая женщина.

- Ладно, не расстраивайся. Я завтра же отгоню её в мастерскую. Только ты должна понять - с асфальта моторное масло оттереть будет ещё труднее. 

Хорошо выспавшись в родной кровати, Камерон позавтракал и собрался ехать в "Дженерал-мотор сервис" к автомеханику. Он поцеловал на пороге дома супругу, подошёл к машине и с удовольствием уселся в кожаное кресло своего вишнёвого «Бьюка Центури». За месяц нахождения в России ему до смерти надоели первобытные "Жигули" и доисторические "Москвичи". "Только Америка может производить настоящие автомобили, а чемпионы в этом деле несомненно работают в «Дженерал моторс корпорайшен», - он всунул ключ в замок зажигания и повернул его. Табун в сто десять лошадей заржал под капотом и вдруг, весь сразу, поднялся на дыбы.  

Джулия Маккей проводив мужа до порога, вернулась на кухню и собиралась поставить грязную посуду в посудомоечную машину. Она стояла перед окном с тарелками в руках и сбрасывала с них остатки еды в мусорное ведро. Звук запуска двигателя привлёк её внимание, она взглянула на парковку перед домом в тот самый момент, когда мощный взрыв разнёс автомобиль с Камероном на куски. Взрывная волна откинула её назад, она ударилась спиной и головой о холодильник, и потеряла сознание. Грудь, лицо и шея женщины обильно кровоточили. Несколько крупных и десятки мелких осколков кухонного окна торчали из её груди. Один из них пробил сонную артерию и кровь фонтанчиком брызгала из раны в такт затухающему биению сердца. Алая струйка огибая ключицу устремилась под махровый халат. На дорожке перед гаражом догорали обломки дорогой машины. Пожарная команда с сиреной подлетела к дому и крепкие ребята в брезентовых робах быстро потушили отдельные очаги пламени. Закончив с огнём, пожарные внимательно осмотрели обгорелое тело Камерона, но трогать его не стали.

- Спасать уже некого, - крикнул один из огнеборцев командиру батальона.

- Оставьте его криминалистам и проверьте есть ли кто в доме, - донеслось в ответ из штабной машины, стоящей рядом с машиной скорой помощи.

Маленькая брюнетка сидела у холодильника. Раны, полученные ею во время взрыва, нельзя было назвать смертельными, и если бы кто-то из пожарников или медиков догадался сразу войти в дом, её удалось бы спасти. Джулия скончалась не приходя в сознание от потери крови.

Холодное, пасмурное небо нависло над Арлингтонским Национальным кладбищем во время торжественного прощания с бригадным генералом Камероном Фредериком Маккеем. После произнесения заключительных слов военный священник отступил на несколько шагов, а восемь сержантов приблизились в плотную к лакированному, тёмно-коричневого дуба гробу, сверху покрытому национальным флагом. Родственники погибшей семьи, друзья и сослуживцы Камерона, несколько руководителей министерства обороны и ЦРУ поднялись с раскладных стульев и замерли в ожидании. Почётный караул, состоящий исключительно из мастер-сержантов ВВС США, вскинул в затянутых в белые перчатки руках автоматические винтовки М-14 и, отдавая дань погибшему генералу, одиннадцать раз выстрелил в воздух. При каждом залпе отполированного до блеска оружия все присутствующие невольно вздрагивали. Как только деревянные приклады М-14-х коснулись ног мастер-сержантов, гроб с телом начал медленно опускаться в яму, а похоронная команда взялась за края флага и удерживала его до того момента пока гроб не коснулся земли. Над кладбищем разнеслась короткая барабанная дробь. Она оборвалась также неожиданно, как и началась, и после неё, завершая церемонию предания тела земле, одинокий горнист протрубил свою печальную мелодию в честь мёртвых.

Присутствующие расселись по местам, а мастер-сержанты отточенными до автоматизма движениями в двенадцать сгибов  сложили национальный флаг и передали его старшему офицеру церемонии генералу Эшу.

Аккуратно сложенный звёздно-полосатый треугольник, вместе с медалью ВВС Эш вручил матери Камерона. Глядя в покрасневшие от слёз глаза пожилой женщины, вырастившей его товарища по оружию, генерал начал свой сольный концерт:

- От имени президента Соединённых Штатов, военно-воздушных сил США и от имени благодарного народа, пожалуйста, примите этот флаг как символ нашей признательности  любимому Вами человеку за его почётное и верное служение.

Коллеги Маккея, стоя за спиной генерала и не зная реальной причины приведшей их сюда в канун рождественских праздников, клялись друг другу отомстить этим чёртовым русским за такой подлый удар в спину.

Отпевание закончилось.

В штаб-квартире ЦРУ в городе Лэнгли, штат Вирджиния, на северной стене, сразу за главным входом, в абсолютной тишине находится Вермонт-Мемориал. На вершине широкой мемориальной доски из белого мрамора крупными золотыми буквами написано:

В ЧЕСТЬ ТЕХ ЧЛЕНОВ

ЦЕНТРАЛЬНОГО РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ,

КОТОРЫЕ ОТДАЛИ СВОИ ЖИЗНИ СЛУЖЕНИЮ ИХ РОДИНЕ.

Сразу под этой надписью, выгравированы на расстоянии шести дюймов друг от друга четыре ряда золотых звёзд. Под ними на стеклянном постаменте лежит в чёрном переплёте из кожи морроканской козы «Книга Почёта». С обоих сторон постамента на двух-метровых дубовых флагштоках, прикреплённых к стене под углом тридцать градусов висят слева национальный флаг, а справа флаг Управления. Оба флага обрамлены золотой бахромой. Над звёздно-полосатым шёлковым полотнищем, на самом конце флагштока, прикреплён раскинувший в полёте свои крылья серебряный орёл. Флагшток ЦРУ украшает серебряная стрела.

На каждой странице «Книги Почёта» редкие здесь посетители могут увидеть золотую звезду с датой смерти агента и иногда его имя. В тысяча девятьсот девяносто первом году таких страниц в книге было пятьдесят девять, но только двадцать девять из них имели имена.

Три дня спустя церемонии прощания с Макеем директор ЦРУ и начальник отдела Специальных операций стояли между двумя шёлковыми флагами в двух шагах перед стеной и каждый из них думал об одном и том же: Скоро в этой книге  появится ещё одна мрачная запись и ещё одна безымянная золотая звезда. Это означает, что ещё один агент из отдела Специальных операций отдал жизнь за Родину.

Глава восемнадцатая

27 ноября 1991. Узин.

Попов весь ноябрь не летал. Не летал не только он один. Весь полк заправщиков был прочно «прибит железнодорожными костылями» к бетонной стоянке. Роль этих огромных гвоздей играл  приказ о запрещении плановых полётов над территорией Украины. Приказ был подписан командующим восьмой воздушной армии генерал-полковником Трофимовым. Лётчики в недоумении пожимали плечами обсуждая этот приказ. Всем он казался не совсем законным. Однако, организовать плановые полёты своим решением руководство полка боялось.

Игорь ходил в наряды. То дежурным по караулам, то начальником патруля, то дежурным по полку. Молодому лётчику это очень надоело, но он терпеливо ждал первого декабря. За свою инициативу с письмом, адресованным будущему президенту, Попов ожидал повышения в должности. О том, что дивизия не летит в Россию,  всем давно уже было известно. И о том, что Попов с Петровой приложил к этому свои руки, знали тоже все.

"К двадцати восьми годам майором стану", лежа мечтал на диване Игорь, вернувшись в квартиру Петровой после очередного наряда. "Не хуже чем Гагарин. Жаль, что с мечтой о космонавтике придётся расстаться. Украине свои космодромы строить негде. Но зато служебный рост мне теперь обеспечен". Спать не хотелось. Игорь выспался на гарнизонной гауптвахте. Дежурство по караулам прошло спокойно. Из школы вернулась падчерица.

-  Не сипишь? - спросила она, заглянув в комнату.

-  Нет.

-  В караулке выспался?

-  Да.

Светлана переоделась в коридоре и зашла в комнату. Пояс её домашнего халата был не завязан. Она лишь застегнула три пуговицы из пяти и придерживала руками длинные полы бордового велюра. На её лице красовалась нескромная улыбка.

-  Можно я к тебе. На улице холодина собачья. Я пока со школы добежала вся продрогла.  

-  Давай, - ответил Игорь и пододвинулся на диване.

Света запрыгнула к нему под одеяло. Попов подложил ей свою руку под голову, и она как продрогший котёнок прижалась к нему всем телом.  Игорь слышал как бешено колотиться её тело. Вскоре волнение девочки передалось и на него.

-  Послушай, как бьётся моё сердце, - сказала падчерица и прижала его руку к своей левой груди.

Коснувшись упругой девичьей груди, Игорь отдёрнул кисть назад.

-  Ты что, сисю в руке никогда не держал? - рассмеялась Света. - Или ты только большие любишь, как у моей мамы?

Лицо Попова покраснело. В висках застучала кровь.

-  Ах, ты так? - он рванул на Светлане халат.

Верхняя и средняя пуговицы улетели через его плечо и шлёпнулись на ковёр посреди комнаты. Нижнюю пуговицу девочка расстёгивала сама, а Игорь ладонями мял её груди. Когда он скользнул внутрь, Света негромко вскрикнула, но вскоре неприятное ощущение прошло, и она задвигала бёдрами, стараясь попасть в один ритм с Поповым.

Падчерица и отчим так увлеклись друг другом, что не заметили как пролетели два часа и с работы вернулась Петрова. Люда стояла в коридоре и через проем отсутствующей двери, в отражении зеркала вставленного в сервант, наблюдала, как под её сожителем извивается какая-то шлюха. Когда она поняла, что под Поповым стонет её родная дочь, в глазах Людмилы померк свет. Она уронила на пол сумку с продуктами и влетела в комнату. Петрова схватила Игоря за волосы на затылке и дёрнула на себя.  Попов распрямился над Светланой и тут же получил сильный удар кулаком в ухо. Он рухнул с дивана на пол, попробовал подняться, но Петрова опрокинула его на ковёр ударом ноги в лицо. Люда кинулась на него и попыталась ударить Игоря в пах. Попов перевернулся на живот, подогнул под себя ноги, вскочил и опередил Люду. Получив удар в скулу Петрова осела на пол, больно ударив свой мясистый зад. Снизу в потолок застучали соседи. Мать юнной развратницы драться больше не собиралась. Она сидела на полу и рыдала.

-  Я тебе этого не прощу, - закричала она. Её указательный палец нацелился на входную дверь.  - Собирай вещи и уматывай к чёртовой матери из моей квартиры.     

Света подхватила с пола свой халат и исчезла в ванной комнате.

- Можешь сушить сухари. Я тебя посажу лет на десять за изнасилование несовершеннолетней, - продолжала завывать от злости и боли Людмила.

-  Я её не насиловал. Она сама ко мне полезла, - вяло ответил Игорь.

- Врёшь! - донеслось из кухни. - Я тебе только за грудь подержать предложила. А дальше ты меня уже ни о чем не спрашивал.

- Я никуда из квартиры не уйду. Во всяком случае до того, пока не докажу тебе, что она отдалась мне добровольно.

-  Ах, не уйдёшь? Тогда мы уйдём. Доченька, собирайся, мы уходим, а тебя отсюда увезёт милиция.

Через минуту Игорь остался в квартире один. Мать и дочь вышли на лестничную площадку. Они спустились на один пролёт вниз и остановились, глядя друг на друга.

-   Сучка, - прошипела Петрова и залепила дочери пощёчину.

-   Как сладко-то было, - вместо слов оправдания зло засмеялась дочь и потёрла горевшую щёку.

-  Делать-то, что будем? - спросила мать.

-  Только не в милицию. Такого позора мне лично не надо, - безмятежно ответила Света.

-  Ты что предлагаешь, простить его, что ли?

-  А чё? Ночью пусть с тобой спит, а днём со мной.

-  Много ты хочешь. Уж этого точно не будет. Мала ещё. Я его прощу лишь одном условии, если ты мне поклянёшься, что это больше не повториться.

- Честное пионерское. Я больше не буду, - дочь с серьёзным лицом отдала матери пионерский салют.

- Ох, горе ты моё Ты не будешь. Зато он будет. Ладно пойдем к Лазаревой Наташке. Посидим пару часов. Пусть Игорёк наш помучается в ожидании ментов.

"Что же мне теперь делать? Я  ведь майором собирался в скором будущем стать. А теперь вроде как на меня арестантскую робу примерять будут". Попову стало себя невыносимо жалко, он опустил глаза в пол и пошёл в туалетную комнату. Игорь оперся на раковину руками и посмотрел на себя в зеркало. Сквозь густой туман  он увидел красивое улыбающееся лицо двадцатисемилетнего майора, так часто приходящее к нему во снах.

"Что, Игорь, подставили тебя. Так всегда бывает с выдающимися людьми, а ты Попов, без всякого сомнения, парень что надо. Я бы с тобой в разведку пошёл. Брось ты их всех, давай ко мне"

-  Куда к Вам? - прошептал еле слышно Игорь.

Но лицо в зеркале растворилось и туман улетучился. Игорь почувствовал, что что-то горячее льётся по его ногам. Губы его скривились в усмешке. Он снял мокрые брюки, затем разделся догола и вслух сказал:

-   Ну, ничего, сука, я тебе устрою.

Игорь закрыл на задвижку туалетную комнату, открыл зеркальную дверцу шкафчика, висевшего над умывальником, достал оттуда безопасную бритву, которой его жена брила свои ноги, раскрутил её и вынул лезвие "Нева". Остатки засохшей пены вместе с волосами он соскоблил ногтем. Поднял лезвие к тусклой лампочке, удовлетворенно хмыкнул и сел на дно эмалированной ванны. Поёжившись от прикосновения к холодному чугуну, он подумал, что не плохо бы наполнить ванную тёплой водой, крутанул вентиль с красной точкой в середине, но кран лишь противно зашипел в ответ. Горячую воду отключили ещё летом. Игорь это знал, но забыл.

-  Ладно, я к Вам, дорогой Вы мой, и так доберусь, не успею замёрзнуть.

Он аккуратно провёл лезвием по венам левой руки, чуть выше запястья. Кровь заструилась и потекла к сливу по давно нечищенной эмали. Игорь ожидал большего. Оставшись недовольным увиденным, он повторил тоже действие с венами правой руки, затем бросил бритву на коричневый кафельный пол,  лёг на дно ванны и закрыл глаза.

Люда сидела на кухне в квартире своей соседки и курила сигарету. Она глубоко затянулась дымом и не успела стряхнуть пепел в стоявший на подоконнике цветочный горшок. Тонкая серая колбаска  сгоревшего табака упала ей на капроновый чулок и прожгла дырку.

- Твою мать, - сказала Людмила. - Только вчера купила новые колготки и, на тебе, на них новая дыра. Пойду, переоденусь, а то Попов выступать будет, что с дырками хожу, его позорю.

Наташка рассмеялась и сказала:

-  Нашла кого бояться. Да ты его с одного удара положишь.

-  Не, он если очень злой или пьяный, тоже врезать не слабо может. Я, когда квартиру получила, два года назад, вещи его, из общаги к себе перетащила, втихаря, так он меня так отдубасил, что думала концы отдам. Психанул, в общагу вернулся, а через неделю воздержания пришёл прощения просить. Я его простила, но только при условии, что переедет ко мне навсегда. Сейчас опять поссорились, но я его довольно скоро опять прощу, - сказала Люда, надела тапочки и пошла в свою квартиру. 

«Сучка ты, Людка, - подумала лучшая подруга. – Я бы за такое убила бы мужика. А ты готова его простить, как только тебе самой захочется под него залезть.» 

В коридоре на вешалке висели вещи Игоря. Петрова хмыкнула: "Значит, он никуда не ушёл. Но почему так тихо в квартире?» - слегка заволновалась она и вошла в комнату. «И на диване его нет. Странно." Быстро переодев колготки, она заглянула в кухню. Но Игоря не было и там.

- Ты что, опять на унитазе газеты читаешь? - спросила она раздражённо.

Ответа не последовало. Женщина с силой толкнула дверь ванной комнаты. Однако, та была заперта изнутри. 

-  Чего молчишь, уснул что ли? - теряя терпение, громко спросила она и вернулась на кухню. Подумав несколько секунд Люда, поставила у стены табурет и, забравшись  на него, заглянула в ванную.

Того, кто придумал совместить в одно-комнатных квартирах туалет с ванной, в наказание за это нужно было бы на всю жизнь поселить в такой квартире, но тот, кто додумался соединить кухню с ванной крохотным окошком под потолком, заслуживает лучшей участи. Люда не смогла увидеть всего Игоря, но и того, что попало в её поле зрения, хватило чтобы тошнота подкатила к её горлу. Правая рука Попова лежала на краю ванны и из неё на пол капала кровь. Если бы эту картину увидел художник, то наверняка появился бы второй вариант "Марата в ванной". Людмилу же эта картина превратила в неистового носорога, который, с налитыми кровью глазами, несётся по саванне, сметая всё на своем пути. Она спрыгнула с табуретки и с разбегу ударила плечом в дверь ванной комнаты. Если бы дверь открывалась наружу, то Попов бы приказал своим сослуживцам долго жить. Но дверь открывалась внутрь. Стокилограммовая Людмила не только превратила в щепки жалкую задвижку, но и сорвала дверь с верхней петли. Падая, дверь ударилась в шкафчик над раковиной и зеркало покрылось паутиной трещин. Появившееся на мгновение знакомое миллионам людей лицо первого космонавта планеты, искажённое разбитым зеркалом криво усмехнулось и исчезло навсегда.

А машинистка секретной библиотеки Петрова обхватила Игоря за грудь и, с криком штангиста – тяжеловеса поднимающего рекордный вес, вырвала его из ванны.

Глава девятнадцатая

29 ноября 1991года. Белая Церковь.

Генерал Герасимов лежал в своей служебной квартире и смотрел в потолок. Ему не хотелось ни спать, ни читать, ни смотреть телевизор. У него не было желания напиться или поиграть в преферанс с друзьями, он не хотел даже летать. Он непрерывно думал о Вере. Девушка исчезла и у Александра Ивановича пропал вкус к жизни. Мелодично зазвенел звонок входной двери. Генерал не ждал гостей, но и не удивился, увидев на пороге своей квартиры оперуполномоченного КГБ по тыловой воинской части.

-  Заходи, - вместо приветствия сказал Герасимов капитану.

-  Добрый вечер Александр Иванович, - ответил оперативник.

- Если ты с хорошими новостями, то он возможно и добрый, - проходя в комнату, сказал генерал.

-  К сожалению, порадовать мне Вас нечем. Более того, есть не очень приятные новости.

-  Что, нашли её убитой? - встревожился Герасимов.

-  Нет. Не нашли. Я вместе с участковым милиционером осмотрел её квартиру.

- Обнаружил что-то интересное?

-  И да, и нет. Все вещи. Все документы на месте. Золото и деньги, тоже не тронуты. В том числе четыреста американских долларов. Такое впечатление, что официантка вышла на пять минут и растворилась в воздухе. Ничего необычного в квартире я не обнаружил, за исключением одной маленькой баночки с таблетками. Стояла она не рядом с медикаментами в шкафу, в ванной комнате, а на кухне среди посуды. "С чего бы это?" - спросил я себя. На той баночке не было маркировки, а в ванной все таблетки были с этикетками. Как положено. Я отдал препарат в лабораторию. В Киев. И получил от химиков очень любопытный ответ.  

- Ты хочешь сказать, что там был яд, предназначенный для меня? Что подлая рука империализма замахнулась на боевого советского генерала? - тон Герасимова был пренебрежительно-ехидный.

-  Нет. Александр Иванович. Никто Вас убить не собирался. Таблетки эти лет пять назад изобрели в лабораториях ЦРУ, для повышения работоспособности своих агентов. Они поднимают кровеносное давление. Но в последствии выяснилось, что он имеют очень интересный побочный эффект, - оперативник внимательно посмотрел на генерала и добавил. - Таблетки эти, поднимая давление, поднимают и кое-что ещё.

-  А именно?

-  Ну,  Александр Иванович, неужели не догадываетесь?

Генерал нахмурился, его стал раздражать тон оперуполномоченного.

-  Они резко повышают мужскую силу, – сказал оперативный работник. - И недавно в США начался их массовый выпуск, как средство от импотенции. Называется это "лекарство" "Сиалис". Так что, кого-то Верочка этим средством потчевала.

-  Кого мне ясно. Не ясно,  с какой целью, - задумчиво сказал Герасимов.

-  Ну, раз цель не ясна и результат преступной деятельности не обнаружен, то я докладывать о своих находках никому не буду. А Вам, генерал, советую о девушке забыть. Слишком все это туманно. Неожиданно появилась, также неожиданно исчезла. Как мираж.

Тот же день. Узин.

Выпускник военно-медицинской академии имени Кирова, врач 409-го полка, капитан Зимин, был красивым, атлетически сложенным тридцатилетним мужчиной. Ещё несколько лет назад он по праву считался перспективным хирургом, но попав по распределению на «не пыльную» должность в авиационную часть, Алексей Владимирович увлёкся преферансом, рыбалкой и медсёстрами санитарной части. Последними он зачастую щедро делился со своими партнёрами по карточному столу.

Поздним вечером Зимина срочно вызвали на службу. Прибежавший посыльный впопыхах пытался что-то объяснить Алексею про какого-то психа, из Зимин быстро собрался и тихо матерясь отправился из дома на службу. Через двадцать минут «вечно подающий надежды хирург» зашивал порезы на запястьях Попова в процедурном кабинете двух-этажного здания санчасти. Игорь с отсутствующим  видом сидел в железном кресле, а его руки и ноги были крепко пристёгнуты кожаными ремешками к холодным подлокотникам и маленькой металлической подножке под сиденьем. Несколько слоёв бинтов опоясывали грудь лётчика. Над  его головой из-за спины возвышалась рукоятка, вокруг которой слои бинта и были обмотаны. Эта предосторожность не давала Попову наклониться вперёд и боднуть лбом врача.

Обычно кресло Барани использовали для проверки вестибулярного аппарата пилотов, но сегодня был исключительный вечер. Впервые, за всю историю гарнизона, перед медиками сидел неудавшийся самоубийца. Дежурный персонал санчасти толпился за спиной Зимина, и все попытки Алексея выгнать девчонок из процедурной окончились ничем. Большая половина весёлых сестричек и молодых санитарок имели честь побывать с красавцем-хирургом в одной постели и поэтому ни нахмуренные густые брови, ни тихо произнесённые бранные слова на девушек впечатления не производили.

- Алексей Владимирович, Вы уже закончили? – в процедурную заглянул только что приехавший главврач санчасти.

- Заканчиваю, - не поворачиваясь ответил Зимин.

- Как закончите, оформляйте бумаги и везите его в госпиталь в Ирпень. А вы, девочки, марш отсюда, - приказал главврач.

- Ночью? В Ирпень? – разгибая спину и поправляя очки спросил Зимин и повернулся лицом к майору медицинской службы.

- Да, Алексей, и как можно скорее. С психиатрическим отделением госпиталя я этот вопрос уже согласовал. Чем быстрее мы от него избавимся, тем меньше у нас будет проблем, - не обращая внимание на присутствующего здесь же Попова, подвёл под разговором черту майор.

Через час Зимин, Попов и, добровольно вызвавшаяся в сопровождение, медсестра Таня ехали по просёлочной дороге из Узина в Гребенки, где по словам водителя-солдата «собирались выскочить на трасу Одесса-Киев». На пригорке перед селом Лосятин, до сих пор не проронивший ни слова Попов, вдруг отчётливо произнёс:

- Остановите машину.

Водитель санитарного УАЗа от неожиданности нажал на тормоз.

- Не останавливайся, - приказал Зимин и водитель нажал на педаль акселератора. УАЗ 3962 завыл на подъёме своим слабеньким двигателем.

- Я ссать хочу, - не стесняясь присутствия в машине молодой женщины грубо и зло сказал Игорь. – Не остановите – будите ехать в луже мочи.

Перспектива мыть полы после «психа»-офицера солдату не улыбалась.  Игнорируя команду капитана медслужбы он остановил микроавтобус на обочине.

- Иди отливай, раз уж потерпеть не можешь, - Алексей нажал металлическую рукоятку замка и толкнул дверь ногой. Дверь широко распахнулась, водитель неодобрительно посмотрел на капитана, но вслух ничего не сказал.

Попов сидел на обшитом дерматином поролоновом сиденьи и не двигался.

- Ну и чего ты ждёшь? Или перехотел? – саркастически спросил Алексей Игоря.

- Ноги развяжи. Или ты меня нести собираешься? – в унисон издевательскому тону врача ответил Попов.

- Развяжи его Таня, - сказал Зимин медсестре.

Девушка с опаской присела на корточки перед Игорем и развязала узел на вафельном полотенце стягивающем лодыжки лётчика.

- Руки тоже развязывай, - в тоне Попова явно слышались нагловатые нотки. Было видно, что терять парню уже нечего. - Или ты собираешься меня за конец держать, пока я буду освобождать мочевой пузырь?

Таня вопросительно взглянула на Зимина и тот утвердительно кивнул ей в ответ.

Оказавшись на улице Игорь сладко потянулся, размял руки, пару раз присел на корточки, отошёл от машины на дюжину шагов. С наслаждением поливая в течении двух минут замёрзшую пашню Игорь мечтательно смотрел на звёзды. В этот момент он понял, что навсегда прощается с небом и надолго, а может быть, также навсегда прощается со своей свободой. «Повеселюсь-ка я, напоследок» - решил он, застегнул молнию на джинсах и не оглядываясь на санитарный УАЗ и его пассажиров, рванул по чернозёму в сторону близлежащего леса.

Глава двадцатая

10 декабря 1991года. Киев

Во дворце культуры "Украина" собрались все районные и городские "доверенные лица" новоизбранного президента. Собрались в ожидании раздачи заслуженных подарков. Шоколадных зайчиков, в красивой бумажной обёртке, собравшимся раздавать не планировалось. Доверенные лица кандидата в президенты, после победы своего патрона, готовились разделить власть в пятидесятимиллионной Украине.

До начала мероприятия оставалось сорок минут. Генерал Герасимов в сидел в приёмной кабинета директора дворца, в ожидании когда его примет лично президент страны. Аудиенция была назначена на семнадцать тридцать. В восемнадцать ноль-ноль президент должен был сидеть в президиуме торжественного собрания.

Офицер охраны в строгом чёрном костюме пригласил Александра Ивановича в кабинет. Одновременно из другой двери в помещение вошли несколько журналистов. Когда Герасимов дошёл до средины ковровой дорожки и приставил ногу, замерев по стойке «смирно», на его парадном мундире звякнули четыре ряда медалей. Президент сделал несколько шагов ему навстречу и остановился в метре от генерала.

-  Поздравляю Вас, пан генерал, с присвоением Вам почётного звания "Первый казак Украины". Так же, от имени правительства, за огромный вклад в укрепление обороноспособности нашей страны, я награждаю Вас памятной медалью. Примите грамоту и медаль.

Президент предал в руки Герасимова лист бумаги и пластмассовую коробочку.

-  Служу народу Украины, - торжественно ответил Герасимов.

Генерал протянул президенту для пожатия руку, но тот взял Александра Ивановича за плечо и развернул к журналистам. В этот момент защёлкали вспышки фотоаппаратов. Закончив съёмки журналисты поспешили на выход из кабинета. Генерал и президент продолжали улыбаться друг другу, стоя посреди ковра. Как только офицер охраны закрыл за газетчиками дверь президент подошёл к столу и взял с него ещё один лист бумаги.

- Приятная часть нашей встречи закончилась, - продолжая улыбаться своей широкой, обезоруживающей улыбкой, сказал он. - Ознакомьтесь с моим указом об увольнении Вас из рядов вооружённых сил Украины. 

Если бы Герасимова сбили над океаном китайские истребители, он удивился бы наверно меньше. Глядя в приказ, Герасимов произнёс:

-  Как? - и поперхнулся на вздохе. - За что?

- Ни «за что»? А почему? Вот, ознакомьтесь, это настоящее заключение врачебно-лётной комиссии.

Александр Иванович смотрел в печатные буквы и они прыгали перед его глазами. "ВИЧ-инфекция".

-  Не может быть. Я здоров как бык, - громко возразил он.

- Владимир Высоцкий пел: "Как целых два быка, - любому встречному в час пик я мог намять бока", - задумчиво сказал президент поворачиваясь к Герасимову спиной.

Массивный, как платяной шкаф, охранник подошёл к генералу со спины и тихо, но властно сказал:

-  Аудиенция окончена.

-  Это заговор. Я сделал большое дело для Украины и стал не нужен. Так Вы отблагодарили меня, - он швырнул на пол грамоту и медаль, порвал указ о увольнении в запас и быстро вышел из кабинета.

-  Такой заслуженный человек, а совсем не умеет себя вести. Сережа. Ты это видел? - обращаясь к офицеру охраны спросил президент, и не дожидаясь ответа продолжил своим мягким голосом с приятным южно-украинским акцентом. - Он был хорошим лётчиком-ракетоносцем, а сейчас стал скандалистом-спидоносцем. Ведёт же себя так, как будто мы ему все должны. Нужно было соблюдать моральный кодекс  строителя коммунизма, а не изменять жене с ****ями.

Огромный Сережа молча ждал, какие указания даст его «патрон».

- Когда высокопоставленные служащие имеют такие заболевания это производит нехорошее впечатление на общество и роняет тень на руководство страны. Да, к тому же он не умеет держать удар, - лицо президента исказила гримаса разочарования. - Ты разберись с ним.

Выйдя из дворца, генерал сел в машину и сказал водителю:

-  На стацию переливания крови

-  Я не знаю, где находятся они в Киеве.

-  Спроси у первого встречного таксиста.

В лаборатории станции он попросил сделать ему анализ крови на СПИД.

-  Вам для работы или для себя? - спросила пожилая лаборантка

-  Для работы, - буркнул в ответ Герасимов, закатывая рукав форменной рубашки.

Мысль о том, что Вера могла заразить его СПИДом, была невероятной для Герасимова. Он гнал её от себя. "Не могла официантка быть заражённой. Они ведь все сдают анализы крови. Регулярно. Начпрод бы её не принял, если бы не убедился, что у неё есть справка. Сам, наверняка, каждую пробует при приёме на работу".

Медсестра не спешила перевязывать резиновым жгутом вены Герасимова. Она медленно заполняла медицинскую форму, вписала фамилию, имя и отчество, затем внесла в неё данные о месте жительства и месте работы. Наконец закончив с бумагами, она подняла на генерала свои добрые глаза  и простодушно сказала:

-  Генерал, если Вам это нужно для работы, то заплатите мне пять долларов, и я не буду ковырять ваши вены толстой иглой. Зачем мучить хорошего человека.

У генерала обмерло сердце. Он всё сразу понял. Ни одна официантка, ни повариха, ни медсестра в поликлинике или на скорой помощи, никогда не позволяют колоть себе вены. Они просто приносят в лабораторию зелёные "пятёрки" и получают нужную им справку. Сдавать анализ Герасимову не было смысла. Он молча поднялся и вышел из кабинета. "Всё, я уже живой труп. Никто никакой провокации против меня не организовывал. И заговора никакого не было. Просто  врачи в Ирпене побоялись мне об этом сказать месяц назад. Зря я психанул у президента. А впрочем, какая сейчас разница." В состоянии отчаяния генерал вернулся к машине. Хотелось побыть одному.

- Я отпускаю тебя на сутки в увольнение, - сказал он солдату-водителю и сел за руль. Домой к жене ехать не хотелось и он вернулся в служебную квартиру в Белую Церковь.

В девять часов вечера ему позвонил его заместитель и попросил срочно приехать в Узин. "Быстро они меня с должности снимают. Не дают и с мыслями собраться." Он вывел машину за город и необычно для себя остановил стрелку спидометра на скорости "сто". По ночам Александр Иванович всегда ездил на двадцать километров в час медленнее, чем днём. Он ехал и думал, как за последние два месяца менялась его жизнь. "Два месяца - как полет боевой ракеты. Стремительный старт, невесомость, и жуткое, все разрушающее падение. Сначала рухнула стран, затем я потерял возлюбленную, а сейчас теряю работу и здоровье, а вместе со здоровьем и жизнь. И этот долбанный трактор. Куда ты едешь ночью?" Обгоняя медленно катящийся "Беларусь", Александр Иванович повернул руль автомобиля влево, проскочил несколько десятков метров по полосе встречного движения и не успел вернуться в свой ряд, как из-за поворота, ослепляя его дальним светом, появился "КАМАЗ".

«Заслуженный лётчик СССР» умер мгновенно. От лобового удара его тело пробило стекло, вылетело из «Волги», ударилось о решётку радиатора грузового автомобиля и бесформенной кровавой массой сползло на вздыбленную крышку капота. "КАМАЗ" протащил изуродованный "ГАЗ-31" полсотни метров и остановился, а трактор свернул на просёлочную дорогу и попылил между рядов неубранной кукурузы. 

12 декабря 1991 года. Киев

-  Макар Данилович, Вы знаете, генерал Герасимов погиб в автомобильной катастрофе.

-  Что? - отрываясь от бумаг, поднял взгляд президент.

-   Генерал Герасимов погиб в автомобильной катастрофе, - повторил секретарь-референт.

-  Как? - снимая очки, спросил "хозяин"

-  Вчера ночью срезал поворот и врезался в "КАМАЗ", по дороге из Белой Церкви в Узин.

-  Что с водителем "КАМАЗа"?

-  Водитель в это время бегал по стоянке возле придорожного ресторана. В ста километрах от места столкновения. "КАМАЗ" вёз ковры из одесского порта в Киев, и пока водитель ужинал, неизвестные преступники угнали машину.

- Как грузовик мог попасть на дорогу Кагарлык – Белая Церковь? Она же в стороне от одесской трассы.

-  Наверно обходил посты ГАИ.

-  Что с угонщиком? - поморщившись, спросил президент.

- Его не нашли. Очевидно, за грузовиком шла легковушка с сообщниками и они его подобрали. Сразу после ДТП.

На журнальном столике в кабинете президента стояла шахматная доска с неоконченной  партией. Макар Данилович подошёл к столику, снял с доски белого слона и бросил его в мусорную корзину.

- Жаль, что погиб генерал. Хороший был лётчик, - сказал президент разочарованно и вновь углубился в чтение документов.

Эпилог

Почти десять лет спустя.

2 февраля 2001 года. Прилуки.

Заместитель министра обороны Украины, главнокомандующий Военно-Воздушными силами генерал-полковник Виктор Стрельников  прогуливался по красной ковровой дорожке, постеленной на бетон взлетно-посадочной полосы, в сопровождении высокопоставленного представителя военного ведомства США Томаса Квеннинга. До начала торжественного уничтожения последнего стратегического авиационного комплекса Ту-160 оставались считанные минуты. Бывшие заклятые враги увлечённо обсуждали свою предыдущую встречу, когда в такой же торжественной обстановке были уничтожены четыреста восемьдесят три крылатые ракеты воздушного базирования Х-55.

-  Как там наш Ту-95МС, с бортовым номеров девяносто четыре, Вы его уже установили в музее, в Вашингтоне? – спросил командующий ВВС.

Выслушав вопрос в переводе старшего лейтенанта, семенящего за спинами генералов, мистер Квеннинг ответил:

-  Он пользуется популярностью, даже большей, чем наш собственный Б-52. Особенно публику удивляет то, как вам удалось на одном и том же двигателе установить винты, вращающиеся в разную сторону.

-  Да, соосное вращение винтов было хорошей находкой советских конструкторов авиационных двигателей. Мы на вертолётах такие же имеем, - почти заискивающе произнёс Стрельников.

-  Знаю, вертолёты конструкторского бюро Камова, - без особого энтузиазма ответил американец.

К беседующим высоким гостям подбежал командир Прилукской авиабазы полковник Литвиненко.

-  Товарищ генерал-полковник, подразделения военно-воздушной базы для торжественной разделки последнего стратегического ракетоносца Ту-160 построены. Разрешите приступить к резке фюзеляжа?

Стрельников взглянул на заокеанского гостя и Квиннинг кивнул головой в ответ на немой вопрос главкома.

-  Приступайте, - скомандовал заместитель министра обороны Украины.

Над аэродромом зазвучала музыка «Дайри Страйтс».

Мощная,  металлорежущая машина, лязгая гусеницами по бетону, приближалась к Ту-160-му. Строй офицеров всколыхнулся, руки многих военнослужащих потянулись за носовыми платками. Слезы стыда, разочарования и грусти катились из глаз лётчиков, штурманов и техников. Некоторые ветераны вполголоса матерились, иные шёпотом бормотали проклятья.  В глазах жён  офицеров и прапорщиков, стоящих за спинами мужей, легко читалась тревога за будущее семей.

Только дети, не понимая того, что сверхзвуковые бомбардировщики сегодня навсегда улетают в небытие, играли и веселились на зелёной лужайке рядом с бетоном стоянки.

Огромные механические ножницы японского чуда техники бесцеремонно коснулись кабины самолёта, и острый нос упал у передней стойки. Остекление лопнуло, и мелкие кусочки брызгами разлетелись на десятки метров вокруг. Затем металлические ножницы отсекли крылья и хвост крылатой машины. Прапорщики из технико-эксплуатационной части, с бензопилами в руках, приступили к резке крупных частей. Линии разреза были аккуратно начерчены американскими авиационными инженерами заранее. Вечному антагонисту нельзя было дать ни одного шанса на восстановление этих машин в будущем.

-  Я надеюсь, что Вы правильно распорядились теме семью миллионами долларов, которые мы выделили Вам на разделку самолётов? – спросил Стрельникова  Томас Квеннинг.

-  Да конечно, но контракт на утилизацию ракетоносцев был заключён на тринадцать миллионов, когда мы можем рассчитывать на получение ещё шести? – ответил вопросом на вопрос генерал-полковник.

-  Никогда, - прозвучал жёсткий ответ. – Не надо было возвращать России восемь Ту-160-х и три Ту-95-х в 1999 –году.  И пятьсот восемьдесят крылатых ракет Вы тоже отдали, Виктор. А ведь я Вас лично просил не делать этого.

-  Это было не моё решение. Вы же сами знаете, что вопрос решался на уровне президентов двух стран. За одиннадцать самолётов и почти шестьсот ракет Россия списала Украине двести семьдесят пять миллионов долларов газового долга.

- Так чего же вы тогда печётесь о шести миллионах, которые наш Конгресс обещал Украине.

- Так мы же не получили от России эти деньги, а списали с государственного долга. А нам нужны живые доллары.

-  Живые доллары нужны всем. Запомните мои слова Виктор. Будут у руля вашего государства более покладистые руководители, будут вам и живые доллары, - ответил Томас Квеннинг.

На лице генерал-полковника легко читалось разочарование. Уловив изменения настроения Стрельникова, Квеннинг добавил:

-  К Вашему сведению, Виктор, наш военный министр Уильям Коен подписал документ о продлении финансирования программы уничтожения наступательного вооружения до 2006-го года. Конгресс выделит на это ещё шестьдесят девять миллионов. Так, что у Украины по-прежнему есть надёжный заокеанский партнёр. Я думаю, что нам пора ехать в Киев и выпить по стакану хорошей русской водки за нашу дальнейшую дружбу. Ваши техники теперь и без нас дорежут эту кучу металлолома.