– Гнеденко, пришёл приказ перевести тебя с инженерного курса и направить на курсы военных шифровальщиков, – в голосе полковника слышались нотки сожаления. – Не знаю что случилось, приказ пришёл буквально полчаса назад. Будь моя воля, я бы оставил тебя у себя. Я думаю, что ты тоже хотел бы остаться слушателем академии. Не так ли?
– Так точно, товарищ полковник! – Игорь точно знал, что он хочет. Остаться в этих стенах означало для него пробыть в Москве не меньше года, а то и полутора.
– Я так и думал. Возможно, твои математические способности сыграли против тебя, но ты не спеши расстраиваться. Есть в этом переводе свои плюсы. Во-первых, уже через шесть месяцев ты получишь лейтенантские погоны, а во вторых, в связи с тем, что уровень секретности на новом месте службы выше, то и зарплата шифровальщика значительно выше, чем у военного инженера. Иди в строевой отдел, возьми там предписание и скажи командиру взвода, что я приказал отпустить тебя в увольнение до завтрашнего утра. Завтра доложишь о прибытии в нашем филиале.
Значит кто-то опередил меня с докладом. Будет мне наука. В этом деле нельзя медлить. Мне приподнесли урок и дали второй шанс. Если я упущу и его, то окажусь на передовой. Причём так же быстро, как и вылетел из военно-инженерной академии.

Игорь вошёл в неосвещенный подъезд барака и вздрогнул от неожиданности, когда почувствовал чью-то руку на своём плече.
– Тихо, сосед. Не бойся. Свои, – сдавленный голос прошептал ему в ухо.
От говорящего разило самогоном и махоркой. Игорь медленно повернулся к мужчине за своей спиной и в полумраке с трудом разглядел в нём домоуправа. Сорокапятилетний сухощавый мужчина выглядел гораздо старше своих лет. На первый взгляд ему можно было дать все семьдесят. Всё его тело было скрючено и говорило о том, что он хронически больной человек. Игорь хорошо знал его, ведь именно он, несколько лет назад разрешил матери привезти Игоря и его сестру в комнату, в которой и без них уже проживали две женщины. О том, чем расплатилась их мать с домоуправом за подселение детей, Гнеденко не знал и даже не хотел задумываться. Однако несмотря на такой пробел в знаниях, стойкая неприязнь к вечно пьяному домоуправу не оставляла его ни на один день.
– Я не видел тебя уже больше месяца, – сказал местный начальник. – И увидев в окно, как ты пересекаешь двор, вышел встретить.
– Зачем? – тихо спросил Игорь. Он понимал, что эта поздняя встреча вызвана каким-то важным событием.
– Приходили тут недавно. Спрашивали о тебе, – он сделал многозначительную паузу. – Оттуда. Я сказал им, что ты нормальный парень. Надёжный. Так что, с тебя причитается.
– Спасибо, я понял. Сочтёмся, – Игорь мягко снял руку домоуправа со своего плеча и вбежал по лестнице на второй этаж.
– Оксаночка, это я, – переступая порог комнаты, сказал Игорь.
Беременная женщина, с одутловатым лицом, тяжело поднялась с кровати и, по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу, поспешила на встречу с мужем.
– Ты паёк принёс? – завязывая пояс халата на раздутом животе, спросила супруга.
– Принёс, – ответил Игорь, поставил вещевой мешок на стол и обнял жену.
Оксана стояла в пол оборота в объятиях мужа, а её руки развязывали узел заплечных ремней мешка.
Из-за занавески вышла мама.
– Я в увольнение до завтра, – упреждая расспросы родных, сказал Игорь. – У меня есть новость, садитесь за стол, я сейчас сниму сапоги и всё вам расскажу.
– Меня переводят в другой корпус нашей академии, и я буду заниматься совсем другим делом, – не решаясь сказать прямо о будущей профессии начал Игорь.
– Это не опасно? – спросила первым делом мать.
– А как с зарплатой? – поинтересовалась жена.
– С зарплатой даже лучше, чем у инженеров. Тысяча двести рублей, против девятисот. Но главное, что учёба займёт гораздо меньше времени. Через полгода я буду уже офицером.
– И будешь приносить офицерский паёк? – спросила Оксана, выкладывая продукты на стол.
Не успел Игорь ответить, как в комнате погас свет.
– Пробки перегорели, – всполошилась мама и поднялась из-за стола. – Я схожу проверю.
– Я сам посмотрю, – остановил её сын и направился к двери. За дверью послышались быстро удаляющиеся шаги. Игорь вышел из комнаты, нащупал руками на стене ящик с электрическими предохранительными пробками.  
– Бесполезно, – донёсся до него тихий голос домоуправа. – Даже не открывай. Пробки в порядке. Это веерное отключение света по районам.
– Зачем свет отключают? – так же шепотом спросил Гнеденко. – Ради экономии?
– Тебе, как военному, скажу, – за последний час домоуправ проникся к Игорю большим уважением. После того, как несколько недель назад люди из НКВД справлялись о его жильце, он был уверен, что никогда больше не увидит молодого человека. Но когда, поздним душным вечером вчерашний пацан появился во дворе в военной форме, управдом подумал: «А парень-то оказался не промах. Раз до сих пор на свободе, – то далеко пойдёт».

Октябрь, 1941

Безымянский исправительно-трудовой лагерь, окраина Куйбышева

Заключенные участка номер четыре, Управления Особого Строительства, возвращались в лагерь после двенадцатичасовой рабочей смены на строительстве завода самолётных бронекорпусов. До ворот Безымянлага, расположенного в районе совхоза «Красный пахарь» на Семейкинском шоссе, оставалось ещё около километра грунтовки. Шеренги зеков шли, понуро опустив головы и вяло тянули очередной куплет популярной лагерной песни «Ванинский порт».
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
Сойдешь поневоле с ума,
Отсюда возврата уж нету.
В этот раз охрана не требовала от колонны «заткнуть хлебальники». Звук пения заглушал шум недалеко проходящего паровоза, и конвой был уверен, что начальство лагеря не услышит заунывного стона измождённых работой и голодом людей.
На повороте Ветлянской улицы, там, где она, повторяя изгиб железной дороги, пролегала от неё ближе всего, два десятка конвоируемых ринулись в лесополосу. Над колонной пронёсся крик – «Ложись!», строй сразу же осел, и над ним захлопали выстрелы карабинов.
Тимур Бикбулатов упал грудью на грязь и закрыл голову руками. Слева и справа от него приземлились ещё два зека. Бывший инженер-строитель приподнял голову и с удивлением обнаружил, что этих заключённых он раньше не видел.
– Новички, что ли? – тихо спросил он своих соседей.
– Да, вчера из БелБалтЛага привезли, – ответил сорокалетний мужчина, с татуировкой свечи на левом запястье, после чего несколько раз выплюнул грязь в лужу перед своим лицом и добавил. – На усиление вам, а то вы без нас хрен двести седьмой мехзавод к первому декабря достроите.
Тимур знал о том, что после пуска одноимённого канала в эксплуатацию Беломоро-Балтийский лагерь более не нуждался в большом количестве рабочей силы. Менее полугода назад, руководя строительством казанского авиазавода, он сам использовал зеков с БелБалтЛага, стараясь всеми правдами и неправдами уложиться в сроки поставленные Госпланом.  
– Блатные рванули? – спросил пятидесятилетний крепыш, второй сосед Бикбулатова.
– Нет, «контрики», – ответил Тимур.
– А ты чего не с ними? Ты ведь наверняка тоже по пятьдесят восьмой здесь, – в голосе крепыша чувствовалась уверенность военного человека.
– Да, по пятьдесят восьмой, но пункт четырнадцать, – уточнил Бикбулатов.
– Ага, ты значит у нас не изменник Родины, а так мелочь. Контрреволюционный саботажник и поэтому тебе западло бежать со шпионами и троцкистами, – усмехнулся крепыш.
– У него кишка тонка, – поддакнул старшему товарищу зек с наколкой.
– Я после ареста инфаркт перенёс. Я и ста метров не пробегу, – шепотом ответил Тимур. – Умру я.
– А ты и так, и так умрёшь. Только в лагере помучаешься перед этим, – заметил крепыш.

– Колонна! Встать! – раздалась команда, когда вдруг оборвался собачий лай погони и перестали быть слышны винтовочные выстрелы.
Негромко матерясь, заключенные медленно поднимались из грязи и выравнивались в шеренгах.
– Как ты думаешь, догнали? – спросил мужик с наколкой у Тимура.
– Трудно сказать. Тут в ста метрах, аккурат за этим леском, железная дорога проходит. Может кто-то и успел на открытую платформу запрыгнуть или на подножку вагона. А может, и половили-постреляли желающих «сходить кукушку послушать».
Оба новичка Безымянлага были опытными сидельцами и хоть судьбы их пересеклись однажды, в далёком восемнадцатом, каждый из них рисовал в воображении свою как картину произошедшего. Незаконнорожденный сын настоятеля Рогачёвского монастыря Василий Судариков, бивший в набат на колокольне в ночь мятежа, был оптимистом и верил, что политзаключённым удалось запрыгнуть на покрытые угольной пылью платформы, и поезд умчал их в сторону Кузбасса. Туда, где они наверняка смогут раствориться на просторах Сибири. А ветеран Первой конной армии Буденного, выпускник академии имени Фрунзе и бывший комбриг, Гребешков Иван Сергеевич, не верил в то, что побег мог закончиться удачно. Он шёл плечом к плечу с Бикбулатовым и Судариковым и улыбался картинкам, всплывавшим в его мозгу. Ногами зеков бьют солдатики. В голову норовят попасть сапогами. Неторопясь топчут вертухаи «контриков». И меня будут топтать, если невмоготу станет и я на рывок решусь.
Над входом в лагерную столовую висел транспорант. На его белом полотнище широкими красными буквами было выведено:
"Спасибо вам, бойцы Наркомвнудела,
     Республики великой сторожа!"

– Крепко придумали артельщики. Чувствуется купеческая хватка, – Бикбулатов порадовался находчивости рогачёвцев.  
– Ты слушай, как оно всё обернулось, – по лицу Гребешкова блуждала недобрая ухмылка.
– Прознав про то, что из соседнего уезда прибыли купцы с деньгами, рыбинские чекисты для начала арестовали покупателей. Продержав их пару дней в местной тюрьме, они посадили их на одну из барж и отправили по реке домой. Вторую баржу чекисты конфисковали вместе с бочко-тарой под керосин. Но главное было то, – чтобы подчеркнуть важность момента Иван Сергеевич сделал небольшую паузу. – Что они забрали у них все деньги. А чтобы артельщики сильно не возмущались и не вздумали жаловаться в ВЧК, их строго предупредили об ответственности за спекуляцию.
Об этом мы узнали от арестованных зачинщиков бунта только в конце августа, во время следствия. А в первых числах месяца мы решили, что деньги кулаки потратили на приобретение оружия у уцелевших мятежников Ярославского восстания. К оружию, мы считали, прилагались и рекомендации, как организовать восстание в Дмитровском уезде.
Вернувшись в Рогачёво, неудавшиеся спекулянты рассказали односельчанам, что рыбинские чекисты деньги у них отняли, но Советы требуют ещё и скоро местное ЧК придёт отнимать нажитое. Обозлённые купцы распространили слух, мол, новая власть будет отбирать не только деньги и хлеб, но также будет изымать церковные ценности. То есть, попросту говоря, грабить расположенный неподалеку Николо-Пешношский монастырь и Никольскую церковь.
– Церковь построена на средства крестьян! – Кричал на площади настоятель монастыря, потрясая перед грудью огромным кулаком с зажатым в нем золотым крестом. – Не дадим!
– Малым сходом было принято решение «хорошенько» встретить комиссаров. Специально отобранные люди выехали во все селения волости, чтобы собрать представителей от каждого двора на всеобщий сход в Рогачёве. Призывом к действию против комиссаров во время схода должен был послужить колокольный набат, – при упоминании о колокольном звоне на лице Гребешкова заиграли желваки. – Чтобы выиграть время для сбора, эти сволочи послали нам ложное сообщение – «Налог собирается». К сожалению, у нас в ЧК на тот момент была устаревшая информация. Мы были уверены, что остаточный налог давно собран. О том, что деньги отобрали наши товарищи в Рыбинске мы не знали, – уточнил Гребешков. Посовещавшись с уездными чекистами, я поехал с девятью нашими сотрудниками в Рогачёво. Хотел лично провести дознание, арестовать саботажников и изъять собранную сумму.
Неожиданно Гребешков стукнул себя по шее и с гримасой ярости на лице, быстро сменившейся брезгливой усмешкой, сбросил что-то на пол.
– Клоп? – спросил Тимур и посмотрел со второго яруса нар вниз, вслед раздавленному насекомому.
– Да, такой же кровопийца, как и наши вертухаи, – философски ответил Гребешков. – И вот, что удивительно, как они умудряются так точно падать с потолка на людей? Ума не приложу. Ползают миллионами над нами, а когда оказываются над открытой шеей зека, бросаются за шиворот.  
– Ты остановился на том, что вы собрались разобраться с неплательщиками налогов, – Тимуру было интересно, чем закончилось приключение артельщиков.
– Да, точно, – Гребешков нахмурил лоб и продолжил рассказ. – Ранним утром десятого августа мы выступили из Дмитрова. Я ехал впереди в пулемётной тачанке, пятеро моих товарищей были в центре колонны на другой повозке, а четверо бойцов, верхом на лошадях, замыкали группу. Когда мы прибыли в  Рогачёво, то на рыночной площади наблюдалось некоторое оживление. Торговцы ходили из лавки в лавку и переговаривались. Некоторые из них с нескрываемой злобой поглядывали в нашу сторону. Я остановил повозку в центре площади и громко потребовал к часу дня собрать на заседание волостной исполнительный комитет. Мы прождали до пяти часов. Кроме коммуниста Спиридонова никто не явился. В его присутствии мы опечатали кассу и все документы в помещении волисполкома. Вечером мы решили устроиться на ночлег в монастырской гостинице. В монастыре меня с красноармейцами встретили неласково, но после долгих переговоров нам разрешено было занять одну небольшую комнату.
Ночью к нам пришёл активист Спиридонов с тревожной новостью. Настоятель монастыря послал в село своего незаконнорожденного сына. Пацан пустил по Рогачёво слух о том, что ночующие в монастыре большевики, то бишь мы, перерезали всех коров, ободрали с икон драгоценные оклады, а на иконы налепили красные революционные банты.
– Представляю, – прокомментировал услышанное Бикбулатов. – Новость была точно не из приятных.
– А то, – сказал Гребешков и без перехода вдруг крикнул. – Дневальный! Крысу лови! По восьмидесятиметровому проходу барака, между рядами двухъярусных нар, не торопясь, бежала большая серая крыса. Зек, с красной повязкой на левом рукаве, пулей метнулся вслед за ней со шваброй наперевес. Крыса на секунду замедлила бег, вопросительно подняла мордочку, потянула ноздрями затхлый воздух и стремительно кинулась прятаться под нижние нары.

– Почему так жёстко обошлись с селянами? Ведь за пятерых бойцов вы вырубили почти полдеревни, – Бикбулатов, окончивший казанский университет, был высокообразованный инженер из аристократического татарского рода. Ни в Красной Армии, ни тем более в Чрезвычайной Комиссии он никогда не служил, и закономерно не понимал, что карать невиновных можно и нужно для урока будущим поколениям.
– Столь жесткие меры были продиктованы сверху, – Гребешков с любопытством посмотрел на Тимура. Он мог бы объяснить этому чахлику, что будь его, Гребешкова, воля, он бы не оставил ни одной живой души в проклятом Рогачёво. Но реальность, окружавшая его сейчас, этот барак-полуземлянка, эти клопы и вши, эти четвероногие, а ещё хуже, двуногие крысы, с которыми ему приходится иметь дело каждый день, остановили бывшего комбрига. Он чуть-чуть помедлил с ответом и решил переложить груз ответственности за карательную экспедицию на того, с кого уже не спросишь.
– Это была не моя инициатива. Я получил две телеграммы лично от Ленина. Понимаешь, я держал их в руках. Я читал их и до сих пор помню текст. Первая гласила: «Примите все меры к подавлению восстания кулаков». А вторая: «Сообщите подробности о подавлении восстания кулаков в Рогачёво и имена арестованных. Необходимо конфисковать имущество восставших кулаков и организовать местные комитеты бедноты. Действовать энергично». Обе были подписаны одинаково: «Предсовнаркома Ленин. Москва. Кремль».
Тимур задумчиво молчал, а Гребешков, как бы стряхивая с себя воспоминания, мотнул головой и сказал: – Хватит об этом. Скоро рассвет. Нужно хотя бы пару часов поспать. После чего отвернулся от Тимура, подпихнул кулаком, служившей ему подушкой, небольшой тюк с соломой и, накрывшись телогрейкой, мгновенно уснул.

Офицер зачитал текс шифровки, сделал паузу и пояснил:
– Эта телеграмма была отправлена два дня назад нашему атташе в Великобритании. Агент, кодовое имя которого было – Джордж, уже ликвидирован. Его задание поручено другому агенту. Вы уже в курсе, что нашем ведомстве есть Отдел Специальных Заданий. Во время первого инструктажа по секретности вам было сказано, что его сотрудники будут следить за вами. Сейчас пришло время довести до вашего сведения то, что слежка за вами, это самая лёгкая из их задач. Офицеры отдела выполняют гораздо более сложные операции. Например, такие как возвращение попавших под подозрение сотрудников разведки из наших зарубежных представительств. А при невозможности доставки на Родину потенциальных предателей, их ликвидацию на местах. При этом в задачу отдела входит обеспечение бесследного исчезновения тел ненадёжных сотрудников. Органы безопасности иностранного государства не должны найти его, или, по крайней мере, идентифицировать личность убитого. Для выполнения столь деликатных заданий Спецотдел разбит на два подотдела. Те, кому поручают  переправлять людей через границы, либо линию фронта, работают в условно названном «сухом» подотделе. Если же условия транспортировки слишком сложные или риск потери перевозимого очень велик, то руководством Разведупра принимается решение на ликвидацию нашего сотрудника. Тогда за границу посылают офицеров так называемого «мокрого» подотдела.
– Хочу вас предупредить и ещё вот о чём. Если такая вот телеграмма, – старший лейтенант потряс полученной из рук Игоря шифровкой. – Придёт с вашим именем, а вы случайно об этом узнаете, то не пытайтесь убежать или спрятаться. Залечь на дно вам нигде не удастся. Офицеры Спецотдела никогда не работают в одиночку. Коммунисты стран вашего пребывания всегда рады будут помочь нашим сотрудникам вас разыскать, где бы вы ни затаились.
– Вы часто встречаетесь с офицерами обоих подотделов, – продолжал инструктор. – Проходите мимо них в коридорах. Вы сидите рядом с ними в столовой. Присмотритесь к их мощно развитым мускулистым фигурам. Крепким рукам. Точным движениям. Оцените орденские планки высоких правительственных наград на их гимнастёрках. Всё это даст вам достаточно информации для того, чтобы сделать правильный вывод: ни на работе, ни вне её, вам лучше не ошибаться.
После обеда того же дня курсантов-шифровальщиков собрали на строевом плацу перед казармой.
– Товарищи курсанты, – начальник филиала спецшколы ГРУ говорил громким, но печальным голосом. – Немецкие войска прорвали нашу оборону и вплотную приблизились к столице. В Москве объявлена эвакуация правительственных учреждений, иностранных посольств и предприятий оборонного значения. Командование приняло решение отпустить всех курсантов-москвичей в увольнение для организации отъезда их родных и близких вглубь страны. Школа начнёт перебазирование на восток завтра в шесть ноль-ноль. Все оставшиеся на территории школы военнослужащие будут привлечены к подготовке эвакуации.  

Через час Игорь ехал на полу в кузове полуторки в сторону Москвы. Он смотрел через борт грузовика на москвичей, рекой текущих в неизвестность. При въезде в город он заметил стоящего на обочине мужчину, который раздавал жареных кур всем проходящим мимо него беженцам. Игорь решил, что лучше он доберётся до дома попутными трамваями, чем упустит такой шанс полакомиться свежей курятиной. Не прощаясь с сокурсниками, он перепрыгнул через борт медленно катящегося грузовика и подбежал к щедрому мужику.
– Ты, правда, их бесплатно раздаёшь? – недоверчиво спросил Гнеденко.
– Бери даром, – беспечно ответил мужик, вынимая очередную курицу из огромной металлической кастрюли. – Птицекомбинат закрыли. Тысячи жареных кур приготовленных к продаже девать некуда. Я вот с ребятами организовал раздачу. Не пропадать же добру.
– А можно две? – Игорь не верил такой удаче.
– Да хоть три, – глаза мужика горели нездоровым блеском, казалось ещё чуть-чуть и рассудок покинет своего хозяина.
– А начальство, оно как, не возражает против раздачи кур? – спросил Игорь, прижимая ещё теплых капающих жиром кур к гимнастёрке.
– Уже не возражает, – расхохотался рабочий. – Кокнули мы директора, когда поймали его выходящего с территории предприятия с заводской кассой в чемодане.
От этих слов Гнеденко стало страшно и он, забыв поблагодарить мужчину, скорым шагом направился к трамвайной остановке.  

Безымянский исправительно-трудовой лагерь, окраина Куйбышева

– Вот ты, Тимур, был одним из руководителей на строительстве такого же крупного завода, – обратился к Бикбулатову во время ужина Гребешков. – Ответь-ка мне на один вопрос. Скажи, где справедливость? Ты сам знаешь, что все политические заключённые это дети рабочих и крестьян, люди закалённые огнём революции и гражданской войны, отработавшие на стройках первых пятилеток. Мы, с детства привыкшие к труду, и в лагерях являемся ударниками труда. План выполняем и перевыполняем, а бригадирами над нами назначают только блатных. Эту бесполезную обществу прослойку уголовников, которую я бы, со своими конниками, порубил шашкой не задумываясь. Эти мрази никогда в жизни не работали. Ни на свободе, ни в лагерях. Почему? Я спрашиваю тебя, почему их ставят командовать нами?
– В бараке расскажу, – ответил Бикбулатов. – Здесь нас могут услышать. Ты мне, друг, лучше скажи, ты последнюю лагерную новость знаешь?
– Ты о чём? – Гребешков опустил ложку в тарелку и повернул голову к Тимуру.
– О том, что неделю назад государственный авиационный завод номер Один имени И.В. Сталина завершил свою эвакуацию из Москвы на Безымянку и сборочные цеха выпуска первых штурмовиков уже готовы.
– Нам-то что до этого? – старый кавалерист отнёсся к новости без интереса.
– А то, что мы должны сдать наш двести седьмой завод в течение трёх недель, иначе начало сборки Ил-2 сорвётся, – с жаром сказал Тимур.
– Как они могли тебя посадить? Ума не приложу, – бывший комбриг с сочувствием посмотрел на Бикбулатова. – Ты уже на ладан дышишь, ели ноги двигаешь, а всё о стройке переживаешь. Страна тебя в лагерь бросила, уголовники тобой помыкают, конвой бьёт, жрать не дают, спишь по пять часов, а всё о фронте и о победе волнуешься.
– А как же иначе? У меня ведь дочь родная есть. Наверняка она сейчас на фронте воюет или в тылу ударно трудится. Я ведь только ради её будущего и работаю, и за жизнь цепляюсь.

После ужина Тимур и Иван вернулись в барак-полуземлянку на ночлег. Отряхнув с обуви грязь, они спустились по деревянной лестнице, прошли мимо закутка дневального и забрались на свои нары. Сквозь узкие горизонтальные окна, расположенные почти под потолком полуземлянки, были видны сотни ног заключенных других отрядов, строем проходящих мимо. Со стороны улицы эти окна не доходили и до колена человека среднего роста.
Спать на нарах верхнего яруса в полуземлянке считалось намного выгоднее, чем на нижнем ярусе. Поздней осенью и в течение всей зимы температура в бараках никогда не поднималась выше шестнадцати градусов. Иногда она опускалась до двенадцати. Это явно не соответствовало санитарным нормам для людей с полуголодным пайком и к тому же вымотанных тяжелым физическим трудом. Но, как бы температура не колебалась в течение ночи, под потолком, всего лишь в метре от верхнего яруса нар, она всегда была на полтора-два градуса выше, чем у пола. Дыхание трёхсот узников, обитателей землянки, согревало не только живущих на потолке клопов, но и строителей военных объектов, спящих прямо под ними.

– Хроническое невыполнение производственных планов не только в мирное, но и в военное время является самым страшным бичом и для Безымянлага, и для всего ГУЛАГа в целом, – Тимур, как и обещал, отвечал на крик души Гребешкова. – Одной из причин низкой производительности труда зеков является отсутствие у нас реальных стимулов к хорошей работе. Поэтому еще в конце сорокового года руководством НКВД СССР была разработана система премиальных вознаграж¬дений лагерных рабочих, занятых на наиболее важных и ответственных работах. Была введена премиально-сдельная оплата труда. За каждый процент перевыполнения плана начислялся один процент премиальных, но не более тридцати пяти процентов.
– Главным бичом нашего лагеря является не низкая производительность, а высокая смертность, – жёстко ответил Гребешков. – Плевать мне на производительность. Ты посмотри, что делается. Мы каждую неделю из барака по трупу выносим. Это в пересчёте на весь лагерь, человек тридцать в день умирает от пеллагры. И потом, это не ответ на мой вопрос о бригадирах-уголовниках.
При упоминании о пеллагре, косившей лагерных постояльцев, Бикбулатов поморщился как от зубной боли.
– Ты не причитай. На восемьдесят тысяч сидельцев, тридцать смертей в день не так уж и много. И от того, что ты злишься, ничего не изменится. Пайку нам всё равно не прибавят, и рабочую норму не сократят. Сдохнем от авитаминоза, так сдохнем. А нет, так будем сидеть как минимум до конца пятидесятых, – Тимур сказал о долгой отсидке, а сам не верил в то, что проживёт так долго. – Я лучше тебе расскажу, что было дальше. После введения премиальных вознаграждений, разовых денежных выплат, и даже отдельных случаев досрочного освобождения, изменений на трудовом фронте не произошло. Руководство НКВД прекрасно понимало, что «блатные» лишь имитируют «бурную деятельность», а лучше всего трудятся «контрики».

Декабрь, 1941

Москва

– Поздравляю с высокой правительственной наградой и возвращением с фронта, – генерал Панфилов радушно улыбался Павлу Петровичу Мелкишеву. – Мы с Ильичёвым очень рады за тебя. Много наслышаны о твоих подвигах на сапёрном поприще. Ты садись, садись. В ногах правды нет. Разговор у нас с тобой будет не долгий, но важный.
Военный инженер первого ранга прошёл вглубь кабинета и сел в кресло напротив начальника Разведупра и его замполита.
– Павел Петрович, что ты знаешь о сверхмощных взрывах? Слышал ли ты что-нибудь об атомном оружии? – генерал закурил трубку и внимательно посмотрел на Мелкишева. – По лицу вижу, что не слышал и не знаешь.
– Ну почему же, товарищ генерал. Я знаю, что англичане разрабатывают что-то связанное с ураном 235-м. Что вроде бы можно создать бомбу, которой нет равных по силе взрыва. Ещё знаю, что уран - радиоактивный элемент, и если его применять против живой силы, то погибнут и те, кто находился в зоне прямой видимости взрыва.
– Не плохо, не плохо, Павел Петрович. Значит, партия сделала правильный выбор, – задумчиво произнёс Ильичёв.
Мелкишев вопросов не задавал, он знал, что генералы сами скажут, почему его разбудили среди ночи в землянке в ста километрах восточнее Воронежа, и зачем в срочном порядке самолётом доставили в Москву.
– Как у тебя с английским? – спросил Панфилов.
– Пару лет назад был хороший. Чуток забывать стал, без практики, – ответил Павел Петрович, а про себя подумал. Вопрос о языке, это очень хороший знак.
– Скоро попрактикуешься, – сказал начальник Управления. – Поздней весной ты полетишь через Тегеран и Каир в Нью-Йорк. Будешь работать там на должности вице-консула СССР под фамилией Михайлов. Псевдоним «Мольер». Твоей главной целью будет узнать как можно больше об атомных работах американцев над «Манхэттенским проектом». Отправной фигурой для установления нужных контактов будет Альберт Эйнштейн.
Мелкишев с удивлением посмотрел сначала на Панфилова, потом перевёл взгляд на Ильичёва, желая убедится в том, что ему не послышалось прозвучавшее имя великого физика.
– А чему ты удивляешься? – вошёл в разговор Ильичёв. – Господин Эйнштейн работает на американцев давно. Живёт в городе Принстон, штат Нью-Джерси. Ведёт активную светскую жизнь и, невзирая на то, что женат, пользуется большой популярностью среди местных женщин. Любвиобильность его слабое место, попробуешь подобрать ключи к нему по этой линии.
– Это общая задача, – сказал начальник управления. – На перспективу, так сказать. Для более детального ознакомления с темой посети Радиевый институт. Найди там Игоря Курчатова. Мы его вызвали из Казани для встречи с тобой, он тебе поставит конкретную задачу по ядерным вопросам.
Панфилов протянул руку для пожатия военинженеру первого ранга и добавил:
– Времени на раскачку нет, поэтому сейчас возьми дежурную машину и езжай домой, а с завтрашнего дня, ты - слушатель курсов английского языка. Уверен, что шести месяцев для того, чтобы восстановить стёртые временем знания английского языка, тебе хватит. Весной к тебе на курсах присоеденится  твой бывший подчинённый, – сказал Ильичёв, поднимаясь с кресла, подчёркивая этим, что разговор с Мелкишевым окончен. – Николай Заботин.

Почему так многозначительно Ильичёв упомянул Заботина? – думал по дороге домой в служебной эмке Мелкишев. – Чёрт. Вот оно что. Павел Петрович хлопнул с досады ладонью себя по лбу. Как же я раньше-то не догадался. Ведь причина отправки меня на фронт была столь очевидна. Три месяца службы в сапёрном батальоне, это расплата за то, что я поставил свою подпись под докладом своего подчинённого? Значит, оба генерала знают об этом. Какой позор. Если бы я об этом догадался ещё в сентябре, то вероятнее всего застрелился. От этой мысли, в хорошо протопленной водителем легковушке, Павлу Петровичу стало зябко. Получается, что мои мудрые руководители спасли мне жизнь. Однако, даже после того как я получил орден Боевого Красного Знамени из рук Маршала Советского Союза Тимошенко, они больше не хотят встречаться со мной в коридорах штаба. Ну что ж, за океан, значит за океан. Думаю, что жена этому будет даже рада.

Преодолев полсотни метров по колее проложенной санями в глубоком снегу полуторка остнановилась перед складом. Тут же, словно из-под земли, рядом с машиной вырос пехотный старшина. Красные петлицы воротничка его гимнанстёрки украшали четыре эмалированных треугольника. Чистая, отутюженая форма плотно облегала упитанныю фигуру. Лицо старшины выражало нескрываемое удовольствие. Растянувшиеся в улыбке губы сверху были прикрыты густыми пшеничного цвета усами.
     - Заждался я вас, - с облегчением в голосе сказал он, когда Гнеденко, Гусев и водитель подошли к нему. – Часа два назад должны были прибыть. Я уже волноваться начал. Ну да ладно, добрались и слава богу. Пойдёмте на склад, не месяц май на дворе.
     Голова Игоря закружилась сразу же как только он переступил порог склада. Аромат вяленого мяса, в сочетании с сырным благоуханием, боролся и явно проигрывал сражение запахам исходящим от копчёной рыбы. Глаза ещё не привыкли к сумраку слада, а мозг вечно голодного Гнеденко, получив сигнал от рецепторов абоняния уже впал состояние ступора.
- Неожидал такое увидеть? – старшина легонько толкнул Игоря в плечо.
Гнденко мотнул головой в знак согласия оправился от первого шока, осмотрел помещение и не поверил увиденному. В бесконечную глубину пакгуаза убегали широкие стелажи плотно заставленные продутками питания. Тысячи головок ветчины, десятки тысяч хвостов копчёной рыбы разных сортов, бесконечное количество колёс твёрдых сыров ровными рядами заполняли трёхярусные полки. Мешки с сахором и мукой громодились вдоль стен до самого потолка. Ящиками с консервами было заставленно всё пространство под полками. Многое из того, что увидел Гнеденко на складе имело иностранное происхождение. На верхних стелажах, почти под самым потолком, рядами стояли  картонные коробки. Игорь глазами читал надписи на них «Whiskey. Rum. Brandy. Scotch.»
     - Непостижимо, - услышал Гнеденко тихий голос Гусева за спиной. – Страна умирает от голода, а здесь такие запасы лежат. Да этой еды хватило бы чтобы кормить всю Москву в течении месяца. Как же это так? Такое богатство спрятано от народа в подземных хранилищах. Неужели Сталин не знает о том, что в стране полно еды? – бормотал поражённый Гусев. - Непонимаю.
     Довольный произведённым на курсантов впечатлением старшина улыбнулся ещё шире, щедрым жестом руки обвёл полки и сказал:
- Что с вами? Вы не голодные сегодня? Плотно позавтракали перед дорогой?
- Неужели нам можно попробовать кое что из этого? – не веря своему счастью спросил Игорь и с сомнением посмотрел на старшину.
- Да сколько угодно. Ешьте всё, что сможете съесть. Ограничение только одно – с собой брать можно только то, что унесёте в желудках, - подумав секунду старшина спохватился и добавил. - И то, что предписано взять по накладным.
Боец-водитель и курсант Гнеденко не заставили себя долго упрашивать. Они с неистовой жадностью накинулись на еду. Их руки мелькали по полкам быстрее, чем зубы могли перетереть то, что попало в рот. За несколько минут этой неожиданной фиесты часть еды была проглочена непрожёванной. Впервые за многие месяцы жедудок Игоря наполнился сырокопчёной колбасой, голландским сыром, беконом, шейкой ветчинной и рыбным балыком. Сверху на всё это упали большие дольки шоколада. Вскоре места в животе не осталось. Тяжело отдуваясь Игорь ослабил на шинели ремень и наклонился чтобы подобрать с пола второпях уроненную плитку шоколада.
- А ты почему не ешь? – донёсся до него голос старшины обращённый к Гусеву.
- Не лезут в меня деликатесы, - ответил курсант. - Не могу я жрать буженину в то время, когда отец, мать и младшие братья с сёстрёнками питаются картофельными очистками.
- Ну и дурак, раз не можешь, - глумливо рассмеялся старшина.
В этот момент Игорь оглянулся на Гусева и завскладом и убедившись, что упитанный живот последнего ещё сотрясается от смеха, быстрым движением руки спрятал подобранную шоколадку в голенище кирзового сапога.
Во время погрузки ящиков с продуктами для учебного Центра в кузов грузовика водителя стошнило. Его вывернуло наизнанку прямо под колёса полуторки. Увидев обильные рвотные массы, вылетающий из широко раскрытого рта бойца, Гнеденко также почувствовал неудержимый приступ тошноты. Непервареные куски мясных продуктов красно-коричневой массой обагрили придорожный снег. Старшина прищурившись ухмылялся. Пока курсанты с водителем занимались погрузкой ящиков он стоял у открытой двери склада и тёплый, ароматный воздух, поднимающийся из полуподвала, согревал его спину.
- И  это ваша благодарность мне за мою доброту? - насмешливо спросил он и издевательски добавил. – Разве можно так расточительно выблёвывать на снег продукты питания купленные за иностранную валюту?
- Не ожидали мальчишки, что печень не справится с таким количеством жиров? – его голос стал серьёзнее. - Этого следовало ожидать. Я знал, что вы даже в желудках отсюда ничего не сможете увезти. А ну ка, братцы подойдите ко мне, я проверю не прихватили ли вы что нибудь с собой.

Январь 1942
Галифакс, Канада

Поздним субботним вечером семнадцатого января Денис, одетый в безукоризненный гражданский костюм, сидел в плетёном кресле за маленьким круглым столиком в пивном баре Олд Трайэнгле Айриш Эльхоус. Он ждал своего информатора. Бар был расположен в самом сердце города на углу улиц Холлис и Принца. Пять его вертикально удлиненных окон, выполненных с арочным закруглением в верхней части, смотрели своими огромными глазами на одну из улиц и четыре на другую. Сидя спиной к барной стойке, старший лейтенант читал местную газету Кроникал Хэролд. Мировые новости не радовали молодого разведчика. «Японцы захватили столицу Малайзии Куала-Лумпур», гласил один заголовок, «Актриса Каролина Ламбард погибла в авиакатастрофе в окрестностях Лас-Вегаса», вторил ей другой. Молодой человек не знал, была ли знаменита мисс Ламбард или нет, его также мало взволновала потеря англичанами их очередной колонии. Он с нетерпением поглядывал на большие настенные часы эпохи королевы Виктории. Они показывали десять тридцать. Информатор советской военной разведки, офицер пункта связи атлантического флота Канады, опаздывал уже более чем на полчаса. Такого раньше не было и это волновало Дениса. Он всё чаще отрывался от чтения газеты и провожал взглядом каждого спешащего по улице прохожего.

За окном было зябко. Северо-западный ветер, в это время года характерный для Новой Шотландии, принёс с собой низкую кучево-дождевую облачность. Пролетая над административным центром со скоростью сорок километров в час, свинцовые тучи считали своим долгом оставить часть своих переохлаждённых капель на улицах города. Ледяной дождь покрывал гранитную плитку тротуаров. Редким горожанам, оказавшимся в этот поздний час вне своих уютных квартир, приходилось прикладывать немало усилий для того, чтобы избегать падений.
Несколько раз на пороге бара появлялись матросы или солдаты коалиционных войск, служащих в городе или ждущих отправки в Англию на попутном транспорте. Как только бармен замечал открывающего дверь человека в военной форме, он тут же устремлялся из-за стойки навстречу незваному посетителю и выпроваживал его на улицу. На возмущённые возгласы желающего «промочить горло» тёмным ирландским пивом, бармен неумолимо указывал на объявление, висящее на двери питейного заведения. «До окончания войны военнослужащим вход в бар ЗАПРЕЩЁН. Приказ командующего флота Канады», гласила надпись на табличке.
– Ну, погодите, будет вам праздник победы! – убираясь в сторону базы, кричал матрос, грозя кулаком в сторону бара.
Над входной дверью в очередной раз звякнули колокольчики. В бар вошёл мужчина выше среднего роста и плотного телосложения. Невзирая на большие залысины над его лбом и отчётливую плешь на затылке, на вид ему можно было дать не более тридцати пяти лет. Повесив тёмно-серое драповое пальто с чёрным каракулевым воротником на вешалку у двери, посетитель осмотрел завсегдатаев бара и, приветливо махнув фетровой шляпой Денису, направился в сторону его столика.
– Есть хорошие новости в газетах? – вместо приветствия сказал канадец и грузно опустился в кресло, ножки которого предательски скрипнули.
– Тебе худеть не пора? – в ответ спросил Денис.
– Давно пора, – рассмеялся канадец. – Но я так люблю вкусную еду и пиво Гиннес, что не могу себе отказать, ни в том, ни в другом.
Денис повернул голову в сторону барной стойки и слегка приподнял руку. Увидев это, бармен стукнул указательным пальцем по механическому звоночку и в зал из кухни вышел повар. Он был сухощав. На вид ему было далеко за шестьдесят.
– Извините господа, наш официант уволился. Решил, что служба матросом её Величества на корабле принесёт ему больше денег, чем на чаевые в этом баре. Вместо него я приму у вас заказ и сам его приготовлю. Смею вас заверить в высочайшем качестве вашего ужина, – повар говорил тихим, но полным достоинства голосом. – Сегодня наш бар предлагает на выбор два рыбных блюда: копченый лосось или рыбные котлеты с лимоном, посыпанные укропом под сметанным соусом, по семь долларов. И одно мясное: отварная говядина с тушёными овощами под томатным соусом по восемь долларов тридцать центов. На гарнир предлагается картофельное пюре или спагетти.
– Джошуа, ты что предпочитаешь? – спросил Денис своего информатора и, чтобы канадец не сомневался в своём выборе, добавил. – Я угощаю.
– Отлично, – хлопнул Дениса по плечу офицер связи и сделал свой выбор. – Говядину с картошкой.
– А мне лосось, пожалуйста. Без гарнира, – сказал Денис. – И четыре пива.
– Шесть пива, – быстро вставил Джошуа. Его лицо излучало довольную улыбку. – Если мой друг не против?
– Я отойду в мужскую комнату, пока принесут наш заказ. Руки помою, – сказал канадец, когда офицеры союзных армий остались вдвоём и, взяв газету с собой, ушел в туалет.
Конспиратор, твою мать, подумал Денис. Хотя с другой стороны, может это и к лучшему. Бережёного Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт.  

Оттава, Канада

– Вот, Пётр, прочти. Это пресс-релиз канадского флота. Его утром Денис прислал из Галифакса. Там ещё и его рапорт есть. Военный атташе положил перед Мотиновым папку с документами и оставил его в кабинете одного.
Подполковник достал из картонной папки два жёлтых листа бумаги и даже не стал смотреть на гриф секретности документа. Он знал, что канадские военные моряки используют бумагу этого цвета в том случае, если уровень секретности на ней не выше, чем «Конфиденциально».
Военно-морское ведомство Канады извещало своих военнослужащих о судьбе двух судов конвоя SC 64 и их экипажей. Особое волнение в душе Петра вызвала строка, в которой говорилось, что тринадцатого января, через четыре дня после торпедирования судов, экипаж эсминца «Монтгомери» подобрал семерых пассажиров с потопленного немцами панамского сухогруза «Фрайер Рок». Отдельной строкой в пресс-релизе было выделено, что один из семи спасённых пассажиров позже скончался в госпитале Сент-Джона.
Мотинов с нетерпением перевернул страницу документа и углубился в чтение рапорта старшего лейтенанта.
В своём докладе военно-морскому атташе Денис подробно остановился на описании успешных действий немецких подводников и бестолковой работе капитана канадского эсминца. Ниже он пересказал историю, услышанную им от своего осведомителя, о том, как шесть канадских лётчиков четверо суток плавали в воде, держась за дверь, пытаясь всеми силами спасти дочь Мотинова, Лидию. К сожалению, девочка умерла в госпитале на Ньюфаундленде от общего переохлаждения. В заключение рапорта старший лейтенант просил от его имени выразить соболезнование подполковнику Мотинову, в связи с утратой обоих членов его семьи.
Пётр Семёнович держал в руках рапорт старшего лейтенанта и не видел букв. Его глаза затуманила пелена слёз, но их было недостаточно для того чтобы они скатывались по щекам. Он сидел, слепо уставившись в пустоту, и думал о том, что его работа, его последнее задание, а также лично им неправильно принятое решение привело к гибели двух самых дорогих ему людей.
Как дальше жить? Ради чего бороться? Зачем дышать? Пить? Есть? Просыпаться по утрам? К чему всё это теперь, когда нет моей Лидочки? Дочурки, которая больше никогда не прибежит утром в спальню к своим родителям и не заберётся между ними под одеяло. Зачем дальше жить, если нет больше Лены? Верной и умной жены, с которой так хорошо было и утром, и днём, и вечером, и ночью. Как теперь возвращаться после службы в пустую служебную квартиру здесь в Оттаве? А как жить в нашей квартире в Москве, где всё будет напоминать мне о них? Нашей? Чьей нашей? Я один. Я остался один.
В этот момент слёзы переполнили глаза Мотинова и тонкими струйками устремились к подбородку. Телефонный звонок вывел подполковника из шока. Как долго разрывался аппарат, сказать было трудно, но по взволнованному голосу военного атташе Мотинов понял, что «наверху» его состояние вызвало определённое волнение.
– Пётр Семёнович, ты там как? – спросил полковник и, не дожидаясь ответа, скороговоркой продолжил. – Ты прими наши соболезнования. Мы все скорбим и переживаем вместе с тобой. Даже в Москве твоё горе нашло понимание. Руководство Управления предлагает тебе взять отпуск и вернуться в столицу. Передо мной лежит шифрограмма Ильичёва по этому поводу. Он относится с пониманием к ситуации и предлагает подыскать тебе замену в проводимых тобой лично операциях.
Мотинов промолчал, и полковник, не дождавшись ответа, продолжил:
– Ты подумай до конца дня, в Москве всё равно уже ночь. Сегодня они твоего решения не ждут. А завтра приходи с утра в мой кабинет, и мы обсудим создавшуюся ситуацию.
– Я уже обо всём подумал, – сказал Мотинов. Слёзы на его лице просохли, и голос подполковника звучал твёрдо. – Мне в отпуске в Москве делать нечего. Такую душевную рану залечить отпуском невозможно, её можно только приглушить ненавистью к врагу и упорной работой, которая приблизит его полный разгром.
– В принципе, от тебя, как от разведчика и политработника, я другого ответа и не ожидал. Так Ильичёву и отвечу. Слово в слово, – полковник повесил трубку, а Мотинов ещё несколько секунд в задумчивости слушал короткие гудки.

Напрячься хоть с трудом, но всё-таки смог, а вот расслабиться никак не удаётся, – упёршись в металлический заголовник руками и нависая над Элеонор, думал Мотинов. Не прекращая методично двигаться над вконец обессиленной женщиной, он оглянулся на настенные часы.
Уже сорок минут прошло. Надо закрыть глаза и представить себе, что я с Леной. Иначе эта канадская сучка, того глядишь, умрёт подо мной. И пора уже поговорить с ней о деле. Пора заставить её работать на меня. Сколько можно разговоры вести? Люди гибнут тысячами ежедневно, а я с ней Шардоне распиваю.
Мотинов не на шутку разозлился, на себя, на Элеонор, на немцев и на весь белый свет. Его движения приобрели размашистость и доселе неизвестную для Элеонор ярость.
Вот тебе, вот. За всё. За время, которое я крал у семьи, проводя с тобой. За то, что из-за наших с тобой отношений я отправил родных мне людей на гибель. Не могу поквитаться с немцами, рассчитаюсь сполна с тобой. Будешь работать на меня как миленькая, а откажешься сотрудничать, то удавлю здесь же в спальне. Без сожаления. Пусть хоть расстреляют потом на Лубянке.
С какого-то момента женщина почувствовала боль внутри себя, но неожиданно она осознала, что ей нравится это ощущение.
– Ещё. Ещё. Сильнее, – еле слышно выдыхала она при каждом толчке Петра Семёновича.
Услышав голос Элеонор, сознание вернуло Мотинова из застенков НКВД в кровать к женщине. Он вдруг задрожал, выгнул спину и обессиленный опустился на полуобморочную секретаршу генерал-губернатора Канады.  

Февраль, 1942

Лориент, Франция

Девять треугольных вымпелов развивалось на тонком металлическом тросе, прикрепленном к верхушке выдвинутого перископа подводной лодки U-130 в тот момент, когда она входила в гавань Лориента. Командир лодки стоял в рубке, положив затянутые в светлые лайковые перчатки ладони на борт и, жмурясь от солнечного света, мечтательно улыбался. На его давно не бритом лице легко  читалась вся гамма чувств, которую можно было увидеть только на лице совершенно счастливого человека.
Какое чудное утро сегодня, а день будет ещё лучше. Сначала я приму ванну. Смою вонь, которой я пропитался за последние восемь недель. Калс приподнял руку от борта, понюхал рукав своей светло-коричневой кожаной куртки, просмотрел на масляные пятна, жирными кляксами тут и там покрывшими всю её поверхность и расхохотался. Даже свиная кожа воняет лодкой. Представляю, какой аромат издаю я. Ха, ха, ха. Затем я съем хороший завтрак. Мечтательная улыбка расползлась ещё шире и оголила его ровные белые зубы. И снова в ванну. Но на этот раз в компании со мной будет молодая девушка-парикмахер. Заодно она меня и побреет. Ха, ха, ха.
Калс взял в руки бинокль и посмотрел на пирс. На берегу суетилась портовая команда. Что, не ожидали увидеть нас живыми? Для командующего флотилией наше возвращение будет приятным сюрпризом. Из прочного корпуса лодки на рубку поднялся штурман. Он взял из рук командира бинокль, скользнул взглядом по пирсу и, возвращая оптический прибор хозяину, спросил:
– Ты уверен, что мы правильно поступили, не доложив на базу о нашем возвращении?
– Абсолютно. Если бы мы отрапортовали о подходе, как того требует наставление, то уже кормили бы лобстеров на дне океана. Англичане используют самолёты для радиопеленгации и за последнее время сильно преуспели в определении места положения наших лодок в Бискайском заливе. Поэтому, лучше я получу выговор за введение режима радиомолчания при возвращении в базу, чем пробоину в прочном корпусе.
Штурман оглянулся на вымпелы, развевающиеся у них над головой, и сказал:
– Ты скорее получишь Железный крест Первого класса и двухмесячный отпуск в придачу, чем выговор. За девять потопленных транспортов командование может расщедриться и на Рыцарский крест, – указательный палец Курта был направлен на вымпелы.
– С них будет. Даже не надеюсь. За торговые корабли так много не дадут. Ты правильно суммарный тоннаж подсчитал? Точно больше пятидесяти тысяч тонн? – Калс был уверен в том, что он достоин высокой награды Рейха, но хотел ещё раз услышать об этом от друга Курта.
– Не волнуйся, кэп, мы утопили намного больше. Всего десяток тысяч тонн не дотянули до Рыцарского креста. После следующего похода он будет твой. Что планируешь делать в отпуске?
– Сначала увижу отца, он служит здесь, во Франции, а потом поеду к маме в Берлин.
В перерывах между обсуждением отпускных планов со своим первым помощником командир отдавал необходимые при маневрировании в порту команды, и лодка без приключений причалила к пирсу.
– Команде наверх, к торжественному построению, – приказал он и спустился по лестнице на корму.

«Если поляки не хотят здесь воевать, - слова Сталина звучали в голове Панфилова. - То пусть прямо и скажут: да или нет… Я знаю, где войско формируется, так там оно и останется… Обойдемся без вас. Можем всех отдать. Сами справимся. Отвоюем Польшу и тогда вам её отдадим. Но что на это люди скажут…». Верховный Главнокомандующий был недоволен тем как ведут себя руководители польского правительства в изгнании. Лондон явно хотел использовать созданные и экипированные Советским Союзом польские воинские части в зоне своих геополитических интересов. «Мы не можем  бесконечно долго кормить семьдесят тысяч военных, не желающих воевать плечом к плечу с советскими войсками. Мы их одели обули, вооружили, а защищать они собираются колонии Англии на Ближнем Востоке?» - обратился он к генералу Панфилову на совещании в Ставке и не дожидая ответа Алексея Павловича, Верховный Главнокомандующий скрутил фигу и показал её всем присутствующим. «А вот им». Такая реакция хозяина не сулили Начальнику ГРУ ничего хорошего.
Ильичёв молчал уже несколько минут, Панфилов наконец услышал тишину и постарался вспомнить последние фразы Ильичёва.
- Хорошо, Иван Иванович, - сказал наконец-то начальник недавно реформированного ведомства. - Поготовь свои предложения по этому поводу. Я поддерживаю твою идею. Действительно назрело время кардинально меня акценты в нашей работе.

Ильичёв вернулся в свой кабинет и тут же вызвал к себе начальника Первого Агентурного Управления и его подчинённых начальников Второго, Третьего и Четвёртого отделов.
- Товарищи офицеры, в ответ на неусыпную заботу товарища Сталина о нашем ведомстве, мы должны ответить качественным изменением работы, - Военный комиссар говорил спокойным голосом словно продолжал размышлять на вслух. - Обсудив перспективы развития агентурной работы в европейских, ближне и дальневосточных странах мы с начальником Управления приняли решение ативизировать работу наших зарубежных резидентур и увеличить количество офицеров легально находящихся в тех странах, которые не находятся в состоянии войны против СССР. Как видите среди вас нет ни начальника германского отдела, ни начальника фронтовой разведки. Диверсантов, технарей и связистов я тоже на это совещание не пригласил. Для них пока всё останется без изменений. От вас же требуется следующее:
Офицеры открыли рабочие тетради и приготовились записывать указания начальника.
Первое, - продолжил после котроткой паузы Военный Комиссар Управления. - Каждому отделу поготовить список работающих советских учреждений в каждой стране региона ответсвенности.
Второе - составить список сотрудников этих учреждений с указанием организаций которые направили их туда. Например, если вы уверены, что человек является журналистом ТАСС, то так и пишите, а если он штатный сотрудник Берии, то укажите «Заместитель торгового атташе в Портулгалии сотрудник НКВД, Ф.И.О. и звание».
Третье - составить списки офицеров ваших отделов находящихся на территории СССР, с указанием где они находятся в настоящее время и чем занимаются. Особое внимание уделите тем сотрудникам, которые выполняют задачи не по своему основному профилю. Мне известно например, что Заботин, руководит лагерем по подготовке партизан. Это не его дело. Пусть этим занимается Четвёртое управлениее НКВД Судапалова.
Четвёртое - представить ваши предложения по повышению коэфициента полезного действия ввереных вам отделов и перспективной роли в этом каждого вашего сотрудника.
Срок исполнения приказа – неделя.  

В заключении хочу ещё раз напомнить вам общую задачу: Мы должны мобилизовать все резервы, собрать всех наших офицеров и привлечь их к работе для увеличения сети агентурной разведки в Европе, Азии и Северной Америке.
Апрель, 1942

Центр подготовки партизан, Гороховец.

     Подполковник Заботин  медленно шёл между двумя рядами столов и прислушивался к тихим голосам шифровальщиков обучающих своему делу радистов партизанских отрядов. Молодые курсанты, не имеющие ещё практического опыта работы, усердно передавали свои теоретические знания своим ученикам.
     - Системой Цезаря называется моноалфавитная подстановка, преобразующая n-грамму исходного текста, в n-грамму шифрованного текста, - монотонным голосом говорил начинающий учитель.
     Заботин остановился на секунду и пристольно посмотрел в лицо обучаемого. Глаза радиста выражали глубокую безнадёжность, а всей мимикой лица партизан пытался прокричать «Я не понимаю о чём ты!». Николай Иванович наклонился над учебным столом, взял в руку карандаш и сказал:
     - Вот смотри, - он написал на тетрадном листе в клеточку букву «С» и у подножья её поставил крохотную цифру 3. – «С» это любая буква незашифрованного текста, а «3» это третья буква по алфавиту, следущая за ней. Теперь если тебе нужно написать слов «ПОЛК», то третья от П будет Т, так же вместо О мы пишем С, а вместо Л и К, находим О и Н. И так «ПОЛК» в зашиврованном виде превратился в «ТСОН». Курсант продолжай дальше.

Май, 1942

Гостиница «Москва», Москва.

Супруга известного скульптора Сергея Коненкова, прозванного в мире искусства «русским Роденом», Маргарита, расспахнула тяжёлые занавеси гостиничного номера, открыла оконные рамы и с удовольствием подставила лицо утреннему солнцу. Риту не интересовала величественная  панорама здания через дорогу от гостиницы, в котором размещался музей Ленина, она не окинула любящим взглядом Исторический музей и Кремль за ним. Женщина не переживала по поводу отсутствия стройных колонн рабочих, выражающих поддержку всемирному пролетариату. Первое мая для неё давно уже перестало быть праздником. Она  раскинула руки, прогнула спину, счастливо улыбнулась и повернулась к Мелкишеву.
- «Обнажённая фигура в рост», так кажется называется лучшая скульптурная работа твоего мужа? – с наслаждением разглядывая старшего лейтенанта НКВД спросил Павел Петрович.
- Да, но это было пятнадцать лет назад, а сейчас и грудь обвисла, - произнесла Маргарита состроила разочарованную гримассу и села на край кровати. – Видишь, что возраст делает с женщиной?
С этими словами она приподняла пальцами соски, затем отпустила их и две желеобразные формы секундцу поколебавшись грустно застыли.
- И талия потолстела, а как кожа на шее и в подмышках одрябла, просто ужас, - разочарование в голосе Риточки сквозило фальшью.
Павел Петрович безошибочно это уловил, но решил подыграть женщине, ждущей от него комплиментов.
- Не пребедняйтесь, девица Воронцова, - Мелкишев опёрся на локоть и свободной рукой увлёк Риту под одеяло.
Старый разведчик специально назвал её девичью фамилию. Ведь именно её она носила, когда впервые познакомилась с молодым и красивым лейтенантом в доме у Шаляпиных двадцать лет назад.
- Да, - отрывая губы от рта военного инженера первого ранга сказала женщина и сморщила свой правильной формы носик. Её тонкие губы расползлись в язвительной усмешке. - Для таких старпёров как ты, я ещё гожусь, а молодые парни на меня уже не оборачиваются.
Мелкишев не обиделся на выпад увядающей красавицы из удмурдского провинциального города, он знал, что Рита его ровесница и её слова не более чем, кокетство.
- А они и не должны, иначе тебя это будет отвлекать от твоей главной задачи.
- Так вот оно что. А я то думала, с чего это ты вдруг решил со мной встретится. В голову взять никак не могла. Мы то с тобой и переспали-то всего ничего, дюжину раз. И было это много лет назад. Я думала ты решил стариной тряхнуть, а ты ко мне оказывается по-делу.
- По-делу Рита, - Мелкишев сел напротив неё,  взял в свои крепкие ладони хрупкие палицы Коненковой и продолжил. – Меня назачили резидентом военной разведки в США. С сегоднешнего дня я для тебя прямой начальник. Фамилия моя теперь Михайлов, а должность - заместитель консула Советского представительства в Нью-Йорке.
Уроженка Сарапула и выпускница юридеческих курсов мадам Полторацкой свистнула от удивления.
- Это тебя доктор Бунин свистеть научил? Или пацаны с берегов Камы? – Мелкишеву не понравилась непосредственность Риты. Такие манеры не соответствовали статусу дамы высшего общества. Ведь всего пару месяцев назад, занимаясь в Америке благотворительным сбором денег для СССР на борьбу с Германией, мадам Коненкова пила чай с Элеонорой Рузвельт, а сегодня такая несдержанность.
- С кем Центру нужно чтобы я переспала в этот раз? – вместо ответа раздражённо спросила Рита. Ей изрядно надоело соблазнять нужных Разведуправлению политиков и военных. «Я привезла из-за океана пятьсот миллионов долларов помощи, и надеялась, что уж если не сам Сталин, то хотя бы Лаврентий Берия лично встретится со мной и выразит благодарность от имени Советского правительства. А что получила взамен? Этот невзврачный секс с военинженером, пусть даже первого ранга? Мои организаторские способности попрежнему остаются незамеченными. Руководство опять делает ставку на мою внешность и моё женское очарование.»
- В этот раз речь идёт о гораздо большем, чем банальный «Honey trap». Центру нужно чтобы ты по настоящему влюбила в себя исключительно умного, я бы даже сказал гениального человека.
- Кого? – насторожилась Маргарита.
- Альберта Энштейна, - обыденным голосом ответил Мелкишев.
- Вы что, там  у себя, на Карла Маркса семнадцать, совсем с ума посходили? Вы действительно верите, что если я спала с отцом и сыном Шаляпиными, Рахманиновым и Есениным, то на мои женские чары может клюнуть хитрющий из евреев мира? – женщина залилась смехом, но ей было совершенно не смешно. – Да ему уже лет семьдесят. Как моему мужу. Там же ни о какой потенции речи быть не может. На основании чего я должна его в себя влюб##ть? Что я должна с ним делать? Кашку ему утром готовить вкуснее, чем его профессиональные повора? Нет, это не серьёзно, - Маргарита сидела на кровати опёршись на подушку и качала головой из стороны в сторону. Её волнистые волосы с завитушками на концах нежно касались оголённых плеч. - Это невозможно физиологически. Это даже не смешно.

- С твоим начальником это уже обсуждено. Сизов с понимание отнёсся к постановлению ГКО и заверил меня в том, что военные разведчики выполнят приказ. Однако, зная твой сложный характер, я решил поговорить с тобой лично и ещё раз напомнить тебе, что резидент легальной разведки является единственным чрезвычайным уполномоченным представителем разведки своей страны. И все сотрудники спецслужб должны ему подчиняться. Даже, если лично сам Берия приедет в Англию, то на весь срок его пребывания здесь он будет находиться в моём подчинении. Я не представляю себе такую картину, - оговорился Горский. - Но таков порядок.
Подполковник на минуту задумался. Романов молчал.
- Если захочешь пожаловаться на меня, то у тебя сегодня же будет такая возможность. Генерал Голиков в Лондоне с недельным официальным визитом. Вечером, здесь в посольстве, он будет давать банкет для сотрудников шестого отдела Секретной Службы её величества. Скажи ему, что я тебе открыто угрожаю и посмотри на его реакцию, - Анатолию Горскому не хотелось решать вопрос с Романовым радикальными мерами. Он хоть и был поднят на вершину своей карьеры во время Ягода-Ежовских чисток аппарата НКВД, и как многие подозревали, приложил свою руку к тому, чтобы в тридцать шестом расстреляли его шефа Чапского, а в тридцать седьмом посадили Грапфена, но лично ему не ещё приходилось отдавать приказы о ликвидации того или иного агента, или сотрудника. Кроме того он знал, что трудоспособность Алексея и его природная харизма, позволяющая ему эфективно влиять на своих информаторов, приносит отличные результаты. - Всё, иди работай. Надеюсь, что ты меня услышал.

     - Филлип Иванович, - запросто обратился Алексей к генерал-лейтенанту. – Защитите меня пожалуйста от Горского. Совсем житья не даёт. Требует чтобы я ему агентуру сдал. А вот ему.
С этими словами, уже изрядно выпивший Романов свернул фигу и, окинув взглядом зал приёмов посольства, показал её сторону полковника НКВД. Этого оскорбительного жеста Горский не заметил. Он стоял к военным разведчикам спиной и оживлённо беседовал с английскими офицерами.
     - Ну-ка, Лёша, поставь бокал на стол и расскажи по-подробнее, что случилось, - Голиков провёл по гладко выбритой голове ладонью, сурово свёл брови над переносицей, взял заметно шатающегося Романова под руку и вывел его из банкетного зала.
     - Товарищ генерал, Клаус Фукс мой самый ценный агент. Он просто клад для нас. Источник информации ценнейший. Я из этого еврея сам агента сделал, - с жаром говорил Романов. - И нашёл, и завербовал, и веду. Отработал в трёх ипостасях. Как отец, сын и святой дух, можно сказать. Этот физик работает на нас с удовольствием. Не капризничает, денег не просит. Молчалив и скромен, вежлив и выдержен. Если ему не задавать вопросов, то он сам ничего не расскажет, но если его о чём-то спросить, то он выдаст полный, исчерпывающий ответ. Тридцати лет от роду, с двадцати член коммунистической партии Германии. По оценке руководителя лаборатории Бирмингемского университета профессора Рудольфа Пайерлса он из теоретиков «самый-самый». Очень положительным моментом для нас является то, что Фукс недолюбливает англичан. И ему есть за что. Они его в концлагере более полгода промурыжили. Арестовали в начале мая сорокового, сначала отправили в лагерь на острове Мэн, затем переправили в канадский Квебек, только в ноябре привезли обратно в Англию. После двух месяцев административных проволочек, в январе сорок первого его освободили. Причём выпустили только потому, что за него непрерывно ходатайствовали ведущие английские физики Борн и Мотт. А мысль о том, что еврей никак не может быть германским агентом в их консервативные головы не пришла. О его пребывании в военной тюрьме Лондона мне сообщил прикормленный охранник. Я первым встретил Клауса у ворот в день освобождения. Материальную помощь оказал, помог найти жильё, на первое время. Потом предложил сотрудничать. Так, что пусть головорезы Горского мне хоть шею сломают, - Романов резко сменил тему. - Хоть живьём утопят в местной речке-ванючке. Я им Фукса не отдам.

Слушая пьяную речь майора Филлип Иванович понимал, что родной ему Разведупр стоит перед трудной дилемой. Агентурную сеть отдавать было жалко, а не подчиниться страшно. Подробности принятия решения Комитетом Обороны Голикову рассказал сменивший его на посту начальника ГРУ Панфилов. Несмотря на тяжёлую обстановку на фронте Сталин нашёл время чтобы встретиться в Кремле с ведущими физиками страны.

Игорь Васильевич сидел в самом конце стола. Он медленно поднялся глядя прямо перед собой, затем так же медленно повернулся в полоборота к Сталину.
Иосиф Виссарионович указал на сорокалетнего бородача пальцем и коротко сказал:
- Мы утверждаем Вас научным руководителем проекта.    
   
Романов ещё продолжал возмущаться, а Голиков уже принял единственное, по его мнению, правильное решение.
- Значит сделаем так, - генерал прервал Романова на полуслове. - Ты завтра же посторайся увидеться с Фуксом. Скажи ему, что теперь вместо тебя на встречу с ним будет приходить молодая женщина. Эту симпатичную еврейку зовут Соня. Такие встречи не будут вызывать подорзрения у МИ пять.
- Слушаюсь, - ответил Романов трезвея на глазах. – Я так понимаю, что неизвестная мне Соня - это наш нелегал. Это, конечно, же хороший ход. До неё НКВД не дотянется, но ведь и я её не знаю.
- А тебе её знать и не положено. Так же, как не положено давать оценку моим «ходам». Ну об этом мы с тобой в дома поговорим, а для работы с Соней есть резидент нелегальной разведки. До утра продумай все детали их первой встречи, затем найди Фукса и доведи их ему. Для того, чтобы разговор с ним был предметнывм я дал тебе имя человека, который тебя заменит. Копию документа отдашь Сизову. Он позаботится о том, чтобы инструкции полученные Клаусом попали к Соне. Посторайся свернуть все свои дела за сорок восемь часов. Послезавтра, в двадцать два ноль-ноль, ты вылетаешь со мной через Архангельск в Москву. А потом мы подумаем куда тебя спрятать.
- Кому передать остальных агентов?
- Чтобы не вызвать у Горского подозрений, хотя бы в течение этих двух дней, отдай ему всё наименее ценное. Таких людей как твой информатор-охранник, – пренебрежительным тоном сказал Голиков. - Он как раз по профилю работы близок наркомату внутренних дел. У Анатолия не так много людей, чтобы быстро разобраться, что учёных среди переданных агентов нет. Более ценных оставь Сизову. Пусть военный атташе сам решает кого отдать  Горскому, а кого нет.

Романов пил до глубокой ночи. Когда иностранные гости разошлись он остался  в банкетном зале со своими сослуживцами и организовал соревнование по скоростному поглощению шотландского виски с офицерами НКВД. Алексей рухнул на ковёр предпоследний.
- Вам ещё поучиться пить надо. Слабаки, - сказал атташе по культурным связям с общественностью старший лейтенант НКВД Владимир Барковский, осмотрел банкетный зал и ушёл персказывать Горскому пьяные разговоры военных разведчиков.
Как только звук шагов атташе по культуре затихли в коридоре помпезного здания на улице Сады Кенсингского дворца, Алексей Романов приподнял голову. Немногочисленная армия разведки двух ведомств находилась в объятиях греческого бога Морфея и и римского Бахуса. Майор стряхнул пальцами прилипший к щёке кусочек колбасы и пружинистым движением поднялся на ноги. Через три минуты после этого, в предрассветных сумерках, Романов быстрым шагом пересекал великолепный газон полей Перкса.
Алексей нарочно срезал углы и шёл по открытой местности. Следовать за ним по полю и при этом оставаться незамеченным было не возможно. Сминая аккуратно постриженую траву лакироваными туфлями разведчик прошёл мимо дворца. Члены младшей ветви королевской семьи ещё спали. Поворачивая на улицу Пешеходных прогулок Романов неожиданно оглянулся назад. «Хвоста» не было. Британская контрразведка его не вела. Офицеры МИ-5, курирующие советское посольство, были той ночью заняты сопровождением своих собственных, изрядно накачанных русской водкой, коллег из МИ-6. Подчинённые Горского спали на ковре или дежурили на пункте связи. Стоящий у статуи королевы Виктории полицейский неодобрительно посмотрел на Алексея и чтобы привлечь недисциплинированого прохожего к порядку, собрался было дунуть в свисток, но вовремя спохватился и не стал нарушать покой потомков Георга Второго.
- Вика, привет, - фамильярно сказал по-русски разведчик, проходя мимо сидящей на троне мраморной красавицы. - Я б с тобой развлёкся, лет этак сто назад.
показалось, что когда незнакомец проходил мимо монумента её Величества, она ещё крепче сжала правой рукой свой длинный скипетр.

Романов обошёл Круглый пруд в парке перед дворцом, пересёк Хайд парк, спустился в подземелье станции метро Мост рыцарей и через сорок минут постучал в дверь квартиры Фукса.
Это было против всех правил. Никогда, ни до этого момента, ни после, Романов не позволял себе приходить домой к своим агентам. Но сегодня у него не было выбора. Он должен был оставить Клауса под контролем Рузведуправления. Алексей чувствовал, что этот худой очкарик, с высоким открытым лбом принесёт столько пользы родине Романова, сколько не приносил ещё ни один его агент.
- Я к Вам ровно на минуту, - с порога сказал разведчик и вручил Клаусу маленький клочок бумаги. - К сожалению я срочно должен покинуть страну. Здесь инструкции по дальнейшей связи. Прочтите и уничтожьте. Вот, ещё возьмите двадцать фунтов на решение организационных вопросов.