Платонову,

Пётр, извини не знаю отчества, как думаешь публиковать дальше или нет?
Пока ответишь я всё же рискну двинуть повесть на пару страничек дальшее.

После окончания медицинского осмотра я поехал к начальнику центра подготовки лётчиков. За два года моих тренировочных полётов на самолётах принадлежащих Гарольду Дугласу я подружился с ним и он всегда живо откликался на все новости, связанные с моей лётной работой. Бывший лётчик-истребитель, впоследствии ставший лётчиком-испытателем Королевских Военно-Воздушных Сил Канады майор запаса Гарольд Дуглас, встретил меня с радушной улыбкой.  Когда я поделился с ним своей новостью, улыбка медленно сползла с его лица.
-  Был я там, Юрий, - сказал он. - Лет двадцать назад. Живёт там две с половиной тысячи человек. Аэродром хороший. Остальное увидишь сам.
Причину, по которой Гарольд так скупо и деликатно описал место моей будущей работы,  я понял только тогда, когда сошёл с борта самолёта в Геньявике. Но до этого момента оставалась ещё целая неделя.
Плохо скрываемая негативная реакция двух уважаемых людей слегка остудили мою решимость стать отважным полярником, но отступать было уже поздно. Дома меня ждало письмо от Питера.
После вежливого извинения за задержку с отправкой этого официального приглашения на работу следовал длинный список моих будущих обязанностей. Кроме того, что я должен был выполнять регулярные и чартерные рейсы, мне предписывалось:  чистить самолёт изнутри и мыть его снаружи; производить погрузку и выгрузку предназначенного для перевозки груза и помогать это делать другим лётчикам; заправлять крыльевые топливные баки бензином; выполнять все офисные работы, включающие в себя выписывание билетов для пассажиров, резервирование самолётов по предварительному заказу, мытьё полов в здании аэровокзала, вождение пассажирского микроавтобус и так далее и тому подобное. Кроме того, от меня, как от очень опытного пилота, требовалось  быть примером для молодого поколения  в нахождении не сделанной работы и в немедленном её выполнении. В случае, если всё выше перечисленное будет мною быстро выполнено, и я не смогу найти себе подходящее занятие, то я должен буду работать с инженерной службой над починкой авиатехники. За всё за это мне была обещана зарплата в одну тысячу пятьсот долларов в месяц плюс пятнадцать центов за каждую полётную милю, минус четыреста долларов за предоставленную мне компанией комнату в доме для персонала. Далее шло предупреждение о том, что в течение шести недель я буду находиться на испытательном сроке, и информация о том, что у компании для меня и моей семьи есть дом, который требует небольшой починки. Мне предлагалось в свободное от работы время его отреставрировать и после этого обсудить с хозяевами условия его аренды. Послание также содержало совет по выбору кротчайшего пути достижения Геньявика, предложение денег взаймы на авиабилеты и требование посещения местного колледжа в случае недостаточного знании английского языка. Последнее предложение меня окончательно смутило. Я никогда не считал себя лингвистом и свои языковые способности оцениваю очень сдержанно, но в четырнадцати предложениях пришедшего с крайнего севера письма я насчитал восемнадцать грамматических ошибок. Я распечатал письмо на принтере и хотел взять его с собой, чтобы на месте разобраться, кому из нас следует пройти курс английского языка в колледже, а кому вернуться в начальную школу, но жена отговорила меня от этого опрометчивого шага, сказав, что только ненормальный может совать в нос своему боссу его безграмотную писанину. В очередной раз пришлось с ней согласиться.        
Незадолго перед своим отправлением на север, прогуливаясь с женой вечером по улице, мы встретили знакомую нам югославскую супружескую чету, приехавшую в Канаду лет десять назад. Рассказав им о моём плане отправиться покорять макушку Земли, мы услышали от них вполне дельный совет: запастись заранее продуктами на случай, если там чего-либо не окажется или будет продаваться по баснословным ценам. Нам, прошедшим школу социализма, запасаться впрок не привыкать. Ну, мы и постарались: четыре килограмма риса, столько же макарон,  двадцать пачек сухих супов, два килограмма сахара, две пачка соли,  двести пакетиков чая, шесть рулонов туалетной бумаги, десять банок рыбных и столько же мясных консервов, две палки колбасы и два литра растительного масла. Упаковали  всё в спортивную сумку. В день вылета эту неподъёмную сумочку я сдал в багаж вместе со своим чемоданом и, как водится у пассажиров, летящих с несколькими пересадками, забыл о ней до прилёта в конечный пункт маршрута. В Торонто во время первой пересадки наш рейс по техническим причинам был отложен на час. Напуганные сентябрьскими событиями две тысячи первого года североамериканцы непрерывно спрашивали у работников авиакомпании, отвечающей за нашу перевозку, что произошло, и, услышав ответ, что технические службы разбираются с багажом одного из пассажиров,  не только не успокоились, а наоборот начали волноваться ещё больше. Ведь ещё не известно, какая угроза менее опасна: технические неполадки авиатехники или обнаруженная среди багажа бомба в сумке террориста. Я был спокоен. Если что-то нашли, то последующий полёт будет безопасней.

давай, давай  не стесьняйся
начало интрегующее во  всяком случае мне понравилось ( на данную тему анекдот: в тьму таракань отправляют на вертолете лейтенантоив зависают на высоте 50 метров летчик и говорит прыгайте  те в ответ ты че ниже, спустились немного ниже 40м. лейтенанты снова ниже, а летчик в ответ- не ниже не могу запрыгивать начнут!)

С конца семидесятых и до конца восьмидесятых годов Геньявик представлял большой интерес для министерства обороны США. Здесь был расположен центр радиоэлектронной разведки и проживало около ста американских специалистов, многие из которых знали русский язык. В местной библиотеке я нашел не мало книг на родном языке. И когда я спросил у библиотекаря: "Кто читает эти книги?", он с безразличием сказал: "Никто". После окончанием холодной войны, а вероятнее всего после развала Советского Союза, необходимость держать на крайнем севере теплолюбивых калифорнийских парней исчезла и центр был закрыт. Одновременно с его закрытием улетела отсюда и эскадрилья истребительной авиации Канады. Шесть теплых самолётных ангаров до сих пор ждут своих бывших хозяев. В связи со всеми этими событиями численность населения Геньявика сократилась вдвое.
В начале девяностых годов в районе Геньявика транснациональные корпорации приступили к разработкам нефтяных месторождений. Это немного улучшило демографическую ситуацию в регионе, но сопротивление местного население проводимым работам, а также сокращение государственных субсидий и падение цен на газ и нефть, резко ограничили темпы заселения города нефтяниками. В 1999 годы корпорация "Шелл" вновь вернулась к добыче природного газа в двадцать километрах к северу от Геньявика. Однако разногласия между индейским племенем Гвич'ин и газодобытчиками так и остаются непреодолимыми.
Попрощавшись с механиком у порога моего дома до завтрашнего рабочего дня, я и не предполагал, что не увижу его больше никогда.
В десять часов вечера, если можно назвать вечером сияющий за окном полярный день, мне позвонил шеф-пилот и предложил покатать на двухмоторном самолёте над морем туристов. Не прошло и шести часов с момента моего появления в Арктике, как я, взяв на борт десять американцев, взлетел в направлении острова Виктории. Аэродром поселка Борман находился севернее нас на двести пятьдесят километров. Здесь проживало около четырехсот человек народности Инуит. Первым белым человеком, в 1911 году добравшийся до западного берега острова Виктории и встретивший здесь Коппер Инуитов,  был первооткрыватель северных земель Вилжалмар Стивенсон. В 1940 году в поселке был образован закупочный пункт пушнины. С этого года на арктическую лису была объявлена промышленная охота. Сейчас же поселок Борман более знаменит своим самым северным в мире гольф-клубом и ежегодно проводимым здесь турниром имени "Билли Джосса".
Дозаправившись на аэродроме, мы полетели на высоте в несколько десятков метров искать диких животных, бродящих по тундре покрывающей весь огромный  остров.
Задача была не из лёгких.
Высота холмов острова порой в два - три раза превышала высоту нашего полёта, поэтому мне приходилось с предельной осторожностью выбирать курс над абсолютно неизвестной мне местностью. Питер, осматривая подножия холмов, изредка давал мне команды: подверни влево, там должны быть северные бизоны, или облети эту гору, попробуем на побережье найти белого медведя. В тот день мы распугали немало живности, обитающей на острове. Погонялись за северными оленями, заставили построиться в оборонительный круг местных яков. А вырвавшись из объятий нависающих над нашими крыльями отвесных стен ущелий, мы полетели над гладкой поверхностью льда, покрывающего в середине июня почти  всё водное пространство залива Амундсена. Над моржами и тюленями мы пронеслись так низко, что ластоногие попрыгали в узкие трещины и не показались на поверхности, пока мы не улетели.
Не видел я в тот день только медведей. Туристы остались довольны и ни один из них не спросил, а  можно ли так нагло вторгаться в дикую природу?
Ладно природа. Она дикая. Никто из них не поинтересовался, а можно ли так низко летать? Я знал, что нельзя. Нигде над территорией Канады, за исключением взлёта или захода на посадку, нельзя летать в простых метеорологических условиях ниже чем сто метров днём и триста метров ночью. Но быстро усвоил, что ни везде в Канаде живут законопослушные люди. Наши пассажиры, воодушевлённые захватывающим зрелищем животных, разбегающихся в страхе при виде самолёта, проявили желание остаться на острове и поохотиться. В этом неблагородном деле мы помочь им уже не могли. С пассажирского самолёта стрелять по животным практически невозможно. Теперь им нужен был вертолёт.
Оставив на острове американцев, мы отправились домой.
Не зная ещё ничего об особенностях организации полётов в Арктике, я, сверив расстояние до аэродрома посадки с остатком топлива в бензобаках, начал слегка волноваться. Потому что даже при сильном попутном ветре до дома мы явно не дотягивали. Однако, хозяин самолёта, сидящий на месте правого пилота, невозмутимо читал  свежий авиационный журнал.
Хорошо, - подумал я. - Уж если ты так спокоен, то почему я должен переживать? Жизнь всегда ценилась дешевле собственности. И если, носясь за оленями на тридцати метрах над землёй, мы серьёзно рисковали жизнью ради удовольствия клиентов и престижа фирмы, то сейчас, возвращаясь пустыми назад, рисковать было ни к чему. Пролетев на эшелоне маршрутного полёта минут двадцать, Питер дал мне команду снижать самолёт и готовиться к посадке. Я спросил его:
-      Следует ли мне связаться по радио с диспетчерской службой аэродрома?
Он ответил:
-      Нет. Это необитаемый аэродром.
Вот тебе раз. За двадцать лет лётной работы такого я ещё не встречал. Посреди тундры лежала хорошо подготовленная взлётно-посадочная полоса и две, а может быть три сотни двухсотлитровых бочек с бензином.

Через день после их приезда у нашего молодого пилота сразу после взлёта отказал генератор. Лётчик вышел на связь на радиочастоте  нашей авиакомпании и запросил инструкции по его дальнейшим действиям. Питер взял в руки микрофон и тихо сказал:
-  Марк, выключи все приборы и радиооборудование и молча лети в Балаклавик. Там, не выключая двигатель, выгрузи пассажиров и лети назад. Я позвоню диспетчеру и предупрежу его о твоём возвращении.  
Ничего не подозревавшие инспектора проверяли лётную и техническую документацию в нашем офисе, а двадцатилетний ванкуверский мальчишка с четырьмя женщинами на борту летел над дельтой реки Макензи имея работающими только приборы, показывающие скорость, высоту и вертикальную скорость самолёта.
Отработав нормальный северный рабочий день с восьми утра до семи вечера, я приехал домой и уже готовился лечь спать, когда позвонил Питер и сказал, что в одиннадцать часов он заедет за мной, мы поедем на аэродром, где не более, чем на час поднимемся в воздух в контрольный полёт для проверки моей готовности к самостоятельной работе.
По дороге на аэродром президент показал мне два вагончика, расположенных у озера точно посредине двадцатикилометровой дороги между городом и аэропортом. Место было очень живописное. Длинное и узкое озеро окаймляли трёхметровые ели. С его гладкой водной поверхности то и дело взлетали гидросамолёты, принадлежащие как частным лицам, так и трём конкурирующим компаниям. Здесь же, у небольшого пирса, качался на редких волнах гидросамолёт, принадлежавший Питеру. Летать на нём было моей тайной мечтой. И не потому, что чаевые, получаемые лётчиком летающим на гидросамолёте выражались в сотнях долларов, а потому, что полгода назад, научившись летать на самолётах-лодках я просто стал ими бредить. Хотя мы с Питером стояли и говорили о необходимости резкого увеличения объёма полётов с воды, спросить хозяина о возможности своего участия в них я не решился. Во-первых, место было прочно занято парнем, который уже второй год летал на нашей лодке. Во-вторых, итальянец Барберио из Торонто, до приезда к нам на север был инструктором на гидросамолётах и имел опыт нескольких тысяч взлётов и посадок с озёр и открытого океана. Он первый  стоял в очереди и ждал, когда же наконец основной пилот устанет "стричь зелень с клиентов". Помечтав немного о сладкой должности гидросамолётчика, я пошёл осматривать жильё, которое предлагал Питер моей семье для проживания зимой.
В двадцати метрах от пирса стояли два строения-вагончика барачного типа. С учетом того, что снега зимой тут должно было быть около двух метров, они были установлены на метровых деревянных сваях, но лестниц, позволявших войти в жильё, не было и в помине. Отжавшись на руках о порог незакрытой двери, я проник в один из бараков. Такие высокопарные слова, как хаос, последствия третьей мировой войны или вторжение инопланетян, не идут ни в какое сравнение с тем, что я увидел в предложенном мне жилье. Сразу у входа меня встретили горы мусора, во всех комнатах валялась искореженная мебель со вспоротой обшивкой, осколки посуды и битые бутылки валялись повсюду, все стёкла окон были в трещинах. В ванной комнате железная ванна была выворочена со своего места, плафон светильника вырван "с мясом" из потолка. Унитаз был разбит. Книжный шкаф валялся на полу покрытый слоем рекламных журналов, у встроенных кухонных шкафов были наполовину оторваны дверцы. Потолок в нескольких местах провис и по нему расползались грязевые подтёки, оставшиеся после дождя. Воздержавшись от комментариев по поводу увиденного, я спросил у сопровождавшего меня Питера:
-      А как отапливать это помещение в течение долгой зимы?
-  Озеро замёрзнет уже в сентябре. Возьмёшь топор, санки, переедешь на противоположный берег и руби себе лес, сколько хочешь.  Затем наколешь дров и ими будешь топить.  
-   Я подумаю, - ответил я, а мысленно продолжил: "С виду нормальный мужик. Неужели он окружающих его людей принимает за идиотов?"
Закончив осмотр "фешенебельного коттедж" мы отправились на аэродром.
Контрольный полёт показал, что я готов к самостоятельным полётам.
Двадцать шестого июня я приступил к выполнению регулярных полётов. Первый же мой рабочий день преподнес мне очень неприятный сюрприз. По дневному плану я должен был сделать четыре рейса в индейский посёлок Балаклавик расположенный в шестидесяти километрах к западу от Геньявика, а затем вылететь на север в Кактебякак с туристами на борту. До Балаклавика было всего двадцать минут лёту, и в течение одного часа я должен был выполнить один полный рейс в оба конца. Казалось бы, пустяк - сорок миль в одну сторону и сорок миль обратно с двадцатиминутной стоянкой в аэропорту для высадки и посадки пассажиров, и так четыре раза, но местность под крылом самолёта была настолько недружелюбной, что эти короткие полёты были самыми рискованными из всех, которые мне довелось сделать за два с половиной месяца пребывания на севере. В последнем, в тот день, рейсовом полёте при возвращении из Балаклавика с четырьмя пассажирами на борту в условиях жесточайшей ветровой болтанки я, переключая радиостанцию с одной частоты на другую, пальцем задел выключатель радиоприёмника. И не заметил этого. По началу меня даже не взволновало то, что на мои запросы не отвечает руководитель полётов. Во время своих докладов я себя слышал прекрасно и был уверен, что радиостанция успешно работает. Мало ли по какой причине молчит "вышка". Может быть, диспетчер вышел в туалет или курит на балконе. Может быть, он включил телевизор, смотрит хоккей

Описывая события того дня, я порой не верю сам себе. Прямо как знаменитый режиссёр Станиславский: "Не верю". Но что было, то было, и поэтому для полноты картины я хочу добавить ещё несколько маленьких штрихов.
После третьего рейса в Балаклавик я проверил масло в двигателе. Его было на литр меньше, чем максимум и на два литра больше, чем минимум. Для тех, кто не знает этого, я должен сказать, что авиационный поршневой двигатель внутреннего сгорания потребляет масло, по сравнению со своим автомобильным собратом, в неимоверных количествах. "Что же, долью до нормы после четвертого рейса" - подумал я. Но сделать этого не успел. Лечу, смотрю на стрелку давления масла в двигателе . Она дрожит над узкой чёрной полоской между зелёным сектором нормы и красной чертой аварийного предупреждения. "Во, - думаю, - вляпался", и поглядываю на часы, прикидывая в уме: "Хватит топлива или нет?"
Подлетел к Кактебякаку. Где находится аэродром не знаю. Снизился до ста метров и ищу полосу глазами. Приборы показывают, что где-то слева на расстоянии трёх километров. Турист, сидящий на месте правого лётчика, осторожно тронул меня за локоть и спросил на английском языке с жутким немецким акцентом:
-      Юрий, ты радиомачту прямо по курсу видишь?
Перевожу взгляд вперёд и тихонько обалдеваю. Метров в трёхстах впереди нас возвышается ажурное металлическое сооружение, обвешанное параболическими антеннами как новогодняя елка игрушками. Я и не знал о её существовании. После посадки я проверил карту района полёта и убедился, что я летел на пятьдесят метров ниже, чем высота радиовышки. А туристу я ответил на таком же английском, только с русским акцентом:
-      Конечно, вижу.
И развернул самолёт на посадочный курс. Сел так хорошо, что старичьё захлопало в ладоши и принялось меня хвалить. "Лучше бы по десятке скинулись" - подумал я в шутку, но, как потом оказалось, был очень близок к истинному положению вещей в чуждом моему сердцу капиталистическом мире.
Коротко инструктируя меня перед этим полётом Питер сказал, чтобы я обязательно съездил с туристами на экскурсию по посёлку. Я плохо представлял себе, что можно показывать в населённом пункте, где проживает всего восемьсот жителей. И зачем немецким, а после голландским, французским, австралийским и, конечно же, американским туристам собираться на краю земли в такой богом забытой деревне. Но индустрия туризма здесь работала безотказно. За два часа экскурсии я увидел немало интересного, но больше всего меня поразили огромные пещеры, вырытые под землёй в вечной мерзлоте и превращенные в естественные холодильники. Здесь, на глубине всего лишь пять метров круглый год сохранялась постоянная температура минус пятнадцать градусов. В пещерах хранились запасы еды. Вдоль стен штабелями лежала аккуратно сложенная рыба, на железных крюках, вбитых в лёд, висели белые птицы. Я сначала подумал, что это гуси, но вспомнил, что только домашние гуси бывают белыми. Чтобы развеять свои сомнения по этому поводу я спросил нашего экскурсовода о том, что это за птица такая крупная и белая. Он с гордостью ответил, что это лебеди.
-      Разве можно убивать лебедей? - задал я глупый вопрос.
-    Нам всё можно, - ответил эскимос. И с гордостью добавил: - Я хороший охотник. Я за лето до пятисот лебедей убиваю.
"Однако" -  подумал я, но от комментариев воздержался.
Ещё мне понравились "пингу". Я говорю "ещё", подразумевая ледяные пещеры, а отнюдь не массовый отстрел лебедей представителями коренного населения крайнего севера. Так вот "пингу" есть ни что иное, как выросшая из земли огромная шишка. Представьте себе бескрайние донецкие степи, и вдруг за очередным поворотом дороги перед вами открывается величественная панорама терриконов горной породы. Это также неестественно, как и в абсолютно ровной прибрежной тундре увидеть семидесятиметровый холм с крутыми склонами. Мне объясняли природу этого явления, но я не геолог и заранее прошу меня простить, если я что-то неправильно понял.  Так вот, такие "пингу" в природе явление редкое и возникают они после исчезновения озёр. Вечная мерзлота выдавливает вверх грунт, удерживаемый ранее от промерзания относительно теплой водой озера. Возможно, не такое уж оно и редкое, это явление, как о нём рассказывал немцам эскимос, но "пингу", стоящие у Кактебякака действительно редкостные. У самого океанского берега, на расстоянии ста метров друг от друга стоят две семидесятиметровые красавицы. Экскурсовод сказал, что это вторые по величине "пингу" в мире. Самые больше находятся в соседней Аляске.
-  Ну, естественно, -  сказал я вслух. - У американцев ведь всё самое большое и лучшее в мире. И солнце их теплее, и воздух чище, и вода вкуснее, а теперь вот и "пингу" самые высокие у них же.
Не знаю, поняли мою иронию немцы или нет, но в ответ дружно закивали головами и загоготали как гуси: "О, я, я." В смысле: "О, да, Юрий, ты, как всегда, прав"  

Позже я столкнулся с молодыми преступниками лицом к лицу. Было это в  спортивном зале местного техникума, к моему удивлению не носившего имя знаменитого первооткрывателя. Колледж был назван в честь древнеримской богини утренней зари Авроры, а может и в честь легендарного крейсера. Кто этих, эскимосов, поймёт. Звериного оскала преступного мира я не увидел. Дети как дети, сыновья и дочери местных алкоголиков, предпочитающие пребывание в тюрьме под присмотром и обслуживанием белых взрослых жизни в своих квартирах. За неполных три месяца почти ежедневных баскетбольных и волейбольных игр с ними я только однажды услышал грубое слово от подростка, и то в игровой ситуации, когда попал в кольцо, бросив мяч через его блокирующие руки.  
На следующий день, не дожидаясь вызова на аэродром, я поехал туда сам. Питер встретил меня в офисе компании и стал ныть, что диспетчера пожаловались в региональное управление министерства транспорта Канады на мои позавчерашние неправильные действия. Пока у нас работает комиссия, он не допустит меня к полётам, и предлагает мне самому поискать себе занятие в пределах территории компании.
Не знаю, сколько бы я сидел на земле, вычищая наш вагончик-аэровокзал от грязи, оставляемой сапогами индейцев, если бы на следующий день Джеффри Барберио не сломал стойку шасси во время грубой посадки в Балаклавике. Питер был вне себя от гнева. Он, сын норвежца и эскимоски, в общем-то был добродушным и немного глуповатым парнем, настолько глуповатым, что позволил своей первой жене больше двух лет крутить любовный роман с одним из авиационных механиков компании, а затем во время развода ещё и отсудить у него дом стоимостью сто пятьдесят тысяч долларов.
Питер вбежал в комнату диспетчера и, увидев меня играющим в шахматы за компьютером, задыхаясь от беспомощной ярости, пророкотал:
-  Юрий, быстро собери инструменты для ремонта самолётного шасси, возьми моего отца и вылетай в Балаклавик.
Ещё три часа назад он грустно рассуждал о  том, что же ему со мной делать. Ведь, по его мнению, после такого пируэта над аэродромом, как я устроил вчера, все аборигены будут панически боятся летать со мной. А теперь я срочно понадобился в качестве "пожарной команды" и должен лететь спасать от позора итальяшку.
Погрузив на борт всё необходимое оборудование, я посадил на кресло правого пилота молчаливого, улыбчивого норвежца и, взлетев, взял курс на Балаклавик. Я не знал тогда, что мой пассажир не только отец президента авиакомпании и её главный инженер, но и самый опытный лётчик в радиусе тысяча километров, а может быть и больше. Ларри, так звали потомка викингов, имел двадцать восемь тысяч часов налёта и уже несколько лет не добавлял в свою лётную книжку ни минуты, проведённой за штурвалом одного из своих самолётов. Он безучастно смотрел на проплывающие под нами озера и рукава самой большой реки Канады и оживился лишь тогда, когда мы пролетали над узкими песчаными берегами её центрального русла. Показав пальцем на полосу песка шириной в пятнадцать и длиной в сто метров, он сказал:
-  Несколько лет назад я приземлился там после отказа двигателя с восьмью пассажирами на борту.
-      А взлетел как? - спросил я его.
-    Сначала вертолётом эвакуировали  людей, а потом перенесли по воздуху и самолёт, - ответил он.
При подлёте к аэродрому назначения я понял, почему к спасательной операции отец и сын привлекли именно меня. Не много канадских лётчиков взялись бы за то, что предстояло сделать мне. И не потому, что большинство из них трусы, а я один такой смелый на всю Канаду. Храбрецов хоть и мало, но найти их при желании  можно, а потому что они в подавляющем большинстве своём законопослушные пилоты, а я - "чёртов эмигрант", и мне отказываться от незаконных действий вроде бы как-то не с руки.
Короче говоря, сломанный молодым Джеффри Барберио самолёт стоял почти на середине посадочной полосы. Отвалившееся от сильного удара колесо валялось в нескольких десятках метров от места его стоянки. Опорой стойки шасси он пропахал в гравийном покрытии борозду приличной глубины и длиной около двух десятков метров. Мне предстояло приземлиться на короткий и узкий аэродром, и разминуться во время пробега с лежащей на боку Сесной. Сделать это было не легко из-за того, что мне могло не хватить ширины полосы особенно в случае моей ошибки в технике пилотирования или в случае внезапного порыва ветра. И еще было незаконно садиться на полосу, на которой стоит другой самолёт.
Но главная опасность поджидала меня не на аэродроме, а над передним её торцом.

С белухами мне везло постоянно. С первого же моего полёта я безошибочно находил их стада в открытом океане. Очевидно, слухи об этом впоследствии доходили до моего руководства потому что Питер неоднократно просил меня не отлетать от берега слишком далеко. Но это было позже. А в том полёте я нашёл белые спины выныривающих китов почти у самой горловины реки, мутные воды которой выносили с собой огромное количество рыбы. Покружив несколько минут над занимающимися охотой морскими млекопитающими, я направил свой самолёт к двум понравившимся мне "пингу", характерным ориентиром, выросшим из земли в двух километрах от Кактебякака.  Как я уже упоминал высотой они были около семидесяти метров и расстояние между ними не превышало ста. Белух над океаном я показывал моим престарелым американцам с высоты сто метров. Но при подлёте к берегу я решил пройти не над "пингу", а между ними. Плоская поверхность тундры с её многочисленными кочками, была ничуть не хуже, чем мутная океанская вода с её двухметровыми волнами, поэтому я снизился до пятидесяти футов (мой высотомер был градуирован в имперской системе измерений. 50фт=15метрам), и полетел над прибрежной полосой песка приближаясь к местным "пирамидам". Единственное, чем отличался мой полёт на предельно малой высоте от экскурсии над рекой или океаном было то, что я закрыл свой рот. До этого момента я болтал с туристами без умолку, а вот когда впервые пролетал между двумя "пингу", мне было не до объяснений. Пассажиры щёлкали своими фотоаппаратами и салон самолёта то и дело освещался яркими вспышками их камер.
Я выкрутил триммер руля высоты на кабрирование, добавил обороты восьмицилиндровому мотору и триста пятьдесят лошадок, спрятанных под капотом, заржав во всё горло, понесли меня в узкую щель. Так я делал в своей прошлой жизни, когда  распугивал матросов над полосой военно-воздушной базы "Саки". Я снижал мой АН-26-ой до трёх метров высоты, разгонял его до скорости триста километров в час и проносился над бетонкой так, что наш бортовой техник визжал, как перепуганная женщина, хватаясь за спинки наших сидений: "Вверх! Вверх! Заложу-у-у-у!".  
После того как самолёт миновал уникальные, в своём роде, горки, я взмыл до ста метров и с крутым разворотом зашёл на посадку. Едва я устранил тридцатиградусный крен, как аэродром оказался под шасси моей Сессны..
После возвращения на родную базу расчувствовавшиеся туристы не только сфотографировались со мной, но и предложили мне шестьдесят долларов чаевых за доставленное удовольствие.  Я, не зная, как себя вести в подобных ситуациях, на всякий случай от денег отказался. А утром следующего дня спросил об этом Ларриа, отца Питера. Главный инженер сказал, чтобы я зарабатывал деньги любым способом.
"Да это же карт-бланш для меня", - хотел я сказать ему, но благоразумно промолчал. Теперь мне следовало подумать, как из полётов на северное побережье можно сделать аттракцион. На следующий день мне пришла в голову не плохая идея. Для усиления впечатления от полёта со мной я решил учить добровольцев пилотировать самолёт. Так и делал, в одну сторону работал экскурсоводом, выделывая трюки на малой высоте, а на обратном пути забирался "аж" на пятьсот метров и учил пассажиров управлять самолётом. Не могу сказать, что деньги потекли рекой, но из своей официальной зарплаты я на севере не потратил ни цента.
Однажды я получил приличное вознаграждение за свои человеческие качества.
На борту у меня было всего четыре человека. Для кого-то это пустая информация, но для людей способных к анализу отнюдь нет. Самолёт имеет восемь пассажирских мест и при полной загрузке полёт на экскурсию обходился каждому туристу по двести баксов, на этот раз пассажиров было только четверо и соответственно стоимость прогулки увеличилась вдвое. А если учесть, что основная масса туристов это семейные пары, то нетрудно подсчитать, во что обходится один только полёт на берег океана. Короче говоря, компания собралась необычайно "крутая". Я, как обычно, показываю им китов, сверхсекретную цепь станций  радиоэлектронного слежения за Россией, именуемой американцами "Ду-лайн", самую северную нефтяную вышку компании "Шелл", лебедей на озёрах, эскимосские деревни вымершие от гриппа завезённого белыми миссионерами, естественно "пингу". А они так вяло на всё это реагируют, особенно мой сосед, сидящий на месте второго пилота, ну чуть ли не зевает гад, в тот кульминационный момент, когда я, борясь с океанским ветром, почти на крыло поставил свою 208-ю Сесну, стараясь попасть между сопками.
"Да, - думаю, - не впечатлил".
На экскурсию по посёлку я с пассажирами не поехал. Меня уже тошнило от рассказов плосколицего экскурсовода об охоте на лебедей.  Просидел два часа у метеонаблюдателя, поговорили об истории северных территорий двух соседних стран.
В истории освоения, или правильнее сказать насильственного присоединения российскими императорами, северо-восточных земель, есть немало кровавых страниц. Стоить только вспомнить, как Алексей Чудинов воевал с непокорными чукчами на Анадырском носу, или как пал в бою казачий голова Афанасий Шестаков, или как с переменным успехом сражался против смелого врага Павлуцкий.

Одна группа подплывет к их деревне на байдарках, а другая подойдет к холмам противоположного берега на оленях. Нападём ночью, украдём сразу десять девушек, на байдарках реку переплывём, а там уже нас олени будут ждать, а индейцы за нами кинуться, реку переплывут, а что дальше? Бегом оленя не догонишь. Вот умный я, не зря меня шаманом избрали. Я с той группой пойду, которая на оленях ждать будет.
Дальше я фантазировать не стал. У меня не загораются глаза при мыслях о рукопашном бое с охотничьем ножом в руках. Очевидно потому, что не живёт в моём сердце ненависть ни к татарам, ни к немцам, ни к французам.
Я повернул русло нашей беседы в нейтральные воды и заговорил о рыбалке.
Мой собеседник знал об этом промысле очень много и я с удовольствием послушал его рассказы о рыбной ловле в русле реки. Картина вырисовывалась примерно такая же, как у экскурсовода в охоте на птиц, но у нас почему-то к птицам другое отношение. Может это от наших душещипательных песен, таких как: "Над землёй летели лебеди, солнечным днём", ну и так далее.  Короче этот метеоролог, сын моржа и тюленихи, вылавливает рыбы ежедневно больше, чем съедает белуха. Он так и сказал мне:
-   Понимаешь, Юрий, если я каждые полчаса сеть из воды не вытаскиваю, то рыба сеть рвёт, однако.
-      Куда же ты её деваешь? - спросил я его.
-      Собак кормлю, - говорит он мне.
-      Красной рыбой собак кормишь? Да знаешь, кто ты после этого?
-      Кто? - ожидая оскорбления, выпучил он на меня свои плоские глаза.
-      Друг ты, -  говорю я ему, - самый первый мой.
Он смотрит на меня так, как смотрел доктор две недели назад, и понять ничего не может. А ему и не надо. Стоит ли ему объяснять, что в ста милях на юг от его убогой деревни, та рыба, которой он собак кормит, продаётся по восемнадцать долларов за килограмм.
-   Сколько, - спрашиваю я его, - ты сможешь подготовить рыбы к моему следующему прилёту?
-      А сколько твой самолёт поднимет, столько и приготовлю.
Вот это ответ. Приятно было слушать.
Вернулись мои американцы, и мы пошли к самолёту. Не успел я после взлёта набрать и ста метров высоты, как услышал, что сидящая за мной женщина плачет. Ей было около пятидесяти пяти лет, по её лицу было видно, что в молодости она была очень красива. Седой красавец, сидевший рядом со мной, повернулся в пол-оборота и тихо успокаивал её. Будучи абсолютно уверенным, что это не семейный скандал, я вставил свой нос в их беседу. На мой вопрос о причине женских слёз мой сосед сказал, что плачет она по пустяку, из-за своих солнечных очков, оставленных ею в аэропорту.
Если кто-то не знает, что такое боевой разворот со снижением, то я сейчас расскажу. Очевидно, я слишком долго был транспортником, и моя душа соскучилась по высшему пилотажу. Короче, я на ста метрах заваливаю разворот с креном шестьдесят градусов и, резко снизившись, сажусь с обратным курсом при приличном попутном ветре. Едва выключив двигатель и поставив самолёт на стояночный тормоз, я побежал в здание аэровокзала. Муж престарелой красавицы пошёл за мной. В аэропорту не было ни одной живой души. Но кто-то же "приделал очкам ноги"! Делаю вывод: только экскурсовод мог отважиться на такое. Беру телефон и набираю его домашний номер. Не успел он закончить своё "Хэлло", как я обрушил на него весь мой праведный гнев.
- Знаешь, лайка ты эскимосская, что янки с Афганистаном сделали за два своих разрушенных дома? - спросил я его и, не дожидаясь ответа, продолжил:
- Страну снесли с лица земли и до сих пор танками её утюжат, всё никак успокоиться не могут. Ты хочешь, чтобы к утру над твоей ледяной избушкой вся стратегическая авиация США кружила, а морские пехотинцы на лёгких бронетранспортёрах за твоей собачьей упряжкой гонялись, пока ты очки не отдашь? Вези, - кричу я ему в трубку телефона, - их немедленно сюда. Не доводи добрых людей до крайности.
Пока я упражнялся в красноречии с бывшим оленеводом, мой спутник с любопытством разглядывал меня и, когда я бросил телефонную трубку на аппарат, спросил:
-      Ты вообще-то кто такой и что тут делаешь?
Я понял, что на такой вопрос стоит ответить подробно, и пока мы ждали эскимоса с солнцезащитными очками, я описал историю моего появления в Канаде и на крайнем севере. Выслушав до конца мою краткую биографию, он спросил:
-  А  почему ты развернул самолёт после взлёта? Ведь очки не стоят и двадцати долларов.
-  Слёзы женщины бесценны, и долг мужчин, как я его понимаю, состоит в том, чтобы они появлялись как можно реже, - ответил я.
Возможно, общаясь с ним по-русски, я бы постарался избежать пафоса в своих словах. Но чужой язык не всегда позволяет свести разговор к шутке или перейти на игру слов.
Чтобы сменить тему разговора я спросил у американца, чем профессионально  занимались в своей жизни он и его жена. Собеседник рассказал мне, что его супруга прошла путь от рядовой до главной стюардессы самой большой, в недалёком прошлом, авиакомпании США "Пан Американ", а он был палубным лётчиком-истребителем на авианосце "Д.Эйзенхауэр", дослужился до майора и сейчас, как и его жена, отдыхает на пенсии. Мне стало ясно почему он оставался равнодушным к моим тщетным потугам удивить его мастерством пилотажа на предельно малых высотах.

Одна группа подплывет к их деревне на байдарках, а другая подойдет к холмам противоположного берега на оленях. Нападём ночью, украдём сразу десять девушек, на байдарках реку переплывём, а там уже нас олени будут ждать, а индейцы за нами кинуться, реку переплывут, а что дальше? Бегом оленя не догонишь. Вот умный я, не зря меня шаманом избрали. Я с той группой пойду, которая на оленях ждать будет.
Дальше я фантазировать не стал. У меня не загораются глаза при мыслях о рукопашном бое с охотничьем ножом в руках. Очевидно потому, что не живёт в моём сердце ненависть ни к татарам, ни к немцам, ни к французам.
Я повернул русло нашей беседы в нейтральные воды и заговорил о рыбалке.
Мой собеседник знал об этом промысле очень много и я с удовольствием послушал его рассказы о рыбной ловле в русле реки. Картина вырисовывалась примерно такая же, как у экскурсовода в охоте на птиц, но у нас почему-то к птицам другое отношение. Может это от наших душещипательных песен, таких как: "Над землёй летели лебеди, солнечным днём", ну и так далее.  Короче этот метеоролог, сын моржа и тюленихи, вылавливает рыбы ежедневно больше, чем съедает белуха. Он так и сказал мне:
-   Понимаешь, Юрий, если я каждые полчаса сеть из воды не вытаскиваю, то рыба сеть рвёт, однако.
-      Куда же ты её деваешь? - спросил я его.
-      Собак кормлю, - говорит он мне.
-      Красной рыбой собак кормишь? Да знаешь, кто ты после этого?
-      Кто? - ожидая оскорбления, выпучил он на меня свои плоские глаза.
-      Друг ты, -  говорю я ему, - самый первый мой.
Он смотрит на меня так, как смотрел доктор две недели назад, и понять ничего не может. А ему и не надо. Стоит ли ему объяснять, что в ста милях на юг от его убогой деревни, та рыба, которой он собак кормит, продаётся по восемнадцать долларов за килограмм.
-   Сколько, - спрашиваю я его, - ты сможешь подготовить рыбы к моему следующему прилёту?
-      А сколько твой самолёт поднимет, столько и приготовлю.
Вот это ответ. Приятно было слушать.
Вернулись мои американцы, и мы пошли к самолёту. Не успел я после взлёта набрать и ста метров высоты, как услышал, что сидящая за мной женщина плачет. Ей было около пятидесяти пяти лет, по её лицу было видно, что в молодости она была очень красива. Седой красавец, сидевший рядом со мной, повернулся в пол-оборота и тихо успокаивал её. Будучи абсолютно уверенным, что это не семейный скандал, я вставил свой нос в их беседу. На мой вопрос о причине женских слёз мой сосед сказал, что плачет она по пустяку, из-за своих солнечных очков, оставленных ею в аэропорту.
Если кто-то не знает, что такое боевой разворот со снижением, то я сейчас расскажу. Очевидно, я слишком долго был транспортником, и моя душа соскучилась по высшему пилотажу. Короче, я на ста метрах заваливаю разворот с креном шестьдесят градусов и, резко снизившись, сажусь с обратным курсом при приличном попутном ветре. Едва выключив двигатель и поставив самолёт на стояночный тормоз, я побежал в здание аэровокзала. Муж престарелой красавицы пошёл за мной. В аэропорту не было ни одной живой души. Но кто-то же "приделал очкам ноги"! Делаю вывод: только экскурсовод мог отважиться на такое. Беру телефон и набираю его домашний номер. Не успел он закончить своё "Хэлло", как я обрушил на него весь мой праведный гнев.
- Знаешь, лайка ты эскимосская, что янки с Афганистаном сделали за два своих разрушенных дома? - спросил я его и, не дожидаясь ответа, продолжил:
- Страну снесли с лица земли и до сих пор танками её утюжат, всё никак успокоиться не могут. Ты хочешь, чтобы к утру над твоей ледяной избушкой вся стратегическая авиация США кружила, а морские пехотинцы на лёгких бронетранспортёрах за твоей собачьей упряжкой гонялись, пока ты очки не отдашь? Вези, - кричу я ему в трубку телефона, - их немедленно сюда. Не доводи добрых людей до крайности.
Пока я упражнялся в красноречии с бывшим оленеводом, мой спутник с любопытством разглядывал меня и, когда я бросил телефонную трубку на аппарат, спросил:
-      Ты вообще-то кто такой и что тут делаешь?
Я понял, что на такой вопрос стоит ответить подробно, и пока мы ждали эскимоса с солнцезащитными очками, я описал историю моего появления в Канаде и на крайнем севере. Выслушав до конца мою краткую биографию, он спросил:
-  А  почему ты развернул самолёт после взлёта? Ведь очки не стоят и двадцати долларов.
-  Слёзы женщины бесценны, и долг мужчин, как я его понимаю, состоит в том, чтобы они появлялись как можно реже, - ответил я.
Возможно, общаясь с ним по-русски, я бы постарался избежать пафоса в своих словах. Но чужой язык не всегда позволяет свести разговор к шутке или перейти на игру слов.
Чтобы сменить тему разговора я спросил у американца, чем профессионально  занимались в своей жизни он и его жена. Собеседник рассказал мне, что его супруга прошла путь от рядовой до главной стюардессы самой большой, в недалёком прошлом, авиакомпании США "Пан Американ", а он был палубным лётчиком-истребителем на авианосце "Д.Эйзенхауэр", дослужился до майора и сейчас, как и его жена, отдыхает на пенсии. Мне стало ясно почему он оставался равнодушным к моим тщетным потугам удивить его мастерством пилотажа на предельно малых высотах.

Увеличенные фотографии того полёта висят у меня в квартире на стене рядом с фотографиями сына.
Я познакомился с лётчиком, который прилетел из Эдмонтона с Питером на арендованном самолёте.
Тридцатишестилетний Фрэнк показался мне отличным парнем. Симпатичный улыбчивый мужчина, с налётом в пятнадцать тысяч часов, для сравнения я имею только четыре с половиной тысячи, вызывал восхищение своей простотой общения и глубокими знаниями всех авиационных дисциплин. Наконец-то я нашёл себе союзника в бесконечных спорах с бестолковой канадской молодёжью в вопросах аэродинамики, гидродинамики, метеорологии и навигации. Фрэнк морально поддерживал меня, иногда выручал советом, всегда первым приветствовал при встречах в воздухе, как бы далеко от меня он не находился. Только мне он рассказал правду о своём неожиданном появлении на севере. Ведь невозможно даже себе представить, как преуспевающий командир "Аэробуса" А-310, ещё вчера выполнявший регулярные рейсы по маршруту Нью-Йорк - Майами, мог оказаться у "чёрта на куличках". Отнюдь не мизерная арктическая зарплата заманила его сюда. Конечно же, нет.
Всё дело оказалось в арабских террористах.
Фрэнк родился в Ванкувере и является канадским гражданином, для получения права работать в США ему была необходима "Зелёная карта". Как получить её обаятельному лётчику? Жениться на американке. Что мой приятель с успехом и сделал. Затем, также успешно с ней развёлся и остался при своём интересе, то есть при хорошей работе, в хорошем городе и холостым. Маленький пустяк омрачал его безоблачную жизнь. Срок "Зелёной карты" истёк. Но кто обращал внимание на такую ерунду, особенно если учесть, что ты канадец и летаешь в самой престижной американской авиакомпании?  
До 11-го сентября никто. А после? Правильно - ФБР.
Короче, парня взяли прямо перед вылетом в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди и предложили немедленно улететь, но не на юг, в Майами, как он собирался, а на северо-запад в Ванкувер. И ещё порекомендовали через год явиться к федеральному судье, лучше со своим адвокатом, и объяснить, каким образом он пролетал несколько лет в США с истёкшим сроком рабочей визы. Парень влип. С одной стороны не хотелось терять высокооплачиваемую престижную работу, а с другой стороны можно было запросто загреметь на пару лет в федеральную тюрьму штата Нью-Йорк. Вероятность оказаться в тюрьме, приехав добровольно на суд, была очень велика. Но и не ехать было тоже нельзя. Иначе на территорию США дорога будет закрыта навсегда, ибо пограничники арестуют человека пропустившего суд, при первой же попытке пересечь границу. Рассказал мне это Фрэнк, и стало понятно, почему "богатые тоже плачут", иногда.
Десятого июля хозяин компании предложил мне слетать на двухмоторном самолёте в Форт МсФерсон и заодно по дороге поговорить о перспективах моей бедующей работы на севере.
-   Ну, что же если мы не находим времени поговорить на земле, то почему бы не поговорить в полёте? - ответил я.
Тема разговора меня не удивила. В очередной раз мой босс предложил мне сдать летный тест на этом типе самолёта и остаться на севере навсегда. Причем, я должен был полностью заплатить за весь экзамен, топливо и аренду самолёта. То есть, он предлагал мне арендовать самолёт у него самого и заплатить ему две тысячи долларов, а потом ещё и остаться с ним зимовать в Геньявике.
Ну точно, он окружающих за недоумков держит. Я это понял ещё тогда, когда он мне вагончики для жилья предлагал. Я опять уклончиво ответил, что мне надо сперва эти две тысячи долларов скопить, а потом уже решать куда их истратить.
Пока привезённые нами на конференцию индейцы племени Гвичин решали как им лучше защищать окружающую среду от нашествия газодобытчиков, я ознакомился с достопримечательностями Форта МкФерсон. Не Стамбул конечно, но всё же. Традиционно народность именуемая в Канаде как Тетлит Гвичин вела кочевой образ жизни и охотилась в долине расположенной между устьем реки Маккензи и горами, назваными именем первопроходца Ричардсона. После того, как в 1858 году закупочная компания Хадсон Бэй основала здесь свой торговый пункт, местное население стало селиться вокруг укрепленного форта. Через несколько лет форт, названный в честь первого его руководителя Мэрдока Мак Ферсона, превратился в типичный северный поселок с населением чуть меньше чем одна тысяча человек. До 1978 года попасть в сюда можно было только по воздуху или по реке. После окончания строительства грунтовой дороги, от шоссе ведущего на Клондайк до Геньявика, жизнь в деревне заметно оживилась. Мототуристы останавливаются здесь перед последним броском на край земли полюбоваться величественной панорамой цветущей тундры. Посёлок расположен на склоне холма спускающегося к реке Пиил. На юг от него начинается вечнозелёная тайга, а на север величественная панорама цветения диких цветов. Каких только красок я здесь не увидел. Весь спектр от фиолетового до красного, включая основу спектра белый цвет, был передо мной. Когда я увидел нежно-розовые и темновато-желтые цветы меня так и потянуло на поэзию, я подумал вот тот цвет коралловый, а вот тот горчичный, но дальше этого моей фантазии не хватило.

Сразу после того, как стало известно о нашем закрытии, лётчики собрались у нашего счастливца "гидросамолётчика" на вечеринку. Удивительная это была встреча. Каждый пилот принёс с собой по куску мяса и по две-три бутылки пива. Поставив пиво возле ножек облюбованных ими кресел, все собрались на кухне и каждый сам себе поджарил принесённое мясо, затем все расселись на свои места и стали праздновать неизвестно что. Вернее, все  с выжиданием смотрели друг на друга, не решаясь вслух сказать о своих планах на ближайшее будущее. Первым прорвало итальянца. Джеффри сказал:
-  Всё ребята, я из компании ухожу. После того, как я из-за индейских детишек неудачно сел в Балаклавике и сломал стойку шасси, мне летать так и не дали. Больше ждать нечего.
Джаспер сказал:
-   У меня подружка на восьмом месяце беременности. Я буду сидеть до конца. Может быть нас откроют.  
Марк с братом тоже выразили желание остаться. Хозяин квартиры сказал:
-   Мне надо бежать отсюда и как можно скорее. Ведь если комиссия возьмётся за проверку моих полётов, у меня навсегда отберут лицензию.
Я в недоумении спросил его, что же он незаконного делал в своих полётах.
Он посоветовал мне вычесть из максимально допустимого взлётного веса вес пустого самолёта, затем вычесть вес топлива и лётчика (при полётах на предельную дальность эти величины всегда постоянные), и посмотреть, сколько останется на вес полезной нагрузки. Я быстро прикинул в уме, что остаётся не больше трёхсот килограмм. А он и говорит, что меньше, чем с одной тонной груза он не взлетал ни разу. То есть, не имея ограничений  по длине  взлётной дистанции ни на океане, ни на огромных северных озёрах,  он почти всегда на много превышал весовые ограничения на взлёте, за что однажды и поплатился.
Хорошенько отхлебнув из пивной бутылки, он рассказал нам, как год назад поддавшись на уговоры туристов, сломал самолёт. Американцам было необходимо начать спуск по горной реке на надувных плотах с маленького горного озера. Рядом от него находилось другое озеро больше по площади в три раза. Пролетая над ним, лётчик показал его пассажирам и приступил к заходу на посадку. Но туристы принялись уговаривать пилота изменить его решение, объясняя необходимость посадки на маленьком озере своим нежеланием тащить на себе около пятисот килограммом имущества, включающего в себя: резиновый плот, палатку, спальные мешки, кастрюли и многое другое. И они убедили его рискнуть. Не бесплатно, конечно. Он выгрузил их там, где они этого хотели, и приступил к разбегу. Ему не хватило каких-нибудь пятидесяти метров водной поверхности, и он, задев за береговую черту самолётными поплавками, перевернулся на спину и замер на песке в двух метрах от воды, сломав при этом хвост своей Сесны. Всё это произошло на глазах у туристов. Они помогли летчику выбраться из кабины. Он позвонил в компанию, и наши хозяева, скрыв информацию от министерства транспорта Канады, выслали к месту аварии бригаду ремонтников. Механики прямо на берегу установили новый хвост, и шеф-пилот, используя технику взлёта по кругу, то есть, когда гидросамолёт набирает скорость, циркулируя в ограниченном водном пространстве, и лишь перед самым отрывом от воды разворачивается на прямую, взлетел с того озера. Всю зиму провинившийся лётчик работал на компанию почти бесплатно, покрывая ущерб, нанесённый его ошибкой. А весной опять приступил к полётам с воды. И вот сейчас, когда запахло жареным, решил первым покинуть наш тонущий корабль.
На вопрос ребят, что я собираюсь делать, я ответил, что ждать буду до первого сентября, и, независимо от того, откроют компанию или нет, сбегу отсюда с наступлением первых холодов.
Посидев ещё около получаса, мы разошлись по своим "норам".
На утро шеф-пилот был озадачен заявлениями об увольнении, поступившим сразу от двух лётчиков. Когда я зашёл в его кабинет, он с тревогой посмотрел мне в глаза и, хотя, по всей видимости, он понятия не имеет, кто такой был Брут, в его взгляде легко читался немой цезаревский вопрос: "И ты Брут?". Но я пришёл к нему по другому вопросу. Надежда на открытие компании в недалёком бедующем у нас была, и я решил использовать увольнение двух пилотов в свою пользу и напрямую сказал своему боссу, что я хочу после открытия летать на самолёте-лодке. От радости, что я не удираю вместе с двумя другими более-менее опытными пилотами и не бросаю его один на один с молодняком, Питер клятвенно заверил меня, что только мне он и собирался доверить такое "деликатное" дело, как полёты с озёр и открытого океана. Я, как доверчивый ребёнок, уже подсчитывал, сколько часов я успею налетать с воды, пока она не покроется льдом, и сколько я успею срубить при этом "капусты". А Питер барабанил пальцами по кнопкам телефона, обзванивая летчиков, ранее присылавших ему заявления о приеме на работу. И именно тех из них, кто ранее летал на гидросамолётах

Как говорит уважаемый Платонов Пётр-88, "с вашего молчаливого молчания",
продолжаю публикацию себя.

Юрий Собеc

История одного полёта.

Галифакс. Канада.
2002год.


Предисловие.
     
     Очень часто сила литературных произведений кроется в умении авторов спрессовать время, то есть собрать интересные факты из жизни одного человека или группы лиц и включив машину времени, заложенную в пишущую машинку любого литератора, изменить исторически долгий ход событий, превратив, скажем, двадцать лет подводной службы атомохода в один трагический поход. Иногда, правда гораздо реже, писатели-прозаики включают свою "машину времени" в обратную сторону, и историю, происшедшую в один день, расписывают на двух сотнях страниц. Писать в этом стиле, по моему мнению, гораздо труднее. Особенно раскручивать надуманный сюжет.
В истории, произошедшей с моими героями, мне не пришлось сжимать или растягивать время. Я описал всё как есть. Единственное, что я сделал - это изменил имена действующих лиц и не указал точную дату полета. В остальном же я был точен и почти дословно привел все диалоги, как будто я сам был участником тех событий.
Только не спрашивайте меня, откуда я это знаю. А то ведь я могу и нагрубить. Отвечу, например "от верблюда", а вы возьмёте да и обидитесь.

                            Главных персонажа всего четыре.

Командир майор Кузнецов Александр Александрович
Штурман капитан Рябов Евгений Семёнович
Второй пилот Афиногенов Алексей
Бортинженер Зимин Василий


Скука.

     Экипаж "большой Тушки", так в элитной авиационной части военно-транспортной авиации СССР называли ребят, летающих на самолёте ТУ-154М, уже несколько недель изнывал от безделья. Заданий на полёты не было. Ранее могучая страна постепенно разваливалась на удельные княжества, стремительно сокращая своё воздушное пространство. Для скоростного красавца, по праву являющегося гордостью конструкторского бюро имени Туполева, раскрашенного в цвета гражданской авиакомпании "Аэрофлот", и стоящего в дальнем капонире стоянки полка, это воздушное пространство было жизненно необходимо.
Ещё вчера, по приказу какого либо авиационного генерала, этот экипаж мог "сгонять по быстрому" в Ташкент за сочными, пахучими и сладкими, как мёд, узбекскими дынями, или привезти для адмирала флота ароматного вина из Тбилиси, а ещё лучше из Сухуми. А как приятно было им доставлять удовольствие командующему военного округа, привозя из Киева его любовницу. Совсем недавно пышнотелая молодая хохлушка служила под его командованием в штабе Киевского военного округа. Когда же её благоверного "папочку" перевели на равнозначную должность, но поближе к раздающей корм руке, она отказалась покидать свой город на Днепре. Командир экипажа Ту-154 очень любил эти полёты в Киев. У него была на это особая причина.
Телесные формы украинской пассажирки могли соблазнить кого угодно. Большая грудь, среднего объёма талия, от которой почти перпендикулярно  раздавались широкие бёдра, великолепно сочетаясь с длинными, холёными ногами. Круглое, всегда улыбающееся лицо, с озорными карими глазами, обрамлённое густыми чёрными волосами, манили в её объятия любого мужчину. Что говорить о пятидесятидвухлетнем генерал-полковнике сухопутных войск, когда тридцатилетние майоры ради того, что бы прильнуть к этому телу готовы были рискнуть своей карьерой.
Возвращаясь однажды в бывшую столицу Киевской Руси после очередного вояжа к благодетелю, Оксана в гордом одиночестве сидела в широком кресле люксовского отсека Ту-154М, лениво рассматривала подарки, полученные за свое старание, и маленькими глотками попивала коньяк. Вдруг ей стало невыносимо скучно и немного гадко на душе. Она швырнула коробку с супермодными итальянскими сапогами через весь кабинет-салон, порывисто встала из кресла, оперлась руками на стол, стоящий перед ней, и с любопытством принялась разглядывать карту, покрывающую всю его поверхность. Её наманикюренные ногти нервно барабанили по  плексигласу, предохраняющему карту от повреждений. Немного подумав, Оксана решительно направилась в кабину к пилотам. Требовательно постучавшись в бронированную дверь и не дождавшись приглашения она повернула дверную ручку и, войдя внутрь, оказалась в прохладном полумраке кабины. На ее появление отреагировал только бортовой инженер, сидевший правым боком ко входу. Он оторвал взгляд от приборов контролирующих работу двигателей, сдвинул с одного уха  наушники, повернулся к ней и, улыбаясь, спросил:
-      Что, Оксана, скучно?
-      А ты откуда знаешь, как меня зовут? - вопросом на вопрос ответила она.
 -   Я список пассажиров видел перед полётом, не сложно было запомнить имя одной девушки, летящей среди ста пятидесяти пустых мест.
-      Где мы находимся сейчас? - спросила Оксана.
-      Спроси у штурмана, он тебе точное место на карте покажет.
-      А кто у вас штурман?
Василий легко хлопнул по плечу капитана Рябова, сидевшего между двумя лётчиками и, нажав ногой педаль переговорного устройства, сказал:
-      Женя, покажи даме, где мы летим.
Штурман экипажа повернулся в пол-оборота, взглянул на Оксану и ответил бортовому инженеру:
-   Я бы с удовольствием ей показал не только место на карте, но и кое-что ещё. К сожалению мне некогда
Затем отодвинул от рта микрофон и сказал девушке:
-    Попроси командира, ему всё равно делать сейчас нечего.
Он кивнул головой в сторону сидевшего слева от него Кузнецова и посчитав беседу оконченной повернулся к Оксане спиной.

Самолёт, повинуясь командам, вводимым в автопилот штурманом Рябовым, опустил нос и приступил к снижению. Бортинженер уменьшил обороты двигателей, окинул взглядом три десятка приборов, не нашёл ничего подозрительного в работе силовых установок и продолжил наблюдение за правым лётчиком. Обессиленный Афиногенов стоял с закрытыми глазами, упершись лбом в дверь кабины. А доблестный майор, почувствовав, что самолёт, приступив к снижению, уходит из-под его ног, резко увеличил темп. Голова Оксаны больше не вздрагивала, девушка упёрлась ею в иллюминатор, и если бы её глаза в тот момент были открыты, то она обязательно бы увидела проплывающий под крылом самолёта крохотный украинский городок с чарующим названием Нежин.
Афиногенов сел на своё рабочее место за минуту до того, как в кабину вернулся командир. Штурман посмотрел на уставшие лица обоих пилотов и с язвительной усмешкой сказал:
-   Молодцы лётчики, хорошо поработали.
Командир, не поняв, почему поработавшими считаются оба лётчика, в недоумении пожал плечами, а Лёшино лицо залилось краской, но в полумраке кабины этого никто не заметил.
После этого полёта, несмотря на слово, данное самой себе, Оксана ещё много раз летала в Москву, но теперь дорога в оба конца занимала её больше, чем само пребывание в первопрестольной.
Да-а, были денёчки. Скучными их не назовёшь. А сейчас штурман экипажа лежит в самолёте на велюровом диване. Большой, рыжий и никому не нужный. Всю вчерашнюю ночь он выслушивал от жены вполне им заслуженные упрёки. Так сказал бы сам Рябов. На самом деле это был грандиозный семейный скандал с криками и слезами женщины, с которой он прожил в законном браке десять лет. В финальной части домашнего разбора его полётов было обещание верной супруги забрать восьмилетнюю дочку и на время переехать к матери.
-  На время, а там посмотрим. Может быть и навсегда,- заявила она.
Причиной этому послужил неожиданный визит двух непрошенных гостей. Когда вечером предыдущего дня зазвонил входной звонок его двухкомнатной квартиры, и Женя на пороге увидел заместителя командира по воспитательной работе и оперуполномоченного КГБ по его части, сердце его неприятно заныло.
"Не к добру такие гости по вечерам", - подумал он. Но постарался отогнать от себя дурное предчувствие. Ведь контрразведчик был его однокурсником по Ворошиловоградскому Высшему военному училищу штурманов и хоть друзьями они во время учебы не были, особых пакостей от бывшего сокурсника Женя не ожидал.
А зря.
Ведь первый "звонок" для него прозвенел ещё несколько месяцев назад. Случилось это в штабе полка. Женя шёл из секретной библиотеки в класс подготовки к полётам и в пустынном коридоре встретился с недавно приехавшим из Новосибирска Геннадием Крюковым.
Капитан Крюков не имел запоминающуюся внешность, лишь слегка бросались в глаза его длинные руки, но возможно такое впечатление создавалось только потому, что он имел узкие плечи. Короткие черные волосы всегда стояли торчком на его голове, это придавало его лицу некоторую задорность, но в глубоких глазных впадинах сидели два колючих буравчика, которые сразу сгоняли улыбку с лица любого встречного. В то время когда однокурсники расстались, едва получив лейтенантские погоны, эти глаза можно было назвать «бегающими». Крюков не мог сконцентрировать взгляд на одном предмете и постоянно скользил зрачками.  Возможно, это происходило оттого, что в его кармане всегда лежала записная книжка, в которой, кроме дат рождения всех своих знакомых курсантов и офицеров, были занесены имена их любовниц и наиболее красочные интимные истории, неосторожно рассказанные самими участниками. За время прошедшее после выпуска из военного училища Крюков почти не изменился. Лишь его глаза перестали суетливо бегать из стороны в сторону. Сейчас взгляд Геннадия был твердым или даже колючим. Явственно чувствовалась уверенность и властность, приобретённая им вместе с должность полкового контрразведчика.
За последние пять лет Крюков успел сменить три места своей военной службы. Он полетал штурманом тяжелого транспортного самолёта Ил-76 в Запорожской дивизии, и решил, что быть равным среди равных, не для него.  Не долго думая, чем ему стоит заняться взамен лётной работы, он принял мудрое решение поступить на двухгодичные курсы по подготовке военных контрразведчиков. После успешного их окончания он получил распределение в Подмосковье.
-  Как живёшь? - с улыбкой спросил он Рябова, когда тот, сухо поздоровавшись, посторонился, пропуская сотрудника особого отдела.
-     Регулярно и с удовольствием, - дежурной шуткой ответил штурман экипажа Ту-154.
-   Я в этом не сомневаюсь, и знаю даже с кем и где, - продолжая улыбаться, ответил бывший сокурсник  и пристально посмотрел в глаза.
Если бы Рябов не имел за собой никаких грехов, он, может быть, и послал бы подальше этого знатока, но тогда от взгляда КГБешника противный холодок страха пробежал по его спине. Прошло время. Женя постепенно успокоился и, потеряв бдительность, возобновил свои тайные встречи с медицинской сестрой окружного госпиталя имени Бурденко. И вот тебя на. Вчерашний визит двух "лучших" друзей.

Как ни всматривался в пустынную даль стоянки бортовой инженер, а всё же прозевал появление на самолётной стремянке радиста. Тот исчез из поля видимости членов экипажа сразу же после утреннего построения и перед обедом вернулся на самолёт.
- Ну, и где ты был? - спросил его Леша Афиногенов, когда прапорщик переступил порог уютного генеральского салона, в котором наш доблестный экипаж расслаблялся до полетов, во время и после полётов.  
-      Гулять ходил, - в рифму Лёшиному вопросу ответил радист.
-      Удачно? - не отрываясь от книги, спросил Зимин.
-      Чуть не сгорел, - ответил радист.
  -    Да ну-у? – протянул Афиногенов. -  Давай колись на свою детективную историю.  
      -   Никакой истории не было. Просто столкнулся носом к носу с мужем моей новой подружки, когда выходил из подъезда. Если бы остался у неё ещё на пять минут, то точно бы влип.  
 -   Это всё от безделья, - сказал проснувшийся штурман. - Раньше мы всегда находили приключения подальше от дома, а теперь вот радист чуть не сгорел. Считай в соседнем подъезде. Пора летать, а то мы так друг с другом спать начнём.
-      Командир идёт, - сказал "наблюдатель".
В самолёт поднимался майор Кузнецов. Высокий, тридцатидвухлетний офицер, имел жену, двух дочерей, машину "Жигули" первой модели и любовницу, которая была на шесть лет старше Кузнецова и на двадцать лет старше его машины. Майор был не очень притязателен, поэтому   эксплуатационные качества двух последних спутников жизни его вполне устраивали. Гораздо хуже обстояло дело со стареньким диваном в гараже у Кузнецова. Он издавал шум, под майором и его боевой подругой, более громкий, чем чихающая при запуске «копейка» тольяттинского производства. Хотя, если честно признаться, иногда и верная любовница детонировала довольно громко, чаще всего в конце пробега.
Особая пикантность жизненной ситуации заключалась в том, что жена и любовница работали в одной бухгалтерии и считались подружками. Майор отличался именно тем, что любил острые ощущения. Иногда риск был оправдан, и приключения удавались, а порой наоборот. Примером неудачных авантюр Кузнецова могла  служить пощёчина, полученная им от жены несколько дней назад. Прогуливаясь по Москве в выходной день и выпив несколько бокалов пива, предлагаемых тут и там бойкими продавщицами, супружеская чета Кузнецовых остановились в очереди у уличного туалета. Мужская половина населения справляла естественную нужду намного быстрее, чем слабый пол, и поэтому очередь в "М" текла как быстрый ручеёк. Освободившись от переработанного почками пива и выйдя на свежий воздух, Сан Саныч не увидел в колонне москвичек свою жену.
"Ясно, - подумал он. - Уже внутри".
Он медленно побрёл вдоль колонны женщин в самый хвост очереди. Дойдя до конца и убедившись, что Марины на улице действительно нет, Кузнецов остановился возле двух молоденьких девушек, и сказал:
 - Девчушки, идите пописайте в мужскую половину туалета, я подежурю у двери, что бы вас там никто не побеспокоил.
Девушки прыснули от смеха, а Кузнецов в ожидании появления Марины медленно повернулся ко входу общественного заведения лицом и незамедлительно получил звонкую пощёчину. Супруга вышла из туалета на минуту позже его, и шла за ним вдоль всей очереди, желая посмотреть, как Сан Саныч поведёт себя при отсутствии жёсткого контроля с её стороны. Этот лёгкий тест Кузнецов с треском провалил
"Да-а, дела, -  подумал Сан Саныч. - Когда регулярно летал по всему Союзу, то законная супруга чуть ли не с цветами встречала из командировок, а теперь вот по морде бьет из-за глупой шутки. Пора куда-нибудь лететь."  

Подготовка.

-   Так, мужики, хорош балбесничать, есть интересное задание, - сказал командир, усевшись на место вставшего с кресла механика.
Зимин убрал ноги со стола, а Афиногенов сложил нарды.  Женя Рябов медленно сел на диване, потянулся, надел форменные ботинки и спросил:
-      Куда на этот раз нас посылает Родина-мать?
-   На этот раз нас посылает не мама, а Папа, и не простой, а Римский, - интригуя своих подчинённых, ответил командир.
-      Значит, за границу, - сделал умозаключение штурман.
-      Не томи, Сан Саныч. Рассказывай куда, когда и насколько? - спросил
Афиногенов.
-      Эх, молодо-зелено, - протянул Зимин. - Главный вопрос не на сколько, а за сколько.
Он потёр при этом большим пальцем правой руки об указательный палец.
-  Все вопросы главные, - примирил их Кузнецов. - Летим через неделю. В столице сопредельного, независимого государства забираем сто сорок детей и пятнадцать взрослых и отвозим их в итальянский город Форли. И так четыре раза туда и обратно, а через месяц забираем их назад. За всё это каждый член экипажа получит по сто долларов за каждый рейс.
-   Что это за дети такие специфические? - спросил радист.
- Это дети, родившиеся после чернобыльской катастрофы в районе выпадения радиоактивных осадков или жившие  недалеко от станции в конце апреля 1986 года,- сказал Сан Саныч.  
-  Короче говоря, больные детишки. Могут быть даже уроды или мутанты, если я правильно понял, - сказал штурман.  
- Думаю, до этого не дойдёт, - ответил командир. - А теперь, если задача ясна, то приступайте к подготовке.
-   Погоди, командир, у меня есть пара вопросов, - сказал бортинженер. - Почему именно нас посылают в Италию? За что нам такое счастье подвалило?

Минсиев. (то ли Минск, то ли Киев)

     В восемь часов утра самолёт военно-воздушных сил России Ту-154М, раскрашенный в цвета гражданской авиакомпании "Аэрофлот", зарулил на военную стоянку международного аэропорта столицы бывшей союзной республики. Братья по крови немедленно выставили вооруженного часового у трапа и настоятельно порекомендовали членам экипажа без особой необходимости на улицу не выходить. Все офицеры остались на своих рабочих местах. Только Вася Зимин, показав пограничнику служебное удостоверение бортового инженера гражданской авиации, обошёл самолёт, проверяя, не отвалилось ли у них что-нибудь во время посадки.
На борт лайнера поднялась группа офицеров пограничных войск. Возглавлявший её старший лейтенант с Золотой Звездой героя Советского Союза на груди попросил всех присутствующих предъявить документы. Старший наряда сел за стол с картой, на плексигласе которого ещё совсем недавно восседал прекрасный голый зад Оксаны, и принялся методично сверять документы удостоверяющие личность каждого члена экипажа с листом полётного задания. Когда он дошёл до служебного удостоверения генерал-майора авиации Артёмова, глаза его медленно поползли вверх.
-   Товарищ генерал-майор, извините, но я не могу Вас пропустить через границу.
-   Как это не можешь? - возмутился Артёмов, - Меня наша пограничная служба выпустила, не проверяя, а ты не можешь? Да на каком основании ты делаешь такое заявление? - начал закипать генерал.
-   На основании того, что вас нет в списке лётного экипажа, как нет здесь и полковников Максимова и Прокофьева, а также подполковника Терёхина, - взяв себя в руки, спокойным голосом объяснил пограничник. - Все вы не занесены в полётный лист и не являетесь членами экипажа, а это значит, что вам нужна отдельная виза в Италию. А так, как её у вас нет, то вы останетесь в нашем городе до возвращения экипажа из заграничного полёта. И ещё, довожу до Вашего сведения, что в связи с организационным переустройством пограничной службы всего постсоветского пространства, до последующих указаний, на нас возложена ответственность окончательного решения о пропуске через границу.
Генерал взял в руки полётный лист, посмотрел на майора Кузнецова и спросил:
-   Александр, почему меня нет в списке лётного экипажа?
-  Кем я Вас мог туда записать, товарищ генерал? - начал оправдываться Сан Саныч. - Посмотрите сами, все должности расписаны: командир, второй пилот, бортинженер, штурман, радист, переводчик, механик, да плюс для каждой лётной должности по одному проверяющему офицеру, в звании не ниже полковника из штаба авиации. Все проверяющие записаны стюардами. О том, что с нами полетит Ваша группа, я узнал буквально за полчаса до вылета из Москвы.
- Хорошо. Это твой почерк? - спросил заместитель командующего по политико-воспитательной работе.
-   Так точно, мой, товарищ генерал.
-   Тогда садись и записывай нас четверых тоже как стюардесс, - и, повернувшись к герою-пограничнику, спросил:  - Тебя это устроит?
Старший лейтенант погранвойск ещё раз взглянул на полётный лист и сказал:
-  Если все фамилии поместятся до гербовой печати, то записывайтесь стюардами.
Пока Кузнецов переписывал данные пассажиров из их удостоверений в полётный лист, подобревший генерал решил поговорить по душам со старшим пограничного наряда:
-  Ты где Золотую Звезду героя получил, сынок? - спросил он его почти нежным голосом. - Неужели здесь, в международном аэропорту?
-  Ну, зачем же так, товарищ генерал? - с обидой в голосе ответил пограничник. -  Я в Афганистане два года в десантных войсках служил.
-    Ладно, не обижайся, - примирительно сказал Артёмов. - Расскажи лучше нам, как ты там отличился.
-   Да, всё, в общем-то, просто было, - с усталостью в голосе начал старлей, чувствовалось, что эту историю он рассказывал  тысячу раз, а может и больше. -  Сидели мы одним отделением на высотке в феврале восемьдесят девятого, прикрывали дорогу. По ней через пару дней наша техника должна была пройти на вывод из страны. Ну, часа в четыре утра наш часовой заметил духов и разбудил нас. Их было человек двести. Мы сначала думали, что они мимо хотят пройти, не хотели их даже трогать. Куда нам было дёргаться - восемь против двухсот. Но оказалось, что им именно наша высотка и была нужна. Они и полезли. Через два часа все мои сослуживцы были убиты, и я остался один. Патронов и гранат было достаточно, я разложил автоматы по кругу и носился от одного к другому, но больше работал пулемётом. Ещё два часа продержался, пока не рассвело, и не прилетели вертушки. Командиры потом подсчитали, что на дальних подступах мы уложили около сорока человек, а на ближних около восьмидесяти. Всех погибших ребят представили к орденам Красной Звезды "посмертно", а мне дали героя и право поступления без вступительных экзаменов в любое военное училище Советского Союза. Я выбрал пограничное. Думал, когда закончу его, то попаду служить в КГБ. К сожалению, учился я слабо и, имея тройки почти по всем точным предметам, не прошёл в разведку по конкурсу. После окончания училища я опять воспользовался золотой звездочкой и при распределении попал служить на пограничный пункт международного аэропорта. Чем это вам не граница?
-  Ты орёл, - с нескрываемым восхищением сказал генерал. - Восемьдесят человек перебить в одиночку, это тебе не два пальца обмочить.